Авторский  пролог.

Меня часто  и  довольно едко упрекают за мой «душевный, пристрастный, наивный, смешной "авторский роман"" с погибшей в июле 1918 года Царской семьей, за мое слишком трепетное и возвышенное к Ним всем отношение. Обвиняют в необъективности к персонажам моих «царственных очерков», и к  историческим портретам членов трехсотлетней династии, вышедшим из  - под моего пера..

«Так нельзя писать, надо резко и сильно добавлять в абрисы биографий и личных историй сочные, темные тона жизненной краски. Тогда образы будут гораздо полнее!" – Поучает меня иной придирчивый читатель. В какой то мере, я могу с этим согласиться. Полнота картины в восприятии образа всегда нужна, бесспорно!

Но хочется все же мне задать и встречный вопрос слишком привередливым читателям моих эссе и  новелл, очерков и исторических  портретов: а  что такого объективного, реального, злого, сухого можно рассказать о юных, очаровательных, нежных созданиях, жизненный путь которых оборвался едва ли не на первом их шаге, вздохе, биении, сердца? Даже зловещая тень шамана и гипнотизера "отца Григория"  не смогла упасть на них так, чтобы заслонить чистый и ясный свет, исходящий от их незамутненных злобой и неверием в доброе сердец и душ. Я честно,  кропотливо искала документы и письма, доказывающие хоть каплю обратного. Ничего мной найдено не было. Потому о Распутине и его отношениях с княжнами я говорить не стану, ибо нечего говорить о том, чего не было. Для удивительно хрустальных душ их, всех четверых, он ловкий хитрец, бормочущий сказки и молитвы, исцеляющий их больного, безумно любимого брата, так и остался «волшебным человеком, Божьим странником». Другую свою сторону разгульную, хищную, лукаво – сатанинскую «святой черт» никогда не смел им показывать. Просто – робел.

Ведь, наверное, перед очарованием невинной прелести и чистотою Души робеют все, без исключения, даже самые закоренелые грешники, не правда ли?..

Двуликий Янус, «шаман – старец» Григорий Ефимович поворачивался к ним лишь улыбающейся, благостной своей стороной  Я могу представить тому подлинные доказательства на страницах  данной книги. А  Цесаревны верили ему, и искренне плакали на его похоронах.  Отлично понимая, что если даже  члены их Семьи*(*Феликс Юсупов и Великий князь Дмитрий Павлович – Государевы племянники по свойству и по крови! – С. М.) стали убийцами, пусть и невольными, то это не может быть ненаказуемо Небом. Девушки - Цесаревны были так чисты, что им не хотелось верить во зло! Отчаянно не хотелось!

«Так это тяжело, что и писать о том не стоит!» - читаем мы скупые строчки в дневнике старшей цесаревны, Ольги Николаевны, после того как она узнала о том, что к убийству Распутина причастен ее кузен – красавец Дмитрий Павлович Романов. Быть может, они всех судили по себе, милые, наивные  «лилии  Царскоселья,  «жемчужины русской короны»? Ведь они сами за всю свою короткую, как зарево утра, жизнь не смогли никого предать, забыть, оставить, осмеять.. Не смогли ни в ком-то разувериться, ни кому то легко солгать.. . Они не «не успели» сделать это. Просто, нравственно  - не могли. Не умели. Так есть ли для их образов – темная краска реальной жизни? Где ее найти, подскажите?

Разве что взять за образец – багрянец крови, стекающей по стенам Ипатьевского подвала, в ту страшную, июльскую ночь.

Юные прелестные ласточки, дочери последнего русского Государя не успели никого даже полюбить! Вот, разве только старшая «государева кровинка» была однажды и  пылко влюблена. И костер этого чувства, наверное, все еще тлел в ее сердце, когда она торопилась написать письмо - завещание, под текстом которого могла бы подписаться и вся ее Семья. Ее Императорское Высочество  старшая Великая княжна и Цесаревна Ольга Николаевна Романова писала завещание от имени  своего Императора - Отца, но и сама, наверное, думала также. Листок  всеобщего, прощального  Их завета уцелел. Вот его строки.

Я цитирую их здесь, как  пролог – предисловие к моей книге, но в этих строках, быть может, и - некий пролог к будущему России, - кто знает?

" Отец просит передать всем тем, кто ему  остался предан, и тем, на кого они могут иметь еще  влияние, чтобы они не мстили за него, так как он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили и за себя, и помнили, что то зло, которое сейчас в мире будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только - Любовь.." 

 

О Любви, всепрощающей и всесильной, будет это мое повествование. О Любви будут и   все его  страницы, от первой и до самой последней!

Мне крайне нелегко, повторю  здесь это еще не раз, дался кропотливый сбор материалов для него. Стремительное и, одновременно, глубокое погружение в ворох версий и гипотез,  среди которых  встречались  и самые невероятные  и  самые ошеломляющие. К примеру, о том, что  все члены Семьи -  выжили, что зверский "июльский беспредел" 1918 года был  всего лишь - имитацией, а их самих перевезли в безопасные места: дальние монастыри, глухие провинции,  и так сохранили им жизнь. Или о том,  что спаслась только часть  Царской Семьи, а следы ее  уцелевших членов  позже окончательно  затерялись за границей: в родовитых семьях, на окраинах европейских столиц, в  стенах  лечебниц для душевнобольных, за безбрежной    далью океанских просторов.  Отголоски всех этих версий, предположений, ошеломляющих  своей парадоксальностью загадок, бытий, существований неких загадочных, призрачных, зазеркальных,  зеркальных теней из   далекого прошлого, которое мы  теперь так трепетно называем «иной Россией иных времен»  будут присутствовать  на страницах книги, как  и мой  взгляд на них, и мой комментарий, может быть, несколько пристрастный.

Но иначе и быть не может! Слишком  уж много беспристрастной, безликой и серой исторической пыли, категоричных и беспощадных в своем цинизме догм осело за это время на наших сердцах и, главное, - душах, замутив окончательно и без того  неясные, расплывчатые  лики  «царскосельских затворниц», четверых прелестных девочек, схожих, и в самом деле, со стройными русскими березками, о которых  так вдохновенно и нежно – любовно  писал служащий  "Собственного  Ея Императорского Величества лазарета", начинающий стихотворец Сергей Есенин:

 

В багряном зареве закат шипуч и пенен,

Березки белые горят в своих венках.

Приветствует мой стих  младых Царевен

И кротость юную в их ласковых сердцах….

 

(Отрывок из стихотворения С. А. Есенина " В багряном зареве".цитируется по  книге А. Боханова. "Святая Царица". М. ИД. "Вече" 2006г. стр.154. – С. М.)

 

Они, все четверо, появились на свет  в истинно и искренне   любящей  Семье, и впитали в себя с молоком матери  (* Это не просто красивый оборот речи, а истинная правда, ибо Государыня сама кормила всех своих детей и пеленала их по ночам – факт, подтвержденный многими современниками и очевидцами, в частности, письмом Елизаветы Феодоровны Романовой бабушке, королеве Англии Виктории. – С. М.) свет и тепло этой самой Любви, любви не напоказ, не наигранной, не быстротечной в пламени сжигающей страсти, не мимолетной, а подлинной, искренней, естественной, глубокой, как само Дыхание. Любви – навсегда, до самого  последнего вздоха. Им,  Цесаревнам, Великим княжнам Романовым, было,  в духовном, настоящем  смысле Бытия человеческого, легко жить.  Ведь  они  ясно видели, сколь сильной, твердой, мужественной может быть такая вот, истинная Любовь, сколь много  может она совершить и преодолеть, сколь многое ей подвластно.  Нет, нет, они прекрасно знали, юные  и прелестные, что  не только благоухание роз и солнечный блеск присутствуют на земле и делают ее  столь притягательной для   человеческого взора и бытия.

Кровь, слезы, страдания, несчастья, войны, смерть, несправедливость и бездушие людское тоже присутствуют на ней, земле, полною мерою. И чаша горести земной подчас  может сильно перевесить  чашу земной же радости и любви. Но именно огромная  мощь их Душ, взращенная силою чувства, соединившего некогда их Царственных родителей, дала этим хрупким и прелестным существам  возможность пройти свой жизненный путь до самого  конца с гордо поднятыми головами  и с тою особою статью, которая всегда отличала их, Дочерей Последнего Императора  России.

Их  было четыре. Четыре прелестных розы или лилии, как угодно воображению, в  "царственном венке", сплетенном искусной и любящей рукою  их матери -  Императрицы Александры Феодоровны. Четыре жемчужины, которые она взращивала, трепетно и одухотворенно, исподволь готовя их  к трудному пути   благородных представительниц   коронованной  династии с трехсотлетней историей. Она надеялась, что они с честью продолжат ее, эту историю. Вот строки  из  тетради – дневника молодой Государыни, написанные вскоре после рождения первого ребенка, дочери Ольги: "Важный труд, который человек может сделать для Христа, это то, что он может и должен делать в своем доме. У мужчин своя доля, она важна и серьезна, но истинным Творцом дома является мать. То, как она живет, придает дому особую  атмосферу. Бог приходит впервые к детям через ее  Любовь. Как говорят: "Бог, чтобы стать ближе всем, создал матерей", - прекрасная мысль. Материнская любовь как бы воплощает любовь Бога, и она должна окружать ребенка  нежностью…."  "Вера, Надежда, Любовь, это все, что имеет значение в этом бренном мире", - часто повторяла Александра Феодоровна.  Ее дети  просто  и органично впитали в себя эти слова. Это было их жизненное кредо, их  воздух, которым они дышали, сами того не замечая... И они распространяли этот  свет Любви вокруг себя, где бы не появлялись.  "Сонм прелестных бабочек" (М. Цветаева)  в  белых шляпах и бантах, в серых строгих платьях сестер милосердия и  в скромных белых блузках   и черных юбках   сибирских арестанток  последних месяцев своей жизни. Они всюду оставались самими собой: на балу, в лазарете, под арестом в Царском Селе и в  Тобольске, в темном  подвале  Дома  Свободы в Екатеринбурге…. Но какими же они были? Русские принцессы Романовы, жительницы легендарной  и исчезнувшей навсегда в  глубине времен  огромной, чарующей Атлантиды под названием "Российская Империя"... Что мы знаем о них, что нам ведомо?    Я попыталась собрать  воедино на этих  страницах осколки, крупицы  их жизни воедино, вдохнуть теплое пламя Памяти в  преждевременно погасшие факелы, свечи, звезды, тихие  огоньки их  Судеб…. Удалось ли все это, судить не мне, а лишь тем, кто прочтет собранное и  написанное…     

Итак…

 

Часть первая.  Цесаревна Ольга Николаевна."Ты кто? -  Я - Великая Княжна…"

 

Глава первая. "   Затейливый узор в царском вензеле.  Предыстория портрета".

 

Из всех дочерей Императора только ей одной посчастливилось танцевать на взрослых, не «розовых» балах*(* «Розовыми» или «детскими» назывались балы, где присутствовали девочки 13 - 15 лет. – С. М.) .. Из всей их дружной сестринской четверки с затейливо – чарующим ароматом вензеля – печати – подписи: «ОТМА», только она одна успела испытать нежное прикосновение крыльев Первой любви. Но что оно принесло ей, это легкое, невесомое прикосновение? Острое, ни с чем не сравнимое ощущение счастья, пленительную очарованность жеста, взгляда, в которых отразился неясный трепет сердца, или – горечь боли и разочарования, так знакомой всем нам от первого мига создания мира, нам, дочерям Евы и наследницам Лилит?

Никто ничего не знает доподлинно. Имя ее Возлюбленного точно до сих пор не установлено никем из историков. Только - догадки, фантазии, легенды..

«Святая тайна души молодой девушки» (*Фраза Государыни Александры Феодоровны из письма мужу, Императору Николаю Второму. – С. М.) осталась с нею навсегда. Ее дневники почти не уцелели – она сожгла их, практически все, во время одного из обысков в страшном екатеринбургском заключении. Последний из них, предсмертный, кажется предельно скупым, зашифрованным, безликим. Но в нем столько боли и желания жить, такая жажда обретения потерянной навсегда золотой нити спокойного, гармоничного семейного мира, в котором она выросла и который потеряла. Тогда, в феврале 1917 - го года. А, может быть, многим ранее, осенью 1905- го…

Ее письма к отцу - Императору хранятся в архивах за семью печатями и замками. Возможно, архивариусы и исследователи думают, что публиковать большими тиражами наивные рассуждения молодой девицы «царского роду – племени», проходившей почти всю жизнь в кисейных платьях и кружевных косынках (*Связанных часто собственноручно – С.М.) совсем – совсем не интересно. Конечно, они правы. Стремительный 21 век, с его высокими технологиями, виртуальными мирами и странным, диссонансным на фоне всего этого, чересчур резким падением вниз Души, не греховной, нет, а просто - измученной противоречиями и страстями телесными – этот век так далек от неспешности начала двадцатого, где проходила ее Жизнь, где писалась на скрижалях Памяти ее личная Судьба, что и совсем уже не удивляешься видимой ненужности Судьбы этой, нам, ленивым и нелюбопытным, насмешливым, твердым, рассудочным потомкам! Все уходит бесследно, золотою пылью в песок Времени, Вселенной, Вечности. А Вечность – так холодна! Но .. Но мой взгляд снова останавливается на обрывках писем и документов, а душа обжигается строчками воспоминаний, делящих ее Путь на «до» и «после».. И я задумываюсь. И начинаю плести незатейливое кружево из бесхитростных, давних воспоминаний, писем, картин, книг, этюдов, обрывков цитат…

Какою же она была, старшая Цесаревна, любимая дочь императора Николая Второго, сестра милосердия Царскосельского лазарета, русская принцесса из светлой сказки с печальным трагическим концом?

Какою она была, эта воздушная фея в газовом платье, с розовою лентою в волосах, та самая маленькая девочка, которой при рождении акушерка предсказала счастливую судьбу, ибо головку новорожденной густо покрывали светло - русые колечки - кудри.

Я пытаюсь догадаться и написать, нарисовать штрихи и зигзаги ее Судьбы для Вас. И начинать мне приходится с самого страшного.

Цесаревна и Великая княжна Ольга Николаевна Романова умерла в одно мгновение, вместе с родителями, получив пулю прямо в сердце. Перед смертью она успела перекреститься. Ее не докалывали штыками заживо, как остальных ее сестер. Если это можно считать счастьем, то - да, старшей дочери последнего Государя России крупно повезло!

Но обратимся к началу столь «необычно - счастливого пути» порфироносного ребенка. К рождению его и младенчеству. К первым главам жизни.

 

Глава вторая  "Детства  сон  золотой".

Она появилась на свет 3/15 ноября 1895 года в Царском Селе. Была веселой, подвижной девочкой, любимицей отца, который первое время сравнивал ее «достижения» с «достижениями» дочери своей сестры Ксении - Ирины. И записывал в дневнике, не скрывая гордости: «Наша Ольга весит чуть больше». «На крестинах наша была спокойнее и не так кричала, когда окунали...»

Однажды, кто-то из взрослых гостей спросил шутливо, вытаскивая ее из под стола, куда она залезла, пытаясь стянуть со скатерти какой-то предмет:

- Ты кто?

- Я - великая княжна... - отвечала она вздохнув.

- Ну, какая ты княжна, до стола не дотянулась!

- Я и сама не знаю. А вы спросите ПапА, он все знает... Он Вам скажет, кто я.

Серьезно ответила Ольга и поковыляла на нетвердых еще ногах, навстречу смеху и улыбкам гостей...(Э. Радзинский. «Николай II: Жизнь и смерть». Гл.5. "Царская Семья".)

Совсем крошечными, все девочки - цесаревны были приучены матерью держать в руках иглу или пяльцы для вышивания, спицы для вязания, мастерить крохотные одежды для кукол. Александра Федоровна считала, что даже маленькие девочки должны быть чем-то заняты.

Ольга любила играть с сестрой Татьяной, родившейся 28 мая 1897 года, (Тоже в Царском Селе). Русская речь перемешивалась с английской и французской, поровну делились сладости, печенья и игрушки... Игрушки переходили от старших к младшим. По вечерам девочки затихали около матери, читающей им сказки или негромко напевающей английские народные песенки. Отцу старшие девочки радовались несказанно, но даже вечерами видели его редко, знали, что занят...

Когда выдавалась свободная минута, он брал обоих русоволосых крох на колени и рассказывал им сказки, но уже не английские, а русские, длинные, немного страшные, наполненные волшебством и чудесами…

Маленьким озорницам разрешалось осторожно гладить пышно-пушистые усы, в которых пряталась мягкая, чуть лукавая улыбка.

Они подрастали, начиналась вязкая скука уроков грамматики, французского, английского. Строгие гувернантки следили за их осанкой, манерами, движениями, умением вести себя за столом.

Впрочем, все было ненавязчиво и просто, никаких излишеств в еде и лакомствах. Много чтения. Да и времени много на шалости не было, вскоре у Ольги появились младшие сестры - Мария (род. 26 июня 1899 г. Петергоф) и Анастасия (род. 18 июня 1901 г. Петергоф). Они играли все вместе и учились, играя. Старшие присматривали за младшими.

Спали все четверо в одной комнате, на складных, походных кроватях.

Даже одеваться юные  российские принцессы старались одинаково. А вот содержание письменных столов у всех было разным... любимые книги, акварели, гербарии, альбомы с фотографиями, иконы. Каждая из них старательно вела дневник. Сначала это были дорогие альбомы с золотым тиснением и застежками, на муаровой подкладке, потом - после февральской бури и ареста - простые тетрадки с карандашными записями. Многое было уничтожено во время обысков в Тобольске и Екатеринбурге, многое , как я уже не раз говорила, неизвестно, или - бесследно пропало...

Девочки много занимались спортом: играли в мяч, катались на велосипеде, хорошо бегали и плавали, увлекались новомодным тогда теннисом, верховой ездой, по утрам обливались холодной водой, вечером принимали теплые ванны. Их день всегда был расписан по минутам строгой Императрицей - матерью, они никогда не знали праздной скуки.

Ольга и Татьяна во время летнего отдыха в финских шхерах любили разыскивать маленькие кусочки янтаря или красивые камешки, а на полянах Беловежья и Спалы (Польша) - грибы и ягоды. Они ценили каждую минуту отдыха, которую могли провести вместе с родителями или в уединении – за чтением и дневниками. Особенно  Ольга. Она любовно переплетала и разглаживала  страницы своего альбома, вклеивала в него аппликации из засушенных цветов и трав, заполняла его трогательными рисунками, стихами, посвящениями.

Вместе с неразлучной красавицей-сестрою Татьяной, и младшими сестренками, к которым она относилась с материнской нежностью и строгостью, Ольга Николаевна, старшее дитя в дружной и любящей Семье, незаметно для себя, пленительно превращалась из полненькой, живой девчушки с несколько широким лицом, в очаровательную девушку - подростка.

 

 Глава третья.  "Душа хрустальна и чиста. Портрет  русской принцессы".

 

Юлия Александровна Ден, друг Государыни Александры Феодоровны, вспоминала позднее, уже в эмиграции: "Самой старшей из четырех сестер - красавиц была великая княжна Ольга Николаевна. Это было милое создание. Всякий, кто видел ее, тотчас влюблялся. В детстве она была некрасивой, но в пятнадцать лет как-то сразу похорошела. Немного выше среднего роста, свежее лицо, темно-синие глаза, пышные светло-русые волосы, красивые руки и ноги. К жизни Ольга Николаевна относилась серьезно, была наделена умом и покладистым характером. На мой взгляд, это была волевая натура, но у нее была чуткая, хрустальная душа". Преданный друг Царской семьи Анна Танеева – Вырубова вспоминая о старшей дочери Царя, как бы дополняла Юлию Александровну Ден:

«Ольга Николаевна была замечательно умна и способна, и учение было для нее шуткой, почему она иногда ленилась. Характерными чертами у нее были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чем она походила на мать. Эти прекрасные качества были у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна бывала нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать. У нее были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздернутый нос, походивший на государев».

Баронесса София Буксгевден тоже оставила свое, такое же гармоничное, «влюбленное» описание Цесаревны: "Великая княжна Ольга Николаевна была красивая, высокая, со смеющимися голубыми глазами... она прекрасно ездила верхом, играла в теннис и танцевала. Из всех сестер она была самая умная, самая музыкальная; по мнению    педагогов она обладала абсолютным слухом. Могла сыграть любую услышанную мелодию, переложить сложные музыкальные пьесы... Ольга Николаевна была очень непосредственна, иногда - слишком откровенна, всегда искренна. Она была очень обаятельная и самая веселая. Когда она училась, бедным учителям приходилось испытывать на себе множество ее всевозможных штучек, которые она изобретала, чтобы подшутить над ними. Да и повзрослев, она не оставляла случая позабавиться. Она была щедра и немедленно отзывалась на любую просьбу, действуя под влиянием сердечного, горячего порыва и огромного чувства сострадания, сильно в ней развитого….»

Из воспоминаний баронессы М. К. Дитерихс:

"Великая княжна Ольга Николаевна представляла собою типичную хорошую русскую девушку с большой душой. На окружающих она производила неотразимое впечатление своей ласковостью, своим чарующим, милым обращением со всеми. Она всегда держала себя ровно, спокойно и поразительно просто и естественно. Она не любила хозяйства, но предпочитала уединение и книги. Она была развитая и очень начитанная; имела способность к искусствам: играла на рояле, пела и в Петрограде училась пению,(у нее было чудное сопрано) хорошо рисовала. Она была очень скромной и не любила роскоши".

Кого же напоминают нам все эти прекрасные портреты? То и дело ловишь себя на мысли, что при приближении к этому очаровательному образу сразу вспоминается идеал всех девочек - добрая и скромная принцесса из сказки (*именно - принцесса, а не королева! – С. М.).

 

Глава четвертая. "Принцессы  первой первый бал, мираж, растаявший бесследно."

 

Хрупкая, нежная, утонченная, не любящая домашнего хозяйства... И «чисто русский тип», присущий, по словам Танеевой, Ольге Николаевне, не мешает, а гармонично дополняет этот образ. А самое место настоящей Принцессе - на балу…

И Ольга там побывала.

В день трехсотлетия Дома Романовых состоялся ее первый взрослый выход в свет.

«В этот вечер личико ее горело таким радостным смущением, такой юностью и жаждой жизни, что от нее нельзя было отвести глаз. Ей подводили блестящих офицеров, она танцевала со всеми, и женственно, слегка краснея, благодарила по окончании танца кивком головы", – вспоминала позднее С. Я. Офросимова.

А вот как описывала пору девичьего триумфа старшей Цесаревны Анна Танеева – Вырубова, фрейлина с "городским шифром",  (*Девушки, получающие такой знак отличия из рук Императрицы,  не служили  при Дворе, а имели право появляться лишь на больших, официальных празднествах. Анна Танеева получила такой шифр еще до замужества, вопреки распространенному мнению историков. – С. М.)  большой друг  Царской Семьи:

“В эту осень Ольге Николаевне исполнилось шестнадцать лет, срок совершеннолетия для Великих Княжон. Она получила от родителей разные бриллиантовые вещи и колье. Все Великие Княжны в шестнадцать лет получали жемчужные и бриллиантовые ожерелья, но Государыня не хотела, чтобы Министерство Двора тратило столько денег сразу на их покупку Великим Княжнам, и придумала так, что два раза в год, в дни рождения и именин, получали по одному бриллианту и по одной жемчужине. Таким образом, у Великой Княжны Ольги образовалось два колье по тридцать два камня, собранных для нее с малого детства.

Вечером был бал, один из самых красивых балов при Дворе. Танцевали внизу в большой столовой. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь. Приглашены были все Великие Князья с их семьями, офицеры местного гарнизона и знакомые, проживавшие в Ялте. Великая Княжна Ольга Николаевна, первый раз в длинном платье из мягкой розовой материи, с белокурыми волосами, красиво причесанная, веселая и свежая, как цветок лилии, была центром всеобщего внимания. Она была назначена шефом 3-го гусарского Елисаветградского полка, что ее особенно обрадовало. После бала был ужин за маленькими круглыми столами”.

Сохранилась картина, на которой изображен этот самый бал. В центре ее - Великая княжна Цесаревна Ольга Николаевна в паре стройным и высоким молодым человеком в форме лейб – гвардейца или  гусара. Они самозабвенно кружатся в вихре вальса, а светская публика смотрит на них в сотни пар глаз, расступившись, освободив пространство для столь легкого, восторженного парения юности.

Замерла восхищенно, позабыв о музыке, прямо на середине танцевального па даже сама родительская Императорская чета, видимо, только что открывшая бал. Государь и Государыня Александра Феодоровна трепетно наблюдают за дочерью, чей силуэт кажется еще более воздушным, невесомым, на фоне алого бархата бесконечных лож и сияющего огнями сотен свечей танцевального зала.

Автор этой картины неизвестен широкой публике. Она чудом уцелела в одном из частных собраний, но на ней художнику каким то шестым чувством удалось передать палитрой и мазками кисти всю прелесть мгновений быстро уходящей юности и вообще – мимолетность жизни.

Полотно кажется миражем, все фигуры на нем могут в один миг исчезнуть, затеряться в плотном облаке тумана или же - быть растворенными в огромной толпе, которая сейчас столь почтительно расступилась перед танцующими. С замиранием сердца думаешь, что художник оказался прав. Жизнь взрослой дочери Императора России начиналась как волшебный мираж, который, однако, вскоре растаял бесследно..

 

Мираж сей был блестящ, волшебен, и все в нем было связано с парадной, пышной жизнью блистательного русского Двора—появления с Государем на торжествах, на придворных балах, в театрах; с Государыней — на благотворительных базарах, в многочисленных поездках по России.

Многие мемуаристы долго еще потом помнили стройную, изящную фигуру старшей Великой княжны, радостно украшавшей блистательные царские выходы.

Но все это внешнее, блестящее, парадное, показное, для случайного, поверхностного наблюдателя, для толпы, все то, что составляло какой-то законченный облик Великой Княжны и делало ее такой похожей на ее сестер; все это совершенно не гармонировало ни с подлинной, скромной и простой повседневной жизнью Ольги Николаевны, ни с истинным строем внутреннего мира девушки, которая сумела развить, а часто и проявлять свою глубокую индивидуальность. Девушки, у которой всегда были свои думы и мысли, и намечались свои трудные дороги не поверхностного, а  серьезного, глубокого восприятия жизни.

 

Глава пятая. " И  ясность дум, и свет ума живого". Духовный мир Цесаревны Ольги. Страницы  воспоминаний Пьера Жильяра.

В последние годы, перед войной, когда Великой Княжне исполнилось восемнадцать лет, о ней можно было говорить как о сложившемся юном характере, полном неотразимого обаяния и красоты; многие, знавшие ее в те годы, довольно полно и поразительно созвучно очерчивают строй ее сложного и ясного одновременно внутреннего мира. П. Жильяр с трепетом вспоминал о своих ученицах в эти годы:

“Великие Княжны были прелестны своей свежестью и здоровьем. Трудно было найти четырех сестер, столь различных по характерам и в то же время столь тесно сплоченных дружбой. Последняя не мешала их личной самостоятельности и, несмотря на различие темпераментов, объединяла их живой связью.»

Но особо из всех четырех преданный мсье Пьер Жильяр выделял все - таки именно Великую княжну Ольгу Николаевну и позднее дал своей лучшей ученице такую характеристику: "Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах... Я вспоминаю между прочим, как на одном из наших первых уроков грамматики, когда я объяснял ей спряжения и употребление вспомогательных глаголов, она прервала меня вдруг восклицанием: "Ах, я поняла, вспомогательные глаголы - это прислуга глаголов; только один несчастный глагол 'иметь' должен сам себе прислуживать!"... Вначале мне было не так легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искренние и сердечные отношения".

Да, все современники, знавшие ее, как один, говорили, что Ольга обладала большим умом. Но, похоже, что этот ум был более философского склада, нежели практического, житейского…

Про ее сестру, Цесаревну Татьяну Николаевну, близкие романовской Семье вспоминали, что она быстрее ориентировалась в различных ситуациях и принимала решения. И в этих случаях Ольга Николаевна могла охотно и свободно уступить любимой сестре «пальму первенства». А сама была не прочь отвлеченно, спокойно рассуждать, и все ее суждения отличались большой глубиной. Она пылко увлекалась историей, ее любимой героиней всегда была Екатерина Великая. Цесаревна обожала читать ее собственноручные мемуары, имея неограниченный доступ к огромной библиотеке в кабинете отца. В ответ на замечания Государыни - матери, которую она почтительно боготворила, о том, что в изящных мемуарах Великой Прапрабабки, в основном, только красивые слова и мало дела, Ольга Николаевна тотчас и живо возразила:

« МамА, но красивые слова поддерживают людей, как костыли. И уже от людей зависит, перерастут ли слова эти в прекрасные дела. В век Екатерины Великой было немало красивых слов, но много и дела…Освоение Крыма, война с Турцией, строительство новых городов, успехи Просвещения». Государыне невольно пришлось согласиться с ясной и мудрой логикой дочери.

Но более других детей великая княжна Ольга все же была похожа на Отца - государя Николая Александровича, которого она, по словам учителя Сиднея Гиббса, "любила больше всего на свете". Она обожала его, родные ее так и называли - " папина дочь". Дитерихс писал: "На всех окружающих производило впечатление, что она унаследовала больше черт отца, особенно в мягкости характера и простоты отношения к людям".

Но, унаследовав сильную отцовскую волю, Ольга не успела научиться, подобно ему, сдерживать себя. "Ее манеры были "жесткие"", - читаем мы у Н.А.Соколова. Старшая Цесаревна была вспыльчива, хотя и отходчива. Отец, при удивительной доброте и не лукавстве, умел скрывать свои чувства, его дочь - истинная женщина - этого совершенно не умела! Ей не хватало собранности, и некоторая неровность характера отличала ее от сестер. Можно сказать, что она была немного "капризнее" их. И отношения с матерью у Великой княжны Ольги складывались чуть сложнее, чем с отцом. Все усилия матери и отца были направлены на то, чтобы сохранить ясный свет "хрустальной души" своего старшего ребенка, быть может, самого непростого по характеру, и им это вполне удалось.

Лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин так писал об Ольге Николаевне:

"Я никогда не забуду тонкое, совсем не показное, но такое чуткое отношение к моему горю...*

( *Во время первой мировой войны у Е. С. Боткина погиб старший сын, горячо им любимый. Доктор очень остро переживал свою ужасную потерю. – С. М.). Посреди моих темных дум забегала в комнату Ольга Николаевна - и, право, точно ангел залетел". Солнечный свет ее души согревал всех, кто был рядом.

 

Глава шестая. "Секреты воспитания Ангела". Письма  Императрицы Александры Феодоровны старшей дочери.

 

Внешняя красота, которая, по мнению окружающих, так ярко проявилась у княжны в пятнадцать лет - в трудное время превращения девочки в девушку, - во многом явилась результатом постоянного воспитания и возрастания души этой девочки, и лишь отобразила ее внутреннюю красоту. А ведь при других родителях все могло быть иначе, если бы позывы к самостоятельности, о которых вспоминает Жильяр, грубо подавлялись или же, наоборот, оставались бы без всякого внимания, превращая сильную, волевую, тонко чувствующую девушку в капризное и властолюбивое существо.

 Вот выдержки из писем – примеры того, чем отвечала мать - Императрица на некоторую капризность и своенравие своей горячо любимой старшей дочери:

"Ты бываешь такой милой со мной, будь такой же и с сестрами. Покажи свое любящее сердце". «Прежде всего, помни, что ты должна быть всегда хорошим примером младшим... Они маленькие, не так хорошо все понимают и всегда будут подражать большим. Поэтому ты должна обдумывать все, что говоришь и делаешь». «Будь хорошей девочкой, моя Ольга, и помогай четырем младшим быть тоже хорошими».

«Моя милая, дорогая девочка, я надеюсь, что все обошлось хорошо. Я так много думала о тебе, моя бедняжка, хорошо зная по опыту, как неприятны бывают такие недоразумения. Чувствуешь себя такой несчастной, когда кто-то на тебя сердится. Мы все должны переносить испытания: и взрослые люди, и маленькие дети, Бог преподает нам урок терпения. Я знаю, что для тебя это особенно трудно, так как ты очень глубоко все переживаешь и у тебя горячий нрав. Но ты должна научиться обуздывать свой язык. Быстро помолись, чтобы Бог тебе помог. У меня было столько всяких историй с моей гувернанткой, и я всегда считала, что лучше всего извиниться, даже если я была права, только потому, что я моложе и быстрее могла подавить свой гнев.

М.* (*Неустановленное точно лицо, вероятно, няня Цесаревича и младших княжон - Мария Вишнякова. – С. М.) такая хорошая и преданная, но сейчас она очень нервничает: она четыре года не была в отпуске, у нее болит нога, она простудилась, и очень переживает, когда нездоров Беби.* (*Наследник престола Цесаревич Алексей Николаевич. – С. М.) И целый день находиться с детьми (не всегда послушными) для нее тяжело. Старайся всегда ей сочувствовать и не думай о себе. Тогда с Божией помощью тебе будет легче терпеть. Да благословит тебя Бог. Очень нежно тебя целую. Твоя мама". "Да, старайся быть более послушной и не будь чересчур нетерпеливой, не впадай от этого в гнев. Меня это очень расстраивает, ты ведь сейчас совсем большая. Ты видишь, как Анастасия начинает повторять за тобой".

"Дитя мое. Не думай, что я сердито прощалась с тобой на ночь. Этого не было. Мама имеет право сказать детям, что она думает, а ты ушла с таким угрюмым лицом. Ты не должна так делать, малышка, потому что это расстраивает меня, а я должна быть сурова, когда необходимо. Я слишком часто балую моих девочек. Спи спокойно. Да благословит и да хранит тебя Бог. Крепко тебя целую. Твоя старая мамА". (*Отрывки из писем Государыни Императрицы ее старшей дочери цитируются по книге М. Кривцовой, хранящейся в  моем веб – архиве - С. М.)

В этом мягком, полном любви увещевании, чувствуется и материнская твердость и благословение дочери на решительную борьбу со своими недостатками. Императрица понимала, более, чем другие, что Ольга Николаевна, похоже, обладала большой глубиной и тонкостью чувств, иногда скрывающихся за некоторой нервностью.

Она и вообще, всегда кажется загадочнее своих сестер. Мы часто читаем как непосредственна и весела была Ольга Николаевна, как отрадно было с ней окружающим, какой несказанной прелестью и простотой всегда веяло от нее.

Но вот что пишет, к примеру, та же баронесса М. К Дитерихс: "Вместе с тем великая княжна Ольга Николаевна оставляла в изучавших ее натуру людях впечатление человека, как будто бы пережившего в жизни какое-то большое горе… Бывало, она смеется, а чувствуется, что ее смех - только внешний, а там, в глубине души, ей вовсе не смешно, а грустно. Ольга Николаевна была очень предана своему отцу. Она безгранично его любила. Ужас революции 1905 года повлиял на нее гораздо больше, чем на других. Она полностью изменилась, исчезла ее жизнерадостность».

Надо сказать, что чуткие фрейлины и опытные придворные дамы не ошибались. Цесаревна быстро взрослела.

 

Глава седьмая. "  Тайна первой любви.  "Верней всего лишь то, что не сбылось.."

Душевная тонкость дочери Кесаря не позволила ей, с течением времени и возраста воспринимать лишь светлую сторону мира, а его потрясения: мятеж 1905 года, события в Москве, крайне обострили впечатлительность натуры. Способствовало стремительному духовному опыту прелестной принцессы российской еще и то обстоятельство, что она, будучи подростком, переживала острое чувство влюбленности, и могла даже перенести какую-то скрытую от всех большую личную драму. Переписка Императрицы с мужем - Государем и самой Ольгой указывают на что-то подобное. В этих письмах мы найдем конкретный пример того, о чем уже шла речь выше, - как чутко и бережно относились Августейшие родители к чувствам своих детей: "Да, Н. П. очень мил – пишет Государыня старшей дочери. - Я не знаю, верующий ли он. Но незачем о нем думать. А то в голову приходят разные глупости и заставляют кого-то краснеть". "Я знаю, о ком ты думала в вагоне, - не печалься так. Скоро, с Божией помощью, ты его снова увидишь. Не думай слишком много о Н. П. Это тебя расстраивает". И далее, в другом письме: «Я уже давно заметила, что ты какая-то грустная, но не задавала вопросов, потому что людям не нравится, когда их расспрашивают... Конечно, возвращаться домой, к урокам (а это неизбежно) после долгих каникул и веселой жизни с родственниками и приятными молодыми людьми нелегко... Я хорошо знаю о твоих чувствах к... бедняжке. Старайся не думать о нем слишком много…. Видишь ли, другие могут заметить, как ты на него смотришь, и начнутся разговоры... Сейчас, когда ты уже большая девочка, ты всегда должна быть осмотрительной и не показывать своих чувств. Нельзя показывать другим свои чувства, когда эти другие могут счесть их неприличными. Я знаю, что он относится к тебе как к младшей сестре, и он знает, что ты, маленькая Великая княжна, не должна относиться к нему иначе.

Дорогая, я не могу написать все, на это потребуется слишком много времени, а я не одна: будь мужественна, приободрись и не позволяй себе так много думать о нем. Это не доведет до добра, а только принесет тебе больше печали. Если бы я была здорова, я попыталась бы тебя позабавить, рассмешить - все было бы тогда легче, но это не так, и ничего не поделаешь. Помоги тебе Бог. Не унывай и не думай, что ты делаешь что-то ужасное. Да благословит тебя Бог. Крепко целую. Твоя старая мамА".

"Дорогое дитя! Спасибо за записку. Да, дорогая, когда кого-нибудь любишь, то переживаешь с ним его горе и радуешься, когда он счастлив. Ты спрашиваешь, что делать. Нужно от всего сердца молиться, чтобы Бог дал твоему другу силу и спокойствие, чтобы перенести горе, не ропща против Божией воли. И нужно стараться помогать друг другу нести крест, посланный Богом. Нужно стараться облегчить ношу, оказать помощь, быть бодрой. Ну, спи спокойно и не слишком забивай свою голову посторонними мыслями. От этого не будет толку. Спи спокойно и старайся всегда быть хорошей девочкой. Да благословит тебя Бог. Нежные поцелуи от твоей старой мамы".

У  Великих княжон не было никаких тайн от Александры Феодоровны. Они знали, что она трепетно и тщательно сбережет любой их секрет. Так оно и случилось. Имени первой любви Великой княжны Ольги Николаевны ни одному исследователю, историку, да и просто - любознательному читателю, - узнать до сей поры так и не удалось!

Остается добавить здесь, что на взгляд автора статьи – очерка это ни в коей мере не мог быть великий князь Дмитрий Павлович Романов, «кузен – племянник» Николая Второго, как пишут некоторые серьезные авторы - историки (Э.Радзинский, например.). По стилю писем, по оговоркам Государыни - матери можно понять, что речь идет не о члене Семьи, иначе Александра Феодоровна не терялась бы в догадках о религиозных чувствах избранника дочери: Дмитрий Павлович Романов вырос в близком кругу, и она знала о нем все. Вероятно, это был кто то из молодых офицеров – воинов, лежащих в Дворцовом лазарете, принадлежащий к хорошей дворянской семье, и, наверное, потерявший на войне кого то из близких: отца, брата, дядю – так как Императрица говорит о горе, которое внезапно постигло молодого человека. Старшая сестра Дворцового лазарета ,  супруга генерал – майора  П.  Г.   Чеботарева,  Вера Ивановна  в  своих воспоминаниях   чуть – чуть приоткрывает нам еще одну тайну   сердца Великой княжны Ольги Николаевны.  .

." . . . И почем знать, что за драму пережила Ольга Николаевна. Почему она так тает, похудела, побледнела: влюблена в Шах  - Багова? Есть немножко, но не всерьез. Вообще атмосфера сейчас царит тоже не внушающая спокойствия. Как только конец перевязок, Татьяна Николаевна идет делать вспрыскивание, а затем усаживается вдвоем с К. Последний неотступно пришит, то садится за рояль и, наигрывая одним пальцем что-то, много и горячо болтает с милой деткой. Варвара Афанасьевна в ужасе, что если бы на эту сценку вошла Нарышкина16, мадам Зизи, то умерла бы. У Шах Багова жар, лежит. Ольга Николаевна просиживает все время у его постели. Другая парочка туда же перебралась, вчера сидели рядом на кровати и рассматривали альбом. К. так и жмется. Милое детское личико Татьяны Николаевны ничего ведь не скроет, розовое, возбужденное. А не вред ли вся эта близость, прикосновения. Мне жутко становится. Ведь остальные-то завидуют, злятся и, воображаю, что плетут и разносят по городу, а после и дальше. Княжна Вера Игнатьевна посылает офицеров в Евпаторию — и слава Богу. От греха подальше. Вера Игнатьевна говорила мне, будто бы Шах  - Багов, нетрезвый, кому-то показывал письма Ольги Николаевны. Только этого еще недоставало! Бедные детки!

11 июня 1916 года.

 

<...> Ольга Николаевна серьезно привязалась к Шах Багову, и так это чисто, наивно и безнадежно. Странная, своеобразная девушка. Ни за что не выдает своего чувства. Оно сказывалось лишь в особой ласковой нотке голоса, с которой давала указания: "Держите выше подушку. Вы не устали? Вам не надоело?" Когда уехал, бедняжка с часок сидела одна, уткнувшись носом в машинку, и шила упорно,  настойчиво.  Должно  быть, натура матери передалась.

Говорила  мне прежде государыня, что "с двенадцати лет влюбилась в государя... и все делала, чтобы этот брак не состоялся. На земле нет счастья, или дорого за него заплатишь" Да она и недешево расплатилась за свое. Неужели и Ольгина такая же судьба? Преусердно искала перочинный ножик, который Шах - Багов точил в вечер отъезда — и бороду черту завязывала, целое утро искала и была пресчастлива, когда нашла. Хранит также и листок от календаря, 6-ое июня, день его отъезда. . . .

 

 Я повторяю, все это лишь слабые догадки, версии, легенды. Подлинное имя «героя романа» русской Цесаревны –  так и не было никогда  названо: ни Историей, ни Монаршей четой, ибо тайна сердца старшей дочери была  свято неприкосновенна для родителей.

Но «свадебный вопрос», так или иначе, все же стоял перед Царственным семейством. И довольно остро.

 

Глава восьмая. "Румынский призрачный венец"или история не любит слова "бы".

 

В январе 1916 года, когда Ольге шел уже двадцатый год, начались разговоры о том, чтобы выдать ее замуж за великого князя Бориса Владимировича, сына дядюшки Николая Второго, Великого князя Владимира Александровича. Но Императрица была отчаянно против. Великий князь Борис был старше красавицы княжны на целых восемнадцать лет! Государыня с возмущением писала супругу: "Мысль о Борисе слишком несимпатична, и я уверена, что наша дочь никогда бы не согласилась за него выйти замуж, и я ее прекрасно поняла бы…. Чем больше я думаю о Борисе, — пишет Государыня супругу еще через несколько дней, — тем более я отдаю себе отчет, в какую ужасную компанию будет втянута его жена...»

Компания, и правда, была хуже некуда: балерины, актрисы, великосветские дамы, имеющие с десяток любовников в эполетах и без, игроки и транжиры всех мастей!

Великий князь Борис Владимирович очень «славился» в роду Романовых своими бесчисленными любовными интрижками и шумными кутежами. Естественно, что жениху с такою репутацией, руки старшей Великой княжны никогда бы не отдали, и Царская Семья твердо дала понять сие старому ловеласу. Великая Княгиня Мария Павловна – мать несчастливого претендента, «почти императрица» Петербургского бомонда, весь остаток жизни не могла простить своим порфироносным родным подобного афронта! Но душевный покой дочери для любящих родителей был дороже косых взглядов уязвленной в амбициях родни и всяческих светских пересудов вокруг.

В голове же и сердце Ольги были совсем другие мысли – «это святые тайны молодой девушки, другие их не должны знать, это для Ольги было бы страшно больно. Она так восприимчива!" – осторожно писала Государыня супругу, трепетно оберегая внутренний мир ее ясной и одновременно сложной души.

Но, как и любая мать, Императрица, конечно же, волновалась за будущее своих детей. "Я всегда себя спрашиваю, за кого наши девочки выйдут замуж, и не могу себе представить, какая будет их судьба", - писала она с горечью Николаю Александровичу, быть может, ясно предчувствуя большую беду. Из переписки Государя и Государыни ясно, что Ольга жаждала большого женского счастья, которое обошло ее стороной.

Родители сочувствовали ей, но все чаще задавались вопросом: есть ли пара, достойная их дочери? Увы... Они не могли никого назвать. Даже старенький преданный камердинер Императрицы А. Волков, очень любивший старшую Цесаревну, и тот ворчливо замечал: «Какое время пришло! — Замуж дочек пора выдавать, а выдавать не за кого, да и народ-то все пустой стал, махонький!”

«Далекими кажутся мне годы, — вспоминает А. А. Танеева, — когда подрастали Великие Княжны и мы, близкие, думали об их возможных свадьбах. За границу уезжать им не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала Великих Княжон, так как для них брак был связан с отъездом за границу. Особенно же Великая Княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде из родины. Вопрос этот был больным местом для нее, и она почти враждебно относилась к иностранным женихам”.

С начала 1914 года для бедной Великой Княжны Ольги, прямой и русской души, этот вопрос до крайности обострился; приехал румынский наследный принц  впоследствии король Кароль II) с красавицей - матерью, королевой Марией; приближенные стали дразнить Великую Княжну возможностью брака, но она и слышать не хотела.

Она ведь знала, что “князья не вольны, как девицы — не по сердцу они себе подруг берут, а по расчетам иных людей, для выгоды чужой..»* (* Островский А. Н. «Снегурочка»).

 Глава девятая. "Румынский призрачный венец." (продолжение). Страницы дневника Пьера Жильяра.

“В конце мая, — вспоминает П. Жильяр, — при Дворе разнесся слух о предстоящем обручении Великой Княжны Ольги Николаевны с принцем Каролем Румынским. Ей было тогда восемнадцать с половиною лет.

Родители с обеих сторон, казалось, доброжелательно относились к этому предположению, которое политическая обстановка делала желательным. Я знал также, что министр иностранных дел Сазонов прилагал все старания, чтобы оно осуществилось, и что окончательное решение должно быть принято во время предстоящей вскоре поездки Русской Императорской Семьи в Румынию.

В начале июля, когда мы были однажды наедине с Великой Княжной Ольгой Николаевной, она вдруг сказала мне со свойственной ей прямотой, проникнутой той откровенностью и доверчивостью, которые дозволяли наши отношения, начавшиеся еще в то время, когда она была маленькой девочкой: “Скажите мне правду, вы знаете, почему мы едем в Румынию?”

Я ответил ей с некоторым смущением: “Думаю, что это акт вежливости, которую Государь оказывает румынскому королю, чтобы ответить на его прежнее посещение”.

“Да, это, может быть, официальный повод, но настоящая причина?.. Ах, я понимаю, вы не должны ее знать, но я уверена, что все вокруг меня об этом говорят и что вы ее знаете”.

Когда я наклонил голову в знак согласия, она добавила:

“Ну, вот так! Если я этого не захочу, этого не будет. Папа мне обещал не принуждать меня... а я не хочу покидать Россию”.

-“Но вы будете иметь возможность возвращаться сюда, когда вам это будет угодно”.

-“Несмотря на все, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!”

13 июня мы отплыли из Ялты на императорской яхте “Штандарт”, и на следующий день утром подошли к Констанце. Торжественная встреча; интимный завтрак, чай, затем парад, а вечером — пышный обед. Ольга Николаевна, сидя около принца Кароля, с обычной приветливостью отвечала на его вопросы. Что касается остальных Великих Княжон, — они с трудом скрывали скуку, которую всегда испытывали в подобных случаях, и поминутно наклонялись в мою сторону, указывая смеющимися глазами на старшую сестру. Вечер рано окончился, и час спустя яхта отошла, держа направление на Одессу.

На следующий день утром я узнал, что предположение о сватовстве было оставлено или, по крайней мере, отложено на неопределенное время. Ольга Николаевна настояла на своем”.

Так заканчивает это интересное воспоминание П. Жильяр и в ссылке добавляет: “Кто мог предвидеть тогда, что эта свадьба могла спасти ее от ожидавшей тяжкой участи”.

Но кто знает, что судьба готовила бы русской Принцессе Ольге Романовой, если бы она жила на румынской земле? Во время оккупации Румынии Гитлером державная королевская фамилия вынуждена была скрываться от фашистов, а король Кароль отрекся от престола! Шаги истории для человеческих судеб всегда непредсказуемы, хотя и повторяются, как кадры кинопленки, прокрученной назад…

 

 

Глава десятая. "Первая мировая война.   Августейшая сестра  милосердия.

 

Когда началась Первая мировая война, юная русская принцесса, так любящая уединение, склонная ко всему красивому, изящному, утонченному, вынуждена была выйти из стен своего уютного дворца.

"Первые годы войны, когда внимание всех было приковано всецело к фронту, совершенно, перестроили жизнь великой княжны Ольги. Из замкнутого круга семьи с ее простой, строго размеренной жизнью, ей пришлось, вопреки всем склонностям и чертам ее характера, повести жизнь сестры милосердия, а иногда и - общественного деятеля... Часто великим княжнам приходилось самим выезжать в Петроград для председательствования в благотворительных комитетах их имени или для сбора пожертвований. Для великой княжны Ольги это было непривычным и очень нелегким делом, так как она и стеснялась, и не любила никаких личных выступлений" (П. Савченко).

Да, старшая принцесса не была создана для общественной жизни, но старалась, как могла и умела, перебороть себя.

Ей в этом много помогали мать и бабушка – императрица Мария Феодоровна. Государыня Александра вообще, всячески развивая в детях самостоятельность и рассматривая участие великих княжон в общественной жизни, как непременный Долг императорских дочерей, постоянно старалась расшевелить застенчивую и тихую старшую дочь. Она всюду брала ее с собою: в оперу, на концерт, заседания комитетов, в лазареты, больницы, институты "Я взяла с собой Ольгу, - пишет она мужу в одном из писем, - чтобы посидела со мной, она тогда более привыкнет видеть людей и слышать, что происходит. Она умное дитя".

И Великая княжна, внимала, размышляла, запоминала, записывала, разговаривала, одаривала улыбкой. И скованность ее постепенно таяла.

Одна беда сильно огорчала мать - Государыню. Цесаревна Ольга, похоже, была весьма хрупкого здоровья. Часто хворала. Доктора привычно для медицины заставляли ее много лежать, но она им не подчинялась. Можно догадываться, что от матери она унаследовала и глубокую восприимчивость и некоторую сердечную слабость, часто столь свойственную художественным, артистичным натурам. Она быстро уставала и бледнела, однако, упорно отказывалась принимать лекарства и бездельничать. Сестры и родители трепетно оберегали ее, как могли. Заботился трогательно о здоровье сестры даже и наследник Алексей Николаевич, ее любимец, (*он часто называл себя в шутку «Ольгин сын») во время какой нибудь шумной игры не разрешавший ей быстро бегать.

Ее видали чаще за книгой и нотами, чем за кропотливым рукоделием.

Но была ли Ольга Николаевна при этом ленивою «принцессой на горошине?» Вовсе нет.

Т.Е.Мельник-Боткина, дочь придворного врача, вспоминала:

«Великая княжна Ольга Николаевна, более слабая здоровьем и нервами, недолго вынесла работу хирургической сестры, но лазарета не бросила, а продолжала работать в палатах, наравне с другими сестрами, тщательно убирая за больными».

Софья Яковлевна Офросимова говорила о княжне – сестре милосердия: «Великую княжну Ольгу Николаевну все обожали, боготворили; про нее больше всего любили мне рассказывать раненые. Однажды привезли новую партию раненых. Их, как всегда, на вокзале встретили великие княжны. Они исполняли все, что им приказывали доктора, и даже мыли ноги раненым, чтобы тут же, на вокзале, очистить раны от грязи и предохранить от заражения крови. После долгой и тяжелой работы княжны с другими сестрами размещали раненых по палатам. Усталая великая княжна Ольга Николаевна присела на постель одного из вновь привезенных солдат. Солдат тотчас же пустился в разговоры. Ольга Николаевна, как и всегда, и словом не обмолвилась, что она великая княжна.

- Умаялась, сердечная? - спросил солдат.

- Да, немного устала. Это хорошо, когда устанешь.

- Чего же тут хорошего?

- Значит, поработала.

- Этак тебе не тут сидеть надо. На фронт бы поехала.

- Да, моя мечта - на фронт попасть.

- Чего же? Поезжай.

- Я бы поехала, да отец не пускает, говорит, что я здоровьем для этого слишком слаба.

- А ты плюнь на отца да поезжай.

Княжна рассмеялась.

- Нет, уж плюнуть-то не могу. Уж очень мы друг друга любим".

Рабочий день Великих Княжон теперь всегда начинался с девяти часов утра. “Татьяна с Ольгой уже улетели в лазарет”, — писала Государыня. Супругу. И в другом письме продолжала ту же тему:

«Сегодня мы присутствовали (Я всегда помогаю, передаю инструменты, а Ольга продевает нитки в иглы) при первой нашей большой ампутации (целая рука была отрезана), потом мы все делали перевязки... очень серьезные в большом лазарете”. Говоря об одной из сестер лазарета, Государыня удрученно замечает: “Она постоянно меня удивляет своим обращением: в ней нет ничего любящего и женственного, как в наших девочках».

Работа обычно затягивалась допоздна. “Ольга и Татьяна (а они всегда вместе) вернулись только около двух, у них было много дела”. Почти ежедневно Государыня записывала:

“Старшие девочки вечером идут чистить инструменты”.

Нельзя, конечно, считать, что их цена, как сестер милосердия, была только в этой обычной работе. Появление в лазаретах Августейших дочерей Государя само по себе облегчало страдания и скрашивало часы мук для раненных и больных. Тем более что милые и стройные, как осинки Цесаревны от всей души, всеми доступными им средствами хотели всех утешать и исцелять, растрачивая бессчетно тепло своих душ и сердец...

 

Глава  одиннадцатая. Общественная деятельность  Цесаревны. "Ольгинский комитет".

Часто Великим Княжнам приходилось самим выезжать в Петроград для председательствования в благотворительных комитетах их имени или для сбора пожертвований. Для Великой Княжны Ольги это было непривычным и очень нелегким делом, так как ей нужно было преодолеть природную застенчивость.

Государыня писала: “Ольга и Татьяна—в Ольгинском комитете. Это так хорошо для девочек: они учатся самостоятельности, и они разовьются гораздо больше, раз им приходится самостоятельно думать и говорить без моей постоянной помощи...”; “Солнечное утро, и мы, конечно, едем в город”, — как говорит ворчливо Ольга, помогая мне собираться... “

“Ольга и Татьяна отправились в город принимать подарки в Зимнем дворце для раненных...”; “Выставка-базар действуют очень хорошо. Наши вещи раскупаются, прежде чем они появятся; каждой из нас удается ежедневно изготовить подушку и покрышку...”; “Ольга и Татьяна в отчаянии отправились в город, на концерт в цирке, в пользу Ольгинского комитета; без ее ведома пригласили всех министров и послов, так что она вынуждена была поехать...”; “Плевицкая принесла Ольге деньги от концертов, которые она давала; она пела для Ольги в Киеве...”

 

Глава двенадцатая. Поездки в Могилев. Начало "февральской вьюги". Трагедия Отречения.

 

Великим Княжнам постоянно приходилось за время войны сопровождать Государыню в ее поездках по России для посещения госпиталей и в Ставку.

“Великие Княжны, — вспоминает П. Жильяр, — очень любили эти поездки в Могилев, всегда слишком короткие, как им казалось; это вносило небольшую перемену в их однообразную и суровую жизнь. Они пользовались там большей свободой, чем в Царском Селе.

Станция в Могилеве была очень далеко от города и стояла почти в поле. Великие Княжны в часы своего досуга посещали окрестных крестьян и семьи железнодорожных служащих. Их простая и безыскусная доброта побеждала все сердца, и так как они очень любили детей, их всегда можно было видеть окруженными толпою ребятишек, которых они собирали по дороге и закармливали конфектами”.* (*Старинная форма произношения слова конфеты. В тексте данной книги вообще, по возможности, соблюдена орфография подлинника воспоминаний и П. Жильяра, и всех остальных авторов мемуаров и писем! – С.М.)

…В начале февраля 1917 года Великая Княжна Ольга Николаевна была больна воспалением уха, и вся семья обычно собиралась у нее в детской; там же играл с Наследником приехавший к нему в гости кадет 1-го корпуса, подозрительно кашлявший и на другой день заболевший корью. Дней через десять этой же болезнью и в сильной форме заболели Великая Княжна Ольга и ее любимец Наследник. Корь плавно перешла в тиф. Болезнь протекала весьма бурно, при температуре 40,5°. В полузабытьи Великая Княжна постоянно видела около себя Государыню в белом халате, и до нее долетали разговоры о каких-то беспорядках и бунтах в Петрограде.

Утром 21 марта Государыня сказала П. Жильяру: “Государь возвращается завтра, надо предупредить Алексея, необходимо все ему сказать. Хотите вы это сделать? Я пойду говорить с девочками”.

Видно, как Императрица глубоко страдала при мысли о том горе, которое она причиняет Великим Княжнам, сообщая об отречении их Отца, — горе, которое могло бы сильно осложнить их болезнь. Но сестры стойко выдержали потрясение, стараясь всячески обласкать удрученную мать, хотя позже, все они тихо рыдали по комнатам, подобно Великой княжне Марии Николаевне.

22 марта прибыл, наконец, к Семье глубоко страдавший морально Государь и тотчас поднялся в комнату к больным дочерям, что принесло им величайшую радость. Они не произнесли ни слова упрека в адрес отца, слез он тоже не видел, только ласку и внимание, которым они старались его окружить.

Княжна Ольга к тому моменту поправилась настолько, что могла уже быть в церкви. В эти же дни ей пришлось быть невольной свидетельницей первой встречи Царской Семьи с премьер – министром Временного правительства А. Ф.Керенским. По свидетельству няни Цесаревен, он был принят Их Величествами в классной комнате, в присутствии Алексея Николаевича и Ольги Николаевны. Но здоровье Ольги Николаевны, видимо, сильно надломилось от всего пережитого. Вскоре она опять заболела воспалением легких и окончательно выздоровела лишь в середине апреля, так что не смогла быть со всеми на грустной в том году заутрене и разговеньях.

Все это время ее окружали нежным вниманием сестры, ухаживала за ней Государыня, по вечерам мог приходить отделенный от Семьи в то время Государь, который обычно им что-нибудь читал. Посредине комнаты, освещенной неяркой лампой, дочери готовили для него кресло и столик и слушали в его чтении, то рассказы Чехова и Тэффи, то эпопею Толстого «Война и мир», а то - забавные скрижали путешествия Робинзона Крузо и странствия мальчика из романа Г. Мало « Без семьи».

 

 Глава  тринадцатая. "Пленница Александровского дворца".  Отрывки из дневников и писем Цесаревны Ольги  под арестом.

После выздоровления Великой Княжны жизнь ее, как и всей Царской Семьи, сложилась крайне своеобразно.

Вставали все рано; затем — две прогулки: одна от одиннадцати часов до завтрака и вторая — от двух с половиной до пяти часов дня. Все должны были (кроме Государя, который гулял отдельно) собраться в полукруглой зале и ждать, пока начальник охраны откроет двери в парк; “Мы выходим, — писал П. Жильяр, — дежурный офицер и солдаты следуют за нами и окружают то место, где мы останавливаемся для работы”.

Об этой работе мы узнаем из писем Великой Княжны Ольги, посланных из Царского Села в Крым:

“14 мая. Мы устраиваем в саду, около самого дома, большой огород и днем все вместе работаем”.

“19 июня. Теперь в саду началась рубка сухих деревьев, пилим дрова и т. д. Огород процветает. Ели вчера нашу первую редиску. Она ярко-красная и вкусная”.

Начало июля. «Работаем в саду по-прежнему. Срубили пока более семидесяти сухих деревьев”.

“23 июля. Сегодня совсем тихо. Слышу звон в Екатерининском соборе; так хочется иногда зайти к Знаменью. Пишу вам, лежа на траве, у пруда. Погода чудная и так хорошо. Алексей ходит около и марширует по дорожке. Все остальные рубят сухие деревья в лесу. У нас поспели на огороде несколько огурцов, не говоря о мелких овощах, которых очень много”.

Утром и днем шли занятия младших. Великая Княжна Ольга преподавала своим сестрам и брату английский язык.

Общая обстановка вокруг семьи, быт все более ухудшались. Так, например, П. Жильяр 23 мая записал в свой дневник: “С некоторых пор нам дают очень мало дров и везде очень холодно”.

Но, несмотря на это, у царственных детей настроение было бодрое и временами даже - жизнерадостное. Вот одна из июньских записей П. Жильяра: “Так как у Великих Княжон после болезни сильно падали волосы, им наголо обрили головы; когда они выходят в сад, то надевают шляпы, сделанные, чтобы скрыть отсутствие волос. В ту минуту, когда я собирался их фотографировать, они, по знаку Ольги Николаевны, быстро сняли шляпы. Я протестовал, но они настояли, забавляясь мыслью увидеть свои изображения в этом виде. Несмотря на все, время от времени их юмор вновь проявляется; это действие бьющей ключом молодости».

 

 Глава четырнадцатая. Круг предательств и одиночества.  Отъезд в Тобольск. Строки из писем и мемуаров.

Но все кругом  было так тяжело, что улыбаться и шалить хотелось все меньше и меньше.

Россия, которую они все так любили, гибла; их все предательски покидали. Самые близкие, те придворные, о которых в Царской Семье говорили с такой нежной лаской, (*а некоторым из них Великая Княжна часто посылала в Ставку свои милые письма) люди, которые были приняты, как родные (“Сашка с нами завтракал; он остался тем же и дразнил Ольгу, как всегда”, — писала Государыня в июне 1917 года про одного из них), почти все покидали осиротевшую Семью.

“ Н. П.Саблина, самого их близкого друга, Ее Величество и дети все время ожидали, но он не появлялся, и другие все тоже бежали”, — с горечью пишет А. А. Танеева.

Великие Княжны переживали все это очень тяжело. Еще в декабре 1916 года Государыня с грустью писала супругу:

“Вчера вечером у Ольги был комитет, но он не продолжался долго. Володя Волков, который всегда имеет для нее одну - две улыбки, избегал ее взгляда и ни разу не улыбнулся. Ты видишь — наши девочки научились наблюдать людей и их лица, — они очень сильно развились духовно через все это страдание, — они знают все, через, что мы проходим, — это необходимо и делает их зрелыми. К счастью, они по временам большие дети, но у них есть вдумчивость и душевное чувство гораздо более мудрых существ”.

“Всем этим людям, — говорил следователь Н. Соколов, — предавшим Семью, можно невольно противопоставить двух других. Это были М. С. Хитрово и О. Колзакова. Они не боялись иметь общение с заключенной семьей и в своих письмах слали ей слова любви и глубокой преданности, не прикрывая своих имен никакими условностями.”

(“Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово, ее  камер – фрейлина, а лучше сказать – подруга," — вспоминал  позднее  Е. С. Кобылинский).

С глубокой скорбью и неутешными слезами покидали Великие Княжны свое любимое и родное Царское Село  по предписанию Временного правительства  Керенского и  решению Совета Народных Депутатов. Днем 13 августа 1917 года они простились с дорогими уголками Царскосельского парка, островками, взращенным их руками  огородом. В первом  часу ночи все, готовые к отъезду, собрались в такой знакомой, а теперь -  пусто - нарядной полукруглой зале, и здесь провели в томительном и тревожном ожидании до пяти часов утра. Великие Княжны много плакали. В поезде разместились удобно: Великие Княжны в отдельном купе, в вагоне Государя, их прислуга — в ближайших вагонах.

17 августа прибыли в Тюмень, а 19 го — в Тобольск на пароходе “Русь”, на котором прожили еще около недели, пока приготовляли дом, предназначенный для Царской Семьи.

Когда перешли в него, комната Великих Княжон оказалась на втором этаже, рядом со спальней Государя и Государыни.

В письмах из Тобольска родным - бабушке и тете - Великая Княжна Ольга писала:

“23 декабря. Мы четыре живем в крайней голубой комнате. Устроились очень уютно. Когда сильные морозы, довольно холодно, дует в окно”.

“18 февраля. Здесь много солнца, но морозы, в общем, не сибирские, бывают часто ветры, а тогда холодно в комнатах, особенно в нашей, угловой. Живем мы по-прежнему, все здоровы, много гуляем. Столько тут церквей, что постоянно звон слышишь”.

Первое время, приблизительно месяца полтора, было едва ли не лучшим в заключении Царской Семьи, жизнь текла ровно и спокойно (“сибирское спокойствие”, — говорит Н. Соколов). В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Государь пил в своем кабинете всегда с Ольгой Николаевной. После чая Государыня и Ольга Николаевна обычно читали; в 11 часов выходили на прогулку в загороженное место.

Т.Боткина вспоминает:

“Его Величество своей обычной быстрой походкой ходил взад и вперед от забора до забора. Великие Княжны Ольга и Татьяна, в серых макинтошах и пуховых шапочках — синей и красной, быстро шагали рядом с отцом”.

“Заготовить дрова для кухни и дома, —  писал П Жильяр, — это занятие было нашим главным развлечением на воздухе, и даже Великие Княжны пристрастились к этому новому виду спорта. Днем опять прогулка, если не очень холодно, — как говорят частые приписки в дневниках. — В комнатах тоже очень холодно; в некоторых только шесть градусов (“спальня Великих Княжон, — отмечал П. .Жильяр, — настоящий ледник”); сидели в толстых вязаных кофтах и надевали валенки (жили всё беднее: Государыня писала  с горечью в дневнике и письмах: “ нижнее белье девочек превратилось в тряпки.”).

Главным фоном этой жизни была тоска, горькое чувство заброшенности (“Тобольск — тихий заброшенный уголок, когда река замерзает”, — писала Великая Княжна Ольга); а отсюда — желание хоть чем-нибудь развлечь себя.

Устроили было качели — но солдаты штыками вырезали на них совершенно непозволительные надписи. . .  Сами сложили ледяную гору, которая явилась громадным развлечением для княжон, воспитанных в здоровом духе здоровых физических развлечений, но через месяц солдаты кирками ночью разрушили ее, будто на том основании, что, поднимаясь на эту гору, Их Высочества оказывались уже вне забора, на виду у публики.

Вечерами собирались всей Семьей, с оставшимися им верными слугами: Демидовой, Чемодуровым, Боткиным

Великая Княжна Ольга играла на рояле,  остальные - работали рукоделие,  придумывали сердцу и уму нехитрые занятия, писали письма  близким и друзьям. О житии – бытии Царской Семьи в то время очень хорошо рассказывает одно такое  письмо  Государыни Александры Феодоровны, отправленное 2/15 марта 1918 года, с оказией, из Тобольска в Петроград, бывшему коменданту  Александровского  дворца, флигель – адъютанту Владимиру Николаевичу  Войекову, со всем семейством которого тепло общалась венценосная  некогда  фамилия Романовых. Письмо адресовано  Евгении Владимировне  Воейковой, супруге  дворцового   коменданта, генерал – майора свиты Государя Николая Александровича.  Я  привожу отрывки из него, с некоторыми сокращениями. Этот документ почти нигде не цитировался ранее, и тем, безусловно, интересен. В нем отчетливо виден  нравственный  облик, «уклад» всего семейства, тот  духовный, невидимый стержень, на котором оно держалось и которым сплачивалось: бодрость Духа и Бытия, доброта, стойкость душевная, искренняя вера в Милость Небес, теплая, настоящая. И. неустанная, не показная  вовсе, тревога  о ком-то другом, близком и родном тебе сердечно, родном в этом  жутком октябрьском вихре, разметавшем в одночасье многих, свирепо и безжалостно…

«Милая Нини!

Сердечное  спасибо за письмо   - так обрадована  была, наконец, иметь от вас всех известия. Скажите бедному папе ( *  Министр Двора и уделов, обер – камергер,

барон В. Ф. Фредерикс, человек преклонных лет в то время, отец  Евгении  Войековой, урожденной баронессы Фредерикс. – С. М..) что хозяйка  целует  «Нусснекер» (*Прозвище барона, которое дали ему  Великие княжны. – С. М), с любовью его помнит и надеется, что еще увидимся, что не надо падать духом -  Господу Богу все возможно! Ужасно тяжело Вам всем – болезни,  и больно думать, все, что переживаете. А нам лучше всех живется. ( Это  написано после паузы, с новой строки, словно Государыня тщательно обдумывала, то, что напишет далее! Письма просматривались! – С. М.) Были весенние дни, теперь опять – 17 – 20 градусов мороза, но на солнце уже очень тепло, они  (*дети – С. М.) даже немного загорели. На дворе усердно дрова рубят и колют. Много учатся, время скоро бежит. Семь месяцев уже, что сюда переселились. Но Господь милостив.

Как у Владимира Николаевича глаза и сердце? Передайте ему и всем нашим (*  Имеется в ввиду круг придворных, близких Семье? Увы, он так   поредел! Знает ли об этом Александра Феодоровна.? Конечно, да! Но как хочется ободрить тех, кто их еще помнил! – С. М.) наш  искренний привет. По вечерам муж читает нам вслух. Мы вышиваем или играем в карты. Иногда выхожу, когда не слишком холодно, даже два раза наслаждалась теплом на балконе.. Очень рады знать, что    котик здоров, благодарим Вас, что так   хорошо за ним смотрите.(* Речь идет о домашнем любимце семьи -  рыжем коте – сибиряке, оставшемся на руках Воейковых  Мы еще встретимся с ним на этих страницах!– С. М.. )  Можете ли, Нини,, быть ангелом  - так  как на Островах живете – и передать письмо  Ольге Константиновне* (* Королева Греции, тетка Николая Второго, находящаяся в то время в Петроградском предместье, на Островах,  где была ее  дача  дворец – С. М.)   - почта не идет, а этим образом могу ее  за письмо поблагодарить…

Прощайте, нет, до свидания, милая Нини. Господь с Вами. Крепко целую".

(*Письмо  Императрицы  Е. В.. Воейковой цитируется по изданию: В. Н. Воейков. « С царем и без царя». Минск. Изд – во «Харвест». 2002 год. Стр. 299 – 300.  – С. М  Орфография автора письма и стиль  строго сохранены.) 

Часто  по вечерам  все сходились в караульное помещение. Великие Княжны, со свойственной им простотой, которая и составляла их особую, неповторимую привлекательность, любили разговаривать с солдатами охраны, расспрашивали их о семьях, селах, о сражениях.  И те  забывались, рассказывали свои   бесхитростные истории о житии – бытии, смеялись, учили княжон играть на балалайке и губной гармошке. Так  заканчивались безликие, бесконечные дни….

 

Глава пятнадцатая. " Тобольское "великое сидение". Домашний театр и роли в нем.

 

С февраля, по почину Пьера Жильяра, в Семье начали устраивать домашние спектакли. Великая Княжна Ольга принимала в них участие реже остальных, но следует отметить, что в пьесе Чехова “Медведь” роль Поповой  играла чаще других сестер именно она, а ее партнером (роль Смирнова) всегда был Государь.

В пьесе “Lа Веtе Nоirе” она играла роль Маmаn Мiеttе. Забавную, гротескную, вызывающую из небытия ее  всегдашнее остроумие и прелестную улыбку. Она стала забывать о ней в последнее  время.

По субботам у них все еще  бывала всенощная, в зале, а по воскресеньям  Семье разрешали ходить под охраной через городской сад, в церковь Благовещения.

“24 декабря, — писала одна из Великих Княжон, — была у нас всенощная; за столом со всеми образами, поставили елку; так она и простояла всю всенощную; на елку мы ничего не вешали”. “Зато, — вспоминал один из присутствующих, — все женские руки Семьи приготовили всем по нескольку подарков, и все вместе своею бодростью и приветливостью сумели всем окружающим устроить настоящий праздник”. Крестной своей, Великой княгине  Ксении Александровне Ольга Николаевна писала:

"Тетя Ксения, милая, дорогая!

Я так обрадовалась Твоему длинному письму. Большое спасибо, что написала. Слава Богу, что у Вас в Ай -Тодоре всё благополучно, у нас также, - пока что жаловаться нельзя. Погода совсем не сибирская. На горе, и в поле,  говорят,  доходило до 40 гр., а здесь внизу самое большое было 29 гр., но с ветром, что очень неприятно. Солнце светит почти всегда, и здесь оно какое-то особенно яркое. Сейчас уже темно, но луна светит сильно и масса ярких звезд. Очень хорошие закаты - Тетя Ольга (*Великая Княгиня Ольга Александровна, сестра Императора Николая Второго,  профессиональная художница – акварелист. – С. М.) аппетитно бы нарисовала. Снегу прибавило за последнее время и гора наша процветает. То совсем не большая, в уровень забора, но и это хорошо, т. к. сверху видим проходящих и проезжающих. Иногда некоторые останавливаются и глазеют, и если часовой сердитый, то он гоняет их вовсю. Мы сейчас же и сами скатываемся, во-первых, чтобы не набиралась толпа, а потом, чтобы нас оттуда самих не попросили, что довольно скучно; но пока все благополучно. Возимся,  обыкновенно,  отчаянно,  и на днях Мария здорово подбила себе глаз. У нее до сих пор он распух и весь лиловый сверху и снизу. Она всегда ухитряется как-нибудь расшибиться, но ничуть не унывает. Иногда к нам приходит покататься мальчик Миша, которого взял на воспитание один из взводов 1-го полка, раз приходил другой, 4-го полка, или взводные собаки. Как видишь, гостей не много, но милые. Пишу Тебе сидя в коридоре на сундуке; оно как-то теплее и уютнее. Настасья тебя целует. Она сидит около и вяжет чулки. Брат уже лежит. Mr. Gilliard ему читает что-то вслух до прихода папы и мамы. Теперь все увольняют старых солдат, и отсюда понемногу разъезжаются, что грустно, так как это ведь лучшие люди.. Как счастливо, что Тобольск так далек от железной дороги. - Тюмень около 300 верст отсюда, и дорога туда весьма неважная. Во многих местах приходится проезжать Иртыш и очень дорого берут за дорогу. По приезде в Тюмень преспокойно у всех отбирают все вещи, даже у солдат. Столько слышишь удивительного, что если бы не сознание, что все губят и разрушают - можно бы много смеяться. (*Наверное,  Великой княжне хотелось более всего лишь  горько  заплакать – сердце ее рвалось от боли за страну, любимую и гибнущую безвозвратно, но она изо всех сил старается сохранить  самообладание, присущий ей дар не по летам мудрой иронии, легкость характера, ясность души своей, светлой и хрустальностью – С. М.)

МамА уже пошла к брату; Настасья остановила Mr. Gill*( * Воспитатель  Цесаревича –наследника,  швейцарец, мсье Пьер Жильяр – С. М.) по дороге,  и изводит и дразнит его во всю. Когда холодно, папа ходит, как Ящик.  (*Вероятно, в солдатской шинели с башлыком. Так ходил  в холодное время года самый преданный Вдовствующей Императрице Марии Феодоровне казак ее личной охраны Тимофей Ящик. После отъезда  Государыни Марии Феодоровны из России он всюду следовал за нею. Умер в изгнании – С. М.). Как он себя чувствует? Пишут ли ему товарищи? Кланяйся ему от нас всех..."

Вспоминая о  столь преданном слуге Бабушки, Цесаревна Ольга, несомненно, думала и  о Ней самой.  Цесаревна, конечно, знала, что  " милая душка, тетя Ксения" поймет,  все, что осталось недоговоренным между строками письма, и передаст Бабушке  на словах то, что нельзя было полностью сказать и написать. Любовь, нежность, горечь и щемящая сладость воспоминаний о родных так   переполнили сердце девушки, что она с трудом вернулась мыслями  к настоящему в письме: 

"Что это я хотела тебе сказать?... Да, Панкратова (* Комиссар охраны -  С. М.) у нас больше нет. Его "збросылы", как говорят наши стрелки... (*Комендантская "чехарда" в доме усиливалась, Царскую Семью окружали плотным темным, тяжелым  кольцом, лишая знакомых и привычных лиц. – С. М.)

Елена (* Кн. Елена Петровна) иногда пишет, сказала, что у Мари и Гули (*У Марии Павловны Романовой, двоюродной  сестры Николая Второго, бывшей  наследной принцессы Шведской и ее второго мужа, князя Сергея Путятина – С. М.) будет маленький, а Тетя Мавра* (*Вел. Кн. Елизавета Маврикиевна – супруга  Великого князя Константина Романова, знаменитого поэта "К. Р" -  С. М.)  доложила, что "Иоаннчик"

(* Ее сын, князь Иоанн Константинович – С. М.) сделался Иподиаконом, кажется, и пойдет дальше. Страшно доволен, но жена его не одобряет. Я ее понимаю. Быть женою священника, матушкой, по-моему, не особенно весело. Ну, кончу завтра. Пора идти ко всем. Буду играть в бридж с Триной, (*Гоф – лектриса, чтица  Императрицы, фрейлина Двора, Екатерина Шнейдер, расстреляна в   окрестностях  Екатеринбурга -  С. М.) Валей* (*Князь В. А. Долгорукий, флигель – адъютант свиты  Императора, арестован и расстрелян в Екатеринбургской тюрьме, весной - летом 1918 года  *С. М.) и Евг. Серг. Боткиным. (* Евгений Сергеевич Боткин – лейб – медик, расстрелян вместе с Царской семьей.-  С. М.) Остальные все играют в безик или работают, а ПапА читает вслух Лескова.

Ну, продолжаю. За сегодняшний день совершенно ничего не случилось. А в общем, можно бы при случае много интересного и смешного рассказать. Порядочно всего накопилось за целый год. Как скучно, что переменили число!* (*То есть, ввели новый стиль – С. М.). Не знаешь, как быть. Мы все разучиваем разные смешные пьесы и по воскресеньям вечером играем. Бывает очень забавно. Извиняюсь за несуразное письмо, но у меня всегда, когда пишу, мысли скачут с предмета на предмет.

"Столб семейства"(*Великая Княгиня Мария Павловна – старшая, супруга дяди Императора -  Великого князя Владимира Николаевича, и Ее сыновья - Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи, составляющие и возглавляющие постоянную  "фронду" Царской Семье вплоть  до октябрьского переворота. Великой Княгине  Марии Павловне вместе  с сыновьями удалось  с Кавказа перебраться в Константинополь, оттуда, через Галиополи, во Францию, в Париж.  Семья "Владимировичей" была широко  известна повсюду своими бесцеремонными  светскими эскападами, вольностью нравов и злоязычием. -  С. М.) с двумя холостыми сыновьями веселится во всю в Кисловодске, как и можно было от него ожидать. Мы теперь сами научились проявлять и печатать карточки. Лучше всего это выходит у Марии. Сейчас сюда ворвалась Лиза (*Е. Н. Эрсберг, горничная Цесаревен. – С. М.) и просит поцеловать Твою лапу, также и другие все. Пора идти на репетицию. Всех обнимаем и шлем лучшие пожелания.

Тебя крепко, крепко целую, душка маленькая Тетя Ксения и люблю.

Храни Тебя Господь.

Твоя Ольга.

Всем кланяемся, кто помнит."

 

Они все  искренне верили в то, что их  где то далеко - помнят и любят. И в то, что  все они еще смогут когда-нибудь увидеться. В свое  двухстраничное письмо Ольга Николаевна положила хрупкий, тонкий лимонный лист и написала сверху: " Надо  сильно потереть, тогда пахнет". Лимонный лист, который рассыпается в руках  Зыбкая,  как  мираж, тонкая ниточка, которой   Цесаревна  пытается связать воедино два  островка  в пространстве и времени: " крымский" и "сибирский". Расколотая на части  Семья хотя бы мысленно стремится быть вместе, снова стать единым целым, вдыхая запах лимонного дерева или  читая строки писем друг друга….  Быть вместе всем, вопреки всему!  Не случилось, не сбылось, не воплотилось. И эти письма теперь  читаем только мы, равнодушные потомки, а от листков с  выцветшими чернилами, пожелтевшими на сгибах, рассыпающихся в пальцах, все еще слегка веет ароматом лимона….

 К Новому году Великая Княжна Ольга тяжело заболела краснухой, заразившись от одного из товарищей Наследника, с которым она продолжала быть неразлучной. С трудом поправилась. Хорошо, что рядом был верный  доктор Боткин! Выздоровев, она написала одно из последних  своих писем преданной подруге и фрейлине Маргарите Хитрово  В нем были такие строки:

"...Часто беседуем по-хорошему. Вспоминаешь прошлую елку, как было уютно, помнишь? Получили вчера открытки от Биби, а недавно от Оли (Колзаковой). А Ты? Пишут ли кто из старых ранен(ых)? - Эти дни стало очень холодно и ветрено. Утром вчера было 29 гр. Сегодня меньше, но метет здорово. Идем сейчас погулять. Несмотря на усиленную топку, в комнатах холодно, у нас 8 гр. И сильно дует от окон, которые покрыты льдом. В коридорах теплее, т. ч. мы и там сидим. Когда мерзнем в саду, ходим отогреваться на кухню (где масса тараканов), а потом снова гуляем. Вчера опять поливали гору, и она сейчас же стала из-за мороза трещать. Слышу как завывает ветер в трубе. Все разучиваем маленькие французские пьесы и по праздникам играем. Пока все смешные, оно и веселее. Елка (без украшений) до сих пор стоит в зале и не думает осыпаться. Если потереть ветки, пахнет мандаринами. Это какой-то здесь особенный сорт. Тундра. Всем шлю привет. А Тебя, дорогая, крепко, крепко обнимаю и люблю. Храни Тебя Бог.

 Ольга."

Несмотря на всю эту подневольную, полную лишений и тревог тоскливо-сиротливую жизнь, затерянные в сибирской "тундре"  Великие Княжны были бодры духом. “Такие храбрые и хорошие, никогда не жалуются, я так довольна их душами”, — писала Государыня Анне Вырубовой из Тобольска.

Души юных Цесаревен, достойно выдержали испытание теми нравственными муками, которые начались для них вскоре после внезапного отъезда их родителей из Тобольска.

 

 Глава шестнадцатая. Отъезд  родителей  из  Тобольска. Испытание души и сердца.

Когда стало известно, что родители должны уехать  в неизвестном направлении,  и разрешено с ними ехать лишь одной из дочерей, Великие Княжны посоветовались между собою и решили, что Ольга Николаевна слаба здоровьем и ей лучше остаться в Тобольске, при больном Алексее Николаевиче и младших сестрах: Татьяне и Анастасии. Все они сообща решили, что поедет Мария, «душа семейства», крепкая и выносливая, могущая в трудную минуту оказать помощь больной матери. Но сердца Цесаревен все равно разрывались от боли и тоски. В глубине души все они отлично понимали, что могут и не увидеть больше родителей и сестру. Что ожидало их впереди?  Бог весть!

«Я с содроганием вспоминаю эту ночь”, — пишет в своих мемуарах Т. Боткина, — и все за ней последующие дни, можно себе представить, каковы были переживания и родителей, и детей, никогда почти не разлучавшихся и так сильно любивших друг друга. Дети оставались в чужом городе одни, больные, не зная, когда увидятся с родителями. К тому же приближалась Пасха, великий праздник, особенно чтимый Их Величествами, который они всегда привыкли проводить вместе, говея на Страстной неделе!»

25 апреля, вечером, когда приготовления к отъезду были закончены, П. Жильяр видел Государыню, которая сидела на диване, около двух дочерей; они так много плакали, что их лица опухли.

Около четырех часов утра, когда на рассвете бледного весеннего дня сибирские кошевые сани отъехали от губернаторского дома и завернули за угол, отрывая от оставшихся дорогих Государя и Государыню, отца, мать и сестру, увозимых в неизвестность, окруженных солдатами с винтовками, три фигуры в серых костюмах долго стояли на крыльце и медленно, одна за другой, вошли в дом... “ Я до сих пор мысленно вижу, как Великие Княжны, — как писал П. Жильяр, — возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата.

22 апреля — грустный канун Пасхи; все подавлены; от уехавших нет вестей. Великая Княжна Ольга пишет одно из последних, дошедших до нас писем в Крым, тетушке Ксении Александровне, в котором, конечно, прежде всего, передает тревогу и вести об увезенных: “Живут в трех комнатах, едят из общего котла, здоровы. Дорога очень утомила, так как страшно трясло. Маленькому лучше, но еще лежит. Как будет лучше, поедем к нашим. Ты, душка, поймешь, как тяжело. Стало светлее. Зелени еще никакой. Иртыш пошел на Страстной. Летняя погода. Господь с тобой, дорогая. От всех крепко целую, ласкаю”.

 

17 мая караулы при оставшихся узниках – детях были заняты латышами во главе с кочегаром Хохряковым и жестоким бывшим жандармским сыщиком Родионовым, который уже на следующий день во время богослужения поставил около аналоя латыша следить за священником; «это так всех ошеломило, что Великая Княжна Ольга Николаевна, — вспоминает Е. Кобылинский, — плакала и говорила, что если бы знала, что так будет, то она не стала бы просить о богослужении!»

Обращение с Великими Княжнами вообще становилось все более и более возмутительным. Родионов не позволил Великой Княжне Ольге Николаевне не только запирать на ночь дверь их спальни, но и затворять ее, чтобы, как он говорил, “я каждую минуту мог войти и видеть, что вы делаете”. Волков возмущенно сказал ему по этому поводу: “Девушки, неловко ведь, имейте совесть!”

Родионов разозлился еще больше, и в грубой форме повторил свой жесткий приказ Ольге Николаевне. Пришлось подчиниться. Великим Княжнам нельзя было без его разрешения не только выходить гулять, но и спускаться на нижний этаж….

 

 Глава семнадцатая. " Строфы стихотворной  Молитвы. Приближение к Голгофе".

 

Чувства, пережитые Великой Княжной Ольгой в то время, лучше всего характеризуются двумя известными стихотворениями-молитвами, переписанными ею в Тобольске. В доме Ипатьева впоследствии были найдены книги Великой Княжны Ольги Николаевны, среди них - английская книга "End Mary Sings Magnificat" (*На первом листе — изображение креста и написанные рукою Государыни стихи; на обратной стороне рукою Государыни написано: «В. К. Ольге 1917г. Мама. Тобольск» ); в книгу вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения церкви Спаса Преображения в Новгороде и, кроме того, вложены три листика тонкой бумаги… На одном из них написано стихотворение “Разбитая ваза” Сюлли Прюдома, на двух других, рукою Великой Княжны, написаны эти, ставшие теперь знаменитыми, стихотворения.

Неизвестно доподлинно, написала ли она их сама, (*Литературу ей преподавал замечательный поэт, директор Царскосельской гимназии,  Иннокентий Анненский и Ольга Николаевна неплохо справлялась с законами стихосложения, вызывая похвалы строгого учителя. – С. М.) но даже если они и просто были переписаны ею*,(* Есть достаточно аргументированная версия, что это стихи поэта С. С. Бехтеева – С. М.) то сам этот факт говорит о многом. Строки стихов очень точно выражают внутренний, духовный настрой не только самой Цесаревны, но и всех ее близких в те дни:

 

 МОЛИТВА

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных, мрачных дней,

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,

Злодейство ближнего прощать

И крест тяжелый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и оскорбленья,

Христос Спаситель, помоги!

Владыка мира, Бог вселенной.

Благослови молитвой нас

И дай покой душе смиренной

В невыносимый, страшный час.

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы —

Молиться кротко за врагов.

________

ПЕРЕД ИКОНОЙ БОГОМАТЕРИ

Царица неба и земли,

Скорбящих утешенье,

Молитве грешников внемли:

В Тебе — надежда и спасенье.

Погрязли мы во зле страстей,

Блуждаем в тьме порока,

Но... наша Родина ... О, к ней

Склони всевидящее Око.

Святая Русь — Твой светлый дом

Почти что погибает,

К Тебе, Заступница, зовем

Иной никто у нас не знает.

О, не оставь своих детей,

Скорбящих Упованье,

Не отврати Своих очей

От нашей скорби и страданья!.

 

Двадцатого мая 1918 года царственные пленники, наконец, покинули Тобольск.

По словам Татьяны Евгеньевны Боткиной, издевательство охраны продолжалось над юными бывшими цесаревнами и на пароходе, все прогрессируя в своей злобности, доходящей до нелепости!

К открытым настежь дверям кают Великих Княжон были приставлены часовые, так что они даже не могли раздеться. Вся провизия, присланная Их Высочествам жителями Тобольска и монастырем, была тотчас отобрана.

В Тюмени, на пристани, собралась громадная толпа народа, сердечно приветствовавшая Царских детей. Под сильным конвоем их провели к специальному поезду, который ночью, 24 мая, прибыл в Екатеринбург.

“Утром, — вспоминает П. Жильяр, — около 9 часов несколько извозчиков стали вдоль нашего поезда, и я увидел каких-то четырех человек, направлявшихся к вагону детей. Прошло несколько минут; матрос Нагорный пронес Наследника; за ним шли Великие Княжны, нагруженные чемоданами и мелкими вещами. Шел дождь; ноги вязли в грязи. Несколько мгновений спустя извозчики отъехали, увозя детей к городу. Рядом с Великой Княжной Ольгой сел один из конвоиров.»

 

Глава восемнадцатая. " Пятидесятница"  русской принцессы. Жизнь в Екатеринбурге."

 

Пятьдесят три дня жизни в Екатеринбурге были для Великой Княжны Ольги, как и для всей Царской Семьи, днями физических лишений, невыносимой нравственной пытки, издевательства разнузданной охраны, полной оторванности от мира, обреченности и вечной тревоги. Это была уже не жизнь,  а некий духовный подвиг, свершать который помогала сила сплоченной любовью Царской Семьи.

Размещались в верхнем этаже дома инженера  Ипатьева. Великие Княжны занимали комнату с одним окном, выходящим на Вознесенский переулок, рядом с комнатой Их Величеств, дверь из которой была снята; первые два-три дня кроватей в их комнате не было; спали на полу, на соломенных тюфяках.

О жизни царственных заложников «красных комиссаров» за это время мы узнаем из рассказов камердинера Государя, Тимофея Чемодурова, и рабочих, бывших в охране.

Вставали всей Семьею в восемь - девять часов утра, за исключением Государыни, которая поднималась немного позже: из – за слабости сердца. Собирались в комнате Государя, завтракали, тихо молились, читали вслух газеты и книги. Государыня с дочерьми днем вышивала или вязала; гуляли час - полтора; часто на эти прогулки Великая Княжна Ольга Николаевна выносила на руках больного Наследника; никаким физическим трудом заниматься не позволяли. Обед бывал около трех часов дня, пища приносилась из советской столовой, а позже разрешено было готовить дома; обед был общий с прислугой; ставилась на стол простая миска, ложек, вилок не хватало; участвовали в обеде и красноармейцы, которые входили в комнаты, занятые Царской Семьей, когда хотели.

Великие Княжны иногда пели духовные песнопения. Чаще всего –«Херувимскую песнь», а как-то спели и грустную светскую, на мотив песни “Умер бедняга в больнице военной”.

А в это время из комендантской комнаты (наискосок от комнаты Великих Княжон) неслось под звуки пианино пьяное пение ухабистых или революционных песен.

Внутри помещения и снаружи постоянно стояли часовые.

Когда Княжны шли в уборную, красноармейцы шли за ними; всюду писали разные мерзости; залезали на забор перед окнами царских комнат и “давай разные нехорошие песни играть”, как показал один из чинов охраны.. Постоянно крали мелкие вещи; по вечерам Великих Княжон заставляли играть на пианино. Только глубокая вера и сильная воля поддерживали мужество узников дома Ипатьева..

Люди охраны, грубые, жестокие, глубоко невежественные по своей сути, были вообще сильно поражены их кротостью, простотой: их покорила полная достоинства душевная ясность пленников, и они чувствовали превосходство их над собою в нравственном, духовном смысле. И первоначальную, дикую жестокость сменяло потом у многих конвоиров глубокое, искреннее сострадание.

“Как я их сам своими глазами поглядел несколько раз, — показал позднее на следствии А.. Якимов, — я стал душою к ним относиться совсем по-другому: мне стало их жалко; жалко мне стало их, как людей”.

 

Глава девятнадцатая.  "Последний Молебен. Шаги над бездной."

 

Священник Сторожев, служивший 20 мая в доме Ипатьева обеденную службу, так передал свое печальное впечатление о Великих Княжнах: “Все четыре дочери были Государя, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко; вид они имели бодрый”. Он же видел их во время службы 14 июля, за три дня до кончины. “Они были одеты в черные юбки и белые кофточки; волосы у них на голове подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч; все дочери Государя, — добавляет батюшка, — на этот раз были, я не скажу в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных”. “Они все точно какие-то другие, — заметил диакон, — даже и не поет никто”.

В понедельник, 15 июля, две женщины мыли полы в доме Ипатьева. Великие Княжны помогали им все убирать, передвигали в спальне кровати, перестилали постели и весело между собой переговаривались. Они не догадывались о последнем своем Часе или сила духа держала их?...... Наверное – она.

Один из чинов охраны видел Великую Княжну Ольгу в последний раз в саду при доме Ипатьева 16 июля, около четырех часов дня, на прогулке с Государем - отцом.

А через несколько часов, в ночь на 17 июля, Великая Княжна Ольга, чистая русская девушка - красавица, была убита в одной из комнат нижнего этажа дома, расположенной как раз под комнатой Великих Княжон.

Их разбудил среди ночи и провел туда Яков Юровский, который затем на их глазах убил Государя.

“Великие Княжны прислонились к стене в глубине комнаты. За первыми же выстрелами раздался женский визг и крик нескольких женских голосов”.

Они, видимо, пережили тогда последний ужас расстрела самых дорогих на свете — Отца, Матери и Брата – Цесаревича.

Позднее следствие обнаружило при раскопках в лесу у села Коптяки мелкие вещи, принадлежавшие Великой Княжне: книги, нательный крест и медальон с портретом Отца - с ним она никогда не расставалась…

 

Глава двадцатая. " Начало благоуханной легенды. Таинственная дама из  Перми".

 

Любимая дочь Императора Николая II, она унаследовала от него все лучшие стороны его души: простоту, доброту, скромность, непоколебимую рыцарскую честность и всеобъемлющую любовь к Отчизне – естественную, не показную, как бы впитанную с рождения..

Долголетняя воспитанница и старшая дочь Императрицы Александры Феодоровны, она восприняла от нее искреннюю и глубокую евангельскую веру, прямоту, уменье владеть собой, крепость духа.

Заветы Государыни, которая говорила о себе: “всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть”, были ясны и трудны. Ольга всегда помнила их. Вот эти слова, написанные на одной из страниц дневника Государя Императора, рукою его Невесты, Гессенской Принцессы Аликс:

“Сперва — твой долг, потом — покой и отдых. Исполняй свой долг, вот что лучше всего. А Господу предоставь остальное!”

Уже в заточении Александра Феодоровна часто повторяла дочерям: «Только бы устоять, только бы не дрогнуть духом, только бы сохранить сердце чистое и крепкое».

Ольга Николаевна, как и обожаемые ею сестры и брат – Цесаревич, сумела выполнить материнский завет на краю могилы. Свой долг она исполнила до конца. Старалась жить во имя того, во что она верила, любила, и шла всегда лишь своей собственной прямой дорогой. Она не уходила от жизни, но она и не выходила в жизнь на жесткую борьбу, борьбу; в которой могли пострадать другие, ей близкие и родные люди.. Нет, она не буйствовала и не кричала, но всегда, с ясной прямотой защищала свой жизненный путь, на котором ярко горели ею обретенные светлые маяки: Духовность, Нежность, Преданность, Верность Долгу и самой себе.

Все перечисленное было в ней, как “нечто твердое и незыблемое, на что опиралась ее душа”: ее глубокая, искренняя вера, безграничная любовь к России, к своей Семье (а в ней — к Государю, к Наследнику), ее чистый , искренний, а этим бесценно – настоящий - путь русской девушки, Цесаревны не только по рождению, но и по той Высоте Духа и нравственной силе Традиций, в которой она была столь тщательно воспитана и взращена.

Натура цельная, глубокая, она жила и ушла из мрака наступившего хаоса Времен неузнанная, неоценённая; редко кому открывая свой душевный мир (наверное, одному Государю, отчасти, сестре — Великой Княжне Татьяне). С задушевностью простого искреннего чувства, с открытым сердцем она всегда и всюду шла к людям, особенно участливо и любовно — к простым крестьянам и солдатам, и с деятельной любовью — к страдавшим. Ее скромная жизнь должна будить живое сочувствие и глубокий интерес к себе уже по тому немногому, что она сумела сделать в своей жизни, по тому только, что приоткрылось нам, лениво не любопытствующим потомкам, из ее сложного и много обещавшего душевного мира, по той роли, к которой она, быть может, была величаво призвана, но которую не успела исполнить до конца, довести до полного совершенства!

Ее лицо теперь  смотрит на нас с иконы. Ясные глаза, мягкие черты, длинные пальцы рук  с тонким крестом в руке. Все, как тогда, в последний ее  миг, миг горького, несправедливого "счастья", напророченного еще при рождении. И  позволившего ей умереть вместе с родителями, сразу, от первых же пуль из  револьверов системы "наган" Якова Юровского и Петра Ермакова. 

Но   все дело в том, что у беспристрастной  и строгой  дамы –истории, поборницы точных фактов и дат, есть  еще и лукавая, ироничная, чуть бесстыдная, побочная сестра - гризетка  -  история мифов  и легенд. Та самая, которую мы так любим призывать на помощь воображению, когда наш разум  никак не хочет верить в беспристрастную горечь истины. Когда ему жаждется успокоительных сказок. Ласкающих  и сердце, и совесть! Одна из таких сказок появилась уже  вскоре  после гибели  Царской Семьи и звучала она из уст тех, кто вроде бы,  был достаточно сведущ в таких вопросах: родственников членов Уралсовета, принимавшего решение об уничтожении  Семьи, членов следственной  комиссии  полковника Николая Соколова, ведущего  дело  об убийстве Романовых  по приказу  адмирала  Колчака, и даже из уст людей, близких к окружению  наркомов Чичерина и Литвинова. Впрочем, изложу по порядку некоторые  абзацы этой  красивой легенды с крупицами вероятности,   позволив себе  только кратко их прокомментировать.  Романтическая  легенда  о спасении Семьи  начинается с того,  что  европейские историки Т. Мэнгольд, Э. Саммерс, М. Ферро  в своих книгах, статьях и лекциях с уверенностью не  исключили того, что еще в начале 1918 года при подготовке Брест – Литовского договора между тогдашним правительством Германии и России была достигнута тайная договоренность о вывозе  бывшей  Императрицы Александры Феодоровны  и ее дочерей в  Западную Европу. В связи с этим большевиками и был инсценирован расстрел Царской Семьи, как нарочитый: с охраной, оцеплением, большим количеством пуль в  стенах подвала  - очень маленькой  комнаты.

 И.  А. Сергеев, которому было поручено расследование этого дела  полковником  Н. Соколовым, писал позднее в газете "Нью – Йорк  Трибьюн":

"По моему убеждению, в доме Ипатьева не были казнены Императрица, Цесаревич и Великие княжны. Но, полагаю, что царь, доктор Боткин, два лакея и горничная действительно были здесь убиты". Правда, позже он свое мнение резко переменил и никогда более не заговаривал об этом. Совершенно постороннее следствию лицо, сестра секретаря Уральского Областного совета Наталья Мутных, жительница Перми, уверяла, что супруга и три дочери Николая Второго были  19 июля 1918 года перевезены в Пермь; их поселили в доме Акцизного  управления, а затем ночью перевели в подвал дома, где часть помещений занимала местная  ЧК. Мутных уверяла, что по ее просьбе  брат водил ее  в подвал, и она разглядела "Императрицу и ее дочерей, лежащих на четырех соломенных тюфяках, в ужасном состоянии! Две из них были стриженные  и в платочках. Я  слышала от брата, что караул был усилен и вообще, введены  строгости по содержанию  после того, как одна из княжон сбежала из акцизного управления или из подвала. Бежавшей была княжна Анастасия или Татьяна.  Позже она была поймана за Камой, избита красноармейцами и привезена опять  в ЧК…  Потом непокорную княжну  отвезли в исправительное отделение за заставой… "  Остальных пленниц, по рассказу Натальи  Мутных,  "перевезли в  местный монастырь, который тогда использовался  в качестве тюрьмы, где поместили отдельно от других заключенных. Их строго охраняли. В начале осени восемнадцатого года   таинственных женщин   и вовсе вывезли из  Перми, в  окружении охраны".  В устной народной летописи осталось даже имя одного из  сторожей: Рафаил Малышев.

21 сентября 1918 года  министр иностранных дел  Германии извещал кардинала Ватикана,  фон Хартмана, который ходатайствовал перед большевистским правительством об освобождении Романовых: "Русские довели до сведения немецкой стороны, что великие княжны находятся под их защитой, и что русские  хотят переправить их в Крым."  Министр мог получить эту информацию от Карла Радека и посла  Адольфа Иоффе, - эмиссаров  Ленина, которые со своей   стороны ходатайствовали  на переговорах в Берлине за освобождение из тюрьмы Карла Либкнехта  Подложный сценарий лживых надежд был разработан  большевиками столь хорошо, что на  эту ловко закинутую удочку попался даже брат императрицы, герцог Гессенский Эрнест.

Он телеграфировал в Лондон через посредника о том, что "узнал из  верных источников, что Алиса и все дети живы"  Так гласит легенда.   Прошу читателя обратить внимание, что ни имена действующих  в  фабуле  легенды лиц, ни более  - менее точные обстоятельства их судьбы, не известны и не названы. Русские довели до сведения"  Великие княжны под защитой, " хотят увезти их в Крым." "Алиса и все дети живы." Ничего  ясного, одни туманные фразы. Кто конкретно из членов нового русского  правительства давал гарантии министру иностранных дел Германии? Фамилии неизвестны. Литвинов? Чичерин? Но тот же всесильный Л. Д. Троцкий уверял,  будучи за границей, что вся Семья Императора Романова расстреляна в Екатеринбурге  еще в восемнадцатом, и это ему стало известно из уст  самого Владимира Ильича….

Тот, в свою очередь,  ссылался на четкую телеграмму Свердлова. Кроме того, есть и другие косвенные доказательства, что ни о каком тайном пункте Брест – Литовского  договора о вывозе с Семьи за границу речи быть просто не могло.   "Дневники Л. Д. Троцкого, протоколы заседания Совнаркома и Президиума ВЦИК от января – апреля 1918 года, - пишет в своем обширном комментарии к дневникам  Вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны  историк – исследователь Юлия Васильевна Кудрина, - позволяют твердо  утверждать, что  Советское правительство думало о проведении открытого суда над Николаем  Вторым и давало указание о подготовке необходимых материалов. Троцкий предлагал открытый судебный процесс, с привлечением свидетельств крестьян,  мещан, рабочих…. Ленин живо  откликнулся, в том смысле, что "это было бы хорошо, если бы было осуществимо, но времени может не хватить"!

В связи  с резко меняющейся обстановкой в стране, времени хватило, действительно, только на кровавую бойню в Ипатьевском доме! Решение о казни, свидетельствует Л. Троцкий, было принято в июле 1918 года. На всей территории Украины к тому времени уже  властвовали немцы.   Еще 30 апреля они оккупировали Севастополь.  8 мая  заняли Ростов – на Дону…

 

Глава двадцать первая.   "А было ли письмо? Попытка авторского расследования по страницам семейных писем и дневников.

 

Россия беспомощно расстилалась перед ними за  близко -  теплой далью Азовского моря.

К Уралу  спешно и дружно подходили венгры и белочехи. Петроград также оказался в  плотном немецком кольце. Большевики остро и явственно ощущали, что теряют подобранную ими, а, вернее,  подброшенную им   камарильей "Временных властителей" "державную булаву". Ярость, отчаяние, последние капли хмеля вседозволенности  и одновременно, ясное и холодное сознание собственной трусости, явно кружили им головы. До переговоров ли было "русским якобинцам " с немецкой стороной, как бы "предавшей" их?!  В подлинном письме Великого князя Николая Михайловича – блестящего историка, ученого, коллекционера и мецената, написанного из тюремной камеры Петропавловской крепости,  есть пронзительные, резко – правдивые строки:

" Я думаю, что не ошибусь по поводу настоящих намерений немцев. Вы сами прекрасно знаете, что все наши теперешние правители находятся на содержании у  Германии, и самые известные из них, такие как Ленин, Троцкий, Зиновьев, воспользовались очень крупными суммами. Поэтому, одного лишь   жеста из  Берлина было достаточно, чтобы нас освободить. Но такого жеста не делают, и вот по какой причине. В Германии полагают, что мы можем рассказать нашим находящимся там многочисленным родственникам, о тех интригах, которые немцы в течение некоторого времени ведут здесь с большевиками. Поэтому в Берлине предпочитают, чтобы мы остались в заточении и никому ничего не смогли поведать. Они забывают, что это вопрос  времени,  и что правда будет установлена на все их уловки и хитрости".

Это время – пришло, и все теперь установлено, но мы,  другое поколение, нехотя отстраняемся от горькой  правдивости фактов и все больше склоняемся к мистике легенд и туманных догадок, увы!

…Мария Феодоровна, Вдовствующая Императрица, и в Крыму и после, в эмиграции  -  в Англии и Дании, черпая противоречивые сведения из русских и иностранных газет, продолжала какое то время надеяться, что старший Сын и его Семья – живы.  Она постоянно пыталась получить какие–то  свежие сведения, в частности, и от своих соотечественников – датчан, работавших в  датском посольстве. К. Кофод, один из этих сотрудников, вспоминает о  беседе с Марией Феодоровной в Видере – собственной Ее резиденции в Дании, где она  тогда проживала:

"…Она приняла меня довольно холодно, несмотря на то, что сама меня пригласила, и ни одним словом не спрашивала относительно внутреннего положения   России, а лишь об убитых в Алапаевске великих князьях и княгинях. Я сообщил ей то немногое, что было известно об этом по сибирским сведениям, и она сказала, что это соответствует тому, что ей уже передали".

В  своих  мемуарных записках, опубликованных  гораздо позже, К. Кофод писал более определенно, жестко, с некоторым недоумением: "Было достойно внимания и  то упрямство, с которым русские утверждали неизбежность  скорого падения режима большевиков и веру в то, что Императорская Семья еще жива, веру, постоянно поддерживаемую и местной прессой. Была, между прочим, и полная убежденность в том, что жив Великий князь Михаил Александрович, брат Царя, и великая княжна Анастасия. Последняя, говорили, живет в монастыре на Алтае, мне даже дали ее  адрес, которым я, однако, не воспользовался. Но даже если бы я и сделал это, и на месте констатировал бы, что слухи лгали, русские моего круга просто пожали бы плечами и заметили, что, может быть, конечно же, она просто не захотела мне показаться. И  монашки помогли ей в этом». *(* Цитируется по  книге   "Дневники Императрицы Марии Феодоровны».  Москва. Издательство «Вагриус». 2005 год. стр. 620.)

В этих самых словах  К. Кофода, на мой взгляд, кроется  весь  секрет, весь "шифр ключа" к  живучести бесконечной, ароматной, захватывающей нас до сих пор "мыльно – серийной"  легенды о спасенных  Романовых, один из вариантов которой мы сейчас здесь, на этих страницах, рассматриваем.

На осколках разрушенного Мира блестящей  Империи российской многим упрямо хотелось верить в выжившие его  символы, и  в то, что "живое знамя Державы" – а именно им для  многих – или - для очень немногих?! -   являлась  Романовская фамилия, ее члены, - еще способно "колыхаться на ветру и вести за собой"…

 

Но мы   все же  несколько  отвлеклись от темы, читатель! Далее,  на страницах  длинной легенды о выжившей Семье внезапно появляется письмо  секретаря по внешним сношениям в Берлине, лорда Хардинга Пенхерста  королю  Великобритании Георгу V, и  в нем очень подробно указан маршрут следования бывшей Государыни и ее дочерей уже из Одессы в Константинополь, а далее - поездом в Софию, а именно -  28 февраля 1919 года. (*Здесь   указаны и   точные даты,  прошу обратить внимание! – С. М.)  Из Софии загадочные  дамы должны были "выехать в Вену 3 марта и  прибыть  туда 7 марта. Из Вены в Линц в автомашине - 8 марта. Из Линца во Вроцлав или Бреслау выедут 6 мая и прибудут  10 мая". 

Маршрут этот лорду  Пенхерсту стал известен от поверенного в делах в Вене. Еще в этом длинном, обстоятельном  письме к  английскому монарху  Пенхерстом упоминается имя Вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны, а сведениям, полученным от нее, вроде бы не принято не доверять! Таким образом, версия – легенда, еще более  весомо утверждается в  своем  праве на бытие!  Но я придирчиво просматриваю дневники Государыни Марии Феодоровны, каждодневные ее  записи за 1919 год, начиная с  марта месяца. Она, записывающая любой слух, самый незначительный, любые " глухие весточки" о Семье старшего сына, ни словом не обмолвилась о том, что  получила в это время  какие то точные сведения о прибытии  невестки и внучек в Одессу, ни  даже о том, что писала в эти дни хоть какое то письмо королю Англии Георгу V! Марии Феодоровне нечего было опасаться перлюстрации своих дневников на родине, где она считалась членом королевской семьи, а значит – особою неприкосновенной! Таким образом, об утаивании каких-либо сведений в личном альбоме Императрицы не могло быть и речи! Но в нем нет ни строки о маршруте  выжившей части Семьи, столь дорогой сердцу Вдовствующей  Государыни.   Вот несколько собственноручных записей из ее  альбома в те дни: «4 июня 1919 г.. Среда. Встретилась с английским офицером  Кокриллом,  приехавшим с Кавказа. Он меня чрезвычайно заинтересовал. Служил в полиции, в Баку, был прикомандирован к градоначальнику, и там, совершенно случайно, нашел ящик с военной формой 66 – го полка, принадлежавшей маленькому Алексею, которую Ники предположительно прислал в полк на память. Он подарил ее мне, чем меня немало растрогал. Затем я приняла командора с «Лорда Нельсона» Кокрейна, которого была рада снова увидеть. Он теперь служит на красавце «Лионе». Ненадолго заходили также Ксения и Виктория. Ксения пробыла у меня до нашего отъезда на ланч к Луизе….

 5 июня. Четверг. Поднялась рано, побыла у Аликс, затем пришли Долгорукий и Вяземский (*Флигель-адъютанты свиты Ее Величества – С. М..) и показали мне дурацкую статью в газете, где сообщалось, что некий полковник Веджвуд в Палате общин задал вопрос, что означает тот факт, что я у себя принимаю  русских офицеров. Этот субъект переходит все границы приличия – разве ему или  кому – либо  иному, может  быть дело до того, с кем я встречаюсь или чем я занимаюсь?! Какая наглость! Затем я приняла Хьюиса с женой, а  потом леди Элджернон и ее сестру…. К завтраку были  Минни и семья Мишеля.(*Племянница Марии Феодоровны, датская кронпринцесса Мария, и семья Великого князя Михаила Михайловича и графини Софии Торби, внучки А. С. Пушкина – С. М.)  Они уехали в два с четвертью часа пополудни, а мы приняли леди Лестер (Кук)  После этого Аликс (*Сестра Императрицы,  вдовствующая королева  Англии, Александра –С. М.) отправилась в Гринвич,  на церемонию, а мы   с Ксенией  навестили Брока,  (* Известный английский скульптор, автор монумента королеве Виктории, около Букингэмского дворца – С. М.) которого застали за работой в саду. Снова выдалась теплая, прекрасная погода…"

Малейшие детали  быта, настроения, фамилии  и имена всех, кто навестил, и у кого побывала сама  Императрица,  даже гневная "филиппика" в адрес английского парламента.  И -  ни слова, ни намека, ни точки, о том, что тревожило и мучило   Государыню -  мать  более всего – Судьба ее,  якобы "уцелевших",  дорогих близких:  внучек и невестки! Ни слова  о таинственном их маршруте, ни  о письме "дорогому Джорджу" - так называла  Императрица Мария Феодоровна  державного  властителя Великобритании, который просто приходился ей  родным племянником. Вообще – то, нужно ли ей было писать ему какие – либо письма? Проще – навестить, пригласить на чай. Но и намека на визит  царственного племянника я так  не  нашла в ее  альбоме!   

Все же терпеливо продолжаю поиски таинственного послания Вдовствующей Государыни к монарху Британии по всей объемной книге дневников, со скрупулезным разглядыванием  и прочтением каждого примечания, строки, буквы! И наткнулась, но  совершенно на другие строки, написанные самим  королем Георгом V в адрес его кузины, маркизы Виктории Мильфорд – Хевен, урожденной принцессы Гессенской, родной сестры Государыни Александры Феодоровны:

"Глубоко сочувствую Вам в трагическом конце Вашей дорогой сестры и ее невинных детей. Но, может быть, для нее  самой, кто знает, и лучше, то, что случилось, ибо после смерти дорогого Ники она вряд ли захотела бы жить. А прелестные девочки, может быть, избежали участь еще более худшую, нежели смерть от рук этих чудовищных зверей.."  (*Цитируется  по книге "Дневники Императрицы Марии Феодоровны. Изд – во

" Вагриус". 2005 г. Свод примечаний. Стр.611. примеч. 17. – С. М.)

 

Письмо поражает своим чудовищным, хладнокровным цинизмом. Становится совершенно ясно после прочтения этих строк, что Георг V   твердо знал о том, что вся  Царственная Семья  Романовых окончательно погибла. И, мало того,  он  ни мало  не сомневался в том, что исход может быть  иным, с какими либо "вариациями"! Так что, вряд ли он стал бы трепетно  хранить доски из "расстрельного" ипатьевского подвала, якобы присланные ему  одним из  следователей команды полковника  Н. А. Соколова. (*Об этом не так давно упоминала одна из уважаемых центральных  газет - "Аргументы и Факты"-,  в связи  вновь возникшими из небытия обстоятельствами гибели Романовых! -  С. М.)

Или оказывать какую – либо поддержку  "дамам из  Зауралья", если таковые, действительно, были. Лично у меня,   читатель, сомнений  в несостоятельности версий о спасении Последней Венценосной Семьи России  нет, однако, по праву  исследователя и повествователя, я продолжаю  двигаться вслед за призрачностью фактов, изложенных  в легенде, которую   терпеливо  складываю из туманной мозаики запутанных фраз уже несколько страниц.

 

Глава двадцать вторая. " Визит к папе римскому.  Продолжение легенды".

 

Итак,  весною или   ранним летом 1919 года таинственные "дамы из Перми", а среди них и старшая Цесаревна Ольга Николаевна, согласно повествованию, оказались за границей, или   - на Украине, где  гетман Скоропадский – ставленник немецкого  правительства выдал им заграничные паспорта. Позже Ольгу разлучили с матерью,  якобы, поместив последнюю в монастырь  "братства украинских василианок". Сама Ольга Николаевна, по легенде, осела во Львове, встречалась с сестрами – Марией, к тому времени вышедшей замуж за князя Николая  Долгорукова и уехавшей с ним  Бельгийское Конго (Заир), а затем в Италию,  -   и Татьяной. Весной 1937 года Ольга Николаевна,  под именем  Магды Бутс, переехала в Рим,  и  какое – то  время жила в семье  сестры - княгини Марии – Романовой – Долгоруковой. 

Некоторое время спустя Ольга Николаевна вместе с сестрою, якобы,  обратилась за  материальной и духовной помощью к тогдашнему  главе Ватикана, Папе Пию XII, а тот в свою очередь, отправил письмо  итальянской королеве Елене с просьбой увеличить денежное содержание Ольги Николаевны. Тайна этой переписки,  как будто,  была навечно погребена в пыли архивов Ватиканской библиотеки, о ней стало известно лишь внуку княгини Марии  Романовой - Долгоруковой, князю Алексису  ди Анжу-Дураццо, который узнал этот секрет в марте 1983 года от престарелой  баварской монахини Паскалины Леннерт, которая  в конце тридцатых и в начале Второй мировой войны служила домоправительницей у Папы римского….. Она,  якобы, сама тогда встретила таинственных дам в приемной, проводила их в зал аудиенций, а после того, как  они ушли, осторожно  спросила Пия XII , действительно ли это были дочери Николая Второго, русского императора? " Да, - отвечал тот. – Только это должно держать в секрете". По словам  матушки Паскалины  великая княжна Ольга "поразила ее  своею бедностью".

В 1943 году  семья Долгоруковых вернулась в Бельгийское Конго (Заир). А незамужняя Ольга, при поддержке родных, осела в небольшом городке,  вблизи озеро Комо, на границе Италии и Швейцарии. Скончалась она в начале  семидесятых годов двадцатого века. Место ее могилы – неизвестно.

Лишь в 1980 году, в декабре,  после десяти лет молчания, согласно  условиям завещания, Алексис ди Анжу - Дураццо решился предать гласности секрет своей царственной бабушки и всей ее  Семьи…. Неслышной  тенью  по зеркальной глади этого  секрета скользит  и образ Ольги Николаевны, старшей "лилии Царскоселья", любимицы  Отца- Императора. Но холодный туман лжи и подтасовки фактов так  плотно закрывает эту легкую тень, что она превращается в призрак. А, может, она и была им? С той самой страшной, холодно – звездной  июльской ночи 1918 года? Слишком мало было шансов в грохоте и дыме беспорядочных выстрелов  сделаться  легкому, бесплотному призраку еще раз теплою, чарующей явью и обрести  какое либо иное лицо или же  - маску -  для второго земного воплощения… 

Когда в тебя стреляют одновременно одиннадцать хладнокровно - озверевших человек, а потом еще  и  "контрольно"   простреливают голову и прокалывают - проверяют  биение жизни и трепет сердца острыми штыками; а  в раскрытую дверь подвала, сквозь пороховой дым и пелену слез  ты явственно  можешь различить черное дуло пулемета, то начинаешь понимать в холоде  подступившего Предсмертия, что  все иные шансы, кроме данного Богом, и кончающегося уже  сейчас, именно сейчас! – утрачены навсегда, невозможны, придуманы, нелепы!

Однако…. Однако,  отголоски «неувядающей легенды» долго и  упрямо присутствовали, жили и оживали и в  Судьбе, и в Посмертии  всех  порфирородных дщерей Государя Николая Александровича.  И  в летописи Судьбы  второй его дочери – Татьяны Николаевны Романовой  шелест  этой легенды слышался тоже!  Правда, не так явственно.

 Речь теперь пойдет о той самой  " милой Тане", которой в далеком своем, солнечном и  теплом  детстве, шаловливая хохотушка - Цесаревна Оленька, не раз уступала "пальму" сестринского первенства….  История  прелестного детства, стремительного  взросления  ее, духовного ее становления откроется перед нами, едва мы перевернем еще одну  страницу. Итак, вперед, читатель……… 

___________________________________

 

Часть вторая.

 Цесаревна Татьяна Николаевна Романова.  "Татьяны милый  идеал".

29. 0510.06.1897 г. Петергоф – 17.07.1918 г. Екатеринбург.

 

О  второй дочери Последнего российского Государя, носящей легендарное «пушкинское» имя Татьяна, известно менее всех остальных членов ее Семьи. И виною тому - ее сдержанный, аристократично замкнутый характер. Она, похоже, была истинно «царскою дочерью». Я осторожно перелистываю страницы книг, перебираю листы со старинными фотографиями, ворошу воспоминания и тома исторических хроник с одною лишь целью: собрать в единое целое рассыпанные жемчужные пылинки давнего – давнего, прочно забытого прелестного образа  Той, которую называли когда то «розою Петергофа».

Что удалось, что получилось, что нанизалось на нитку рассказа из уцелевших редких бусин – жемчужин памяти, слегка стершихся от времени – судить не мне, а тебе, читатель!

Итак, очередное « окунание в летейские воды». Очередной « роман» о давно ушедших тенях. О молчаливом сходе их в Аид. Или, все–таки, точнее, не роман – лишь  новая глава еще об одной из них,  легкой царственной тени….

 Глава первая.  " О. детство славное мое, в зеленых сумерках аллеи!" 

Вторая жемчужина в «ожерелье дочерей» Повелителя одной шестой части Земли – России - появилась на свет в Петергофском дворце, 29. 05.10. 06. 1897 года в облаке нежного, зелено – сиреневого петербургского раннего лета, с его удивительными, молочно – серыми ночами – туманами. Казалось, большие глаза малышки вобрали в себя эти чарующие оттенки навсегда, и в юности выразительные серо-зеленые очи юной Цесаревны были самой главной «приметой» ее пленительного, запоминающегося облика…

Росла Танечка Романова изысканно - просто, как и остальные ее Сестры – Великие княжны: Ольга, Мария, Анастасия.

Носила белоснежные кисейные платьица с разноцветными кушачками и матросские костюмчики, украшенные затейливой вышивкой, сделанной матерью - Императрицей, играла игрушками старшей сестры Ольги, с которой была необычайно дружна. Они вместе составляли «большую пару», как любовно называли их в семье и среди родных.

Особенно любила подвижная, здоровая малышка – Цесаревна купание и игры на воздухе: серсо, катание на пони и громоздком велосипеде – тандеме – в паре с Ольгой, неторопливый сбор цветов и ягод. Из тихих домашних развлечений предпочитала -рисование, книжки с картинками, путаное детское вышивание - вязание и «кукольный дом». Она колола крохотные пальчики спицами, но только хмурилась, не плакала. С детства трепетно - внимательная к характерам дочерей императрица – мать отмечала ее внешнюю сдержанность, задумчивость и спокойствие, при полной игре чувств и эмоций – внутри Души.

На кукол же – фарфоровых, румянощеких красавиц, в кружевных пелеринах и шелковых пышных платьях, малышка больше смотрела с восторгом, чем играла – так красивы они были! Перед зеркальным шкафом, где куклы в ряд сидели на полке, маленькая девочка могла стоять часами, замерев от восхищения. Когда мать доставала для нее куклу и начинала осторожно показывать, как можно расчесывать ее волосы или сменить шляпку, подвижная озорница смотрела на нее с невольным испугом: вдруг хрупкое «фарфоровое дитя» выскользнет из взрослых рук и разобьется?! Но не кричала, а лишь пугливо прикасалась пальцами к материнским рукам, держащим сокровище. В ответ МамА только понимающе улыбалась, чуть покачивая золотистой головой, и звенели, в такт ее красивым и легким движениям, тонкие браслеты на запястьях, и переливался жемчуг на шее.

Продолжая улыбаться, МамА начинала хлопотать вокруг кукольного чайного стола, ее ловкие руки в пене бледно – сиреневых, белых или кремовых кружев, колдовали над крохотной, «детской» копией мейсенского фарфорового сервиза: чашками, сахарницей, молочником. И крохотными, в полпальчика величиной, ложками, ведь кукол – барышень надо было непременно напоить чаем: они так проголодались, сидя в строгом, скучно - парадном шкафу! МамА терпеливо доставала с полок почти всех кукол, обтряхивала их, поправляла слегка смятые шляпки и платья – роброны, и вскоре все они, фарфоровые дети, веселой и яркой компанией восседали за изысканно накрытым столом, где в крошечных чашках плескался малиновый сироп, а на резных тарелочках – лежали горками крошки ароматного печенья. На звон посуды и шум веселых разговоров прибегала старшая сестренка Ольга и, проворно сдернув с головы ленту, державшую шелковистые волосы, и всплеснув от восторга пухлыми ручками, тотчас принималась помогать матери и Танюше устраивать веселый кукольный праздник. Места на нем хватало не всем, потому как Ольга считала, что нужно пригласить и других кукол: веселого барабанщика – зайца и неуклюжего бурого медвежонка, который был ростом с саму Ольгу, и оловянного солдата – генерала и живого гостя - рыжего пушистого и очень важного дворцового кота с алой ленточкой на шее. Против кота всегда высказывалась МамА, но он часто являлся незваным гостем, и пока крохи–хозяюшки размышляли, куда его усадить, выбирал место сам – иногда прямо посреди стола, нахально слизывая с тарелок кукольное угощение. Сестры и мамА ахали и охали, но прогнать озорника с места не решались: еще посуду побьет и кукол испугает!

Наевшись, рыжий невежа мягко прыгал на пол и шествовал в центр комнаты, где на ярком ковре играли солнечные лучи. Там, важно улегшись на правый бок, вылизав обе лапы и лукаво прищурив серо – черно – зеленый немигающий глаз, нарушитель спокойствия долго наблюдал за светским щебетом в кукольной гостиной и хозяюшками – феями, хлопочущими вокруг стола. Иногда он сладко дремал в солнечных лучах, но долго блаженствовать там ему не давали.

Устав от игры, маленькие Цесаревны обычно усаживались на мягкий ковер около рыжего любимца и начинали всячески тормошить и тискать его. Он совсем не царапал их мягких ручек, только недовольно жмурился и урчал, если Ольга или Татьяна пытались уложить его себе на шею, как модную горжетку. Более всех мяукающий «комочек огня» любил именно Татьяну и она часто гуляла по парку в сопровождении няни и гувернантки с « живым воротником или муфтою» на плечах или в руках. И у повзрослевшей Цесаревны на коленях матросы и офицеры яхты «Штандарт» часто видели огненно – рыжее сибирское чудо, потомка того самого равнодушно - важного Петергофского обитателя, любителя кукольного угощения!

 

Впрочем, если быть совсем точными, то таких «потомков сибиряков» было несколько: каждая из Цесаревен имела своего пушистого любимца, но самым красивым все признавали только «когтистого друга» Татьяны. Была у нее  и любимая собака, бульдог Артипо, очень смешной и ласковый, удивлявший всех преданностью своей маленькой хозяйке….  

Она росла, менялись ее походка, движения, улыбка, манера одеваться- все больше было в ней грации и мягкой женственности. Причудливо, чуть капризно, менялись ароматы ее духов, туалетной воды, сашэ, менялись альбомы и книги на ее столе, в скромно опрятной, девичьей комнате с белой  изящной мебелью, уставленной букетами ландышей, пионов и сирени с розами, но мало менялась она сама, внутренняя, оставаясь все такой же чуть сдержанной, задумчиво – ласковой, приветливой и ровной со всеми, редко - плачущей или сердитой, опечаленной чем либо. Все страсти ее живой, одухотворенной натуры бушевали только внутри нее.

 

 Глава вторая. " Портрет изящен, кисть  тонка, но тайна с нею остается.."

 

Да, она родилась истинной «царской дочерью». Все портреты Татьяны Николаевны, в юности, оставленные современниками, очень схожи между собой. Приведем здесь только наиболее яркие из них.

С. Я. Офросимова: "Направо от меня сидит Великая княжна Татьяна Николаевна. Она Великая княжна с головы до ног, так она аристократична и царственна! Лицо ее матово-бледно, только чуть-чуть розовеют щеки, точно из-под ее тонкой кожи пробивается розовый атлас. Профиль ее безупречно красив, он словно выточен из мрамора резцом большого художника. Своеобразность и оригинальность придают ее лицу далеко расставленные друг от друга глаза. Ей больше, чем сестрам, идут косынка сестры милосердия и красный крест на груди. Она реже смеется, чем сестры. Лицо ее иногда имеет сосредоточенное и строгое выражение. В эти минуты она похожа на мать. На бледных чертах ее - следы напряженной мысли и подчас даже грусти. Я без слов чувствую, что она какая-то особенная, иная, чем сестры, несмотря на общую с ними доброту и приветливость. Я чувствую, что в ней - свой целый замкнутый и своеобразный мир".

Баронесса С. К Буксгевден: "Татьяна Николаевна, по-моему, была самая хорошенькая. Она была выше матери, но такая тоненькая и так хорошо сложена, что высокий рост не был ей помехой. У нее были красивые, правильные черты лица, она была похожа на своих царственных красавиц - родственниц, чьи фамильные портреты украшали дворец. Темноволосая, бледнолицая, с широко расставленными глазами - это придавало ее взгляду поэтическое, несколько отсутствующее выражение, что не соответствовало ее характеру. В ней была смесь искренности, прямолинейности и упорства, склонности к поэзии и абстрактным идеям. Она была ближе всех к матери и была любимицей у нее и у отца. Абсолютно лишенная самолюбия, она всегда была готова отказаться от своих планов, если появлялась возможность погулять с отцом, почитать матери, сделать все то, о чем ее просили. Именно Татьяна Николаевна нянчилась с младшими, помогала устраивать дела во дворце, чтобы официальные церемонии согласовывались с личными планами семьи. У нее был практический ум, унаследованный от Императрицы - матери и детальный подход ко всему".

Юлия Александровна фон Ден тоже вторила остальным мемуаристам: "Великая княжна Татьяна Николаевна была столь же обаятельной, как и ее старшая сестра, но по-своему. Ее часто называли гордячкой, но я не знала никого, кому бы гордыня была бы менее свойственна, чем ей. С ней произошло то же, что и с Ее Величеством. Ее застенчивость и сдержанность принимали за высокомерие, однако стоило вам познакомиться с ней поближе и завоевать ее доверие, как сдержанность исчезала и перед вами представала подлинная Татьяна Николаевна. Она обладала поэтической натурой, жаждала настоящей дружбы. Его Величество горячо любил вторую дочь, и сестры шутили, что если надо обратиться к Государю с какой-то просьбой, то " непременно уже Татьяна должна попросить Рapa, чтобы он нам это разрешил". Очень высокая, тонкая, как тростинка, она была наделена изящным профилем камеи и каштановыми волосами. Она была свежа, хрупка и чиста, как роза".

А.А.Танеева – Вырубова трепетно вспоминала в своих великолепных мемуарах о Царской Семье: "Татьяна Николаевна была в мать - худенькая и высокая. Она редко шалила и сдержанностью и манерами напоминала Государыню. Она всегда останавливала сестер, напоминала волю матери, отчего они постоянно называли ее "гувернанткой". Родители, казалось мне, любили ее больше других. Государь говорил мне, что Татьяна Николаевна ему сильно напоминает характером и манерами Государыню. Волосы у нее были темные... Мне также казалось, что Татьяна Николаевна была очень популярна: все ее любили - и домашние, и учителя, и в лазаретах. Она была самая общительная и хотела иметь подруг". Вера Ивановна Чеботарева,  старшая сестра Императорского  Дворцового лазарета  как бы подтверждая слова Анна Александровны вспоминала о Татьяне  Николаевне  уже прелестной девушке,   в период ее  работы сестрой милосердия:

 8 января.

 <...> Сегодня Татьяна Николаевна сначала приехала одна: "Ведь я еду сюда, как в свой второй дом", и, действительно, такая милая и уютная была. Побежала со мной в кухню, где мы готовили бинты. Государыня посмеялась и сказала, что Татьяна, как хорошая домашняя собачка, привыкла здесь. . .

Сколько поэтической ласки вносит  сюда Татьяна Николаевна! . . . .  Какая она хорошая, чистая и глубокая девочка! Молодость тянет к молодости, и как светятся ее глазки! Ужасно хорошая!

 <...> Татьяна Николаевна всегда  трогательно-ласкова, помогала даже в заготовке, сидела в уголку, чистила инструменты, а 4-го приезжала вечером переваривать шелк, сидела самостоятельно в парах карболки, расспрашивала про мое детство, есть ли у меня братья и сестры, где брат, как его зовут. Еле уговорила [ее] пойти погадать. Рита Хитрово устроила  все гадание в заготовочной. Побежала с интересом. Ольга Николаевна все  уверяет, что мечтает остаться старой девой, а по руке ей Шах -  Багов пророчит двенадцать человек детей. Интересная рука у Татьяны Николаевны: линия судьбы вдруг прерывается и делает резкий поворот в сторону. Уверяют, что должна выкинуть нечто необычайное." Учитывая  все,  что  а произошло с голубоглазой феей в дальнейшем,  можно сказать,  что  Судьба ее  действительно совершила резкий,  непредсказуемый вираж в сторону,  приведя пленительную цесаревну на дно  Ганиной ямы.  Кто  из

Татьяна Николаевна — чудная сестра. 27-го, в день возвращения Веры Игнатьевны, взяли Смирнова в перевязочную. Температура все держалась, пульс скверный, решен был прокол после пробного укола. Игла забилась сгустками гноя, ничего не удавалось высосать, новый укол, и Вера Игнатьевна попадает прямо на гнойник; потек густой, необычайно вонючий гной. Решают немедленно прорез. Забегали мы, я кинулась фильтровать новокаин и кипятить, Татьяна Николаевна самостоятельно собрала и вскипятила все инструменты, перетаскивала столы, готовила белье. Через 25 минут все было готово. Операция прошла благополучно. После разреза сперва с трудом, а потом рекой полился невероятно вонючий гной. Первый раз в жизни у меня был позыв к тошноте, а Татьяна Николаевна ничего, только при жалобе, стонах личико подергивалось, да вся стала пунцовая.  К вечеру у Смирнова пульс стал падать, в 9 часов приехали Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна чистить инструменты. К. опять на лесенке рядом с Татьяной Николаевной. Детки были веселые, оживленные. В 10 часов пошли к Смирнову перед отъездом, и жизнерадостность разом пропала. Глаза закатились, в груди клокотанье, каждый час вспрыскивали то спермит, то камфору. Мы с Варварой Афанасьевной решили остаться, послали за родными, за священником. Исповедался, причастился, глаза оживились, внимательно на всех глядел, совсем ясно говорил, трогательно простился с батюшкой: "Спокойной ночи, батюшка", — но клокотанье не прекращалось, к утру уже никакие вспрыскивания не помогали, пульс пропал, вздохнул два раза и кончился.

 

На панихиду и отпевание  Смирнова приехала и Государыня, ужасно худенькая и грустная. К. приказала оставить санитаром.

 

  7 декабря.

 

 <...> Вчера великие княжны в 6 часов вечера вызвали к себе Варвару Афанасьевну, как всегда мило ее ласкали. Между  прочим, Татьяна Николаевна спросила: "Как вы думаете, когда сегодня легла мать? В 8 утра! — Очевидно, всю ночь провела подле постели Алексея Николаевича. — Через полчаса встала и поехала в церковь". Княжны при Варваре Афанасьевне переоделись, выбирали драгоценности. Ольга сказала: "Жаль только, что некому мною наслаждаться, один папá!". Полное отсутствие кокетства. Раз, два — прическа готова (прически нет), в зеркало и не взглянула. Но строгости все же большие. Анастасию19 не взяли обедать, рано должна ложиться спать, потому обедала вдвоем с няней на своем громадном одиноком "верху". Перед тем, когда Варвара Афанасьевна была у них — Ольга была - больна, — Нюта принесла граммофонную пластинку "Прощай Lou-Lou". Отголоски, очевидно, лазаретных впечатлений. Грустно бедным деткам живется в блестящей клетке.

16 января.

 

<...> Сегодня Татьяна Николаевна ходила со мной вместе после перевязок у нас наверх, на перевязку Попова. Милая детка ужасно только конфузится, когда надо проходить мимо массы сестер; схватит меня за руку: "Ужас, как стыдно и страшно... не знаешь, с кем здороваться, с кем нет". . . .

 

 Пьер Жильяр, любящий своих «царственных воспитанниц» до самозабвения писал «о втором цветке царского венка»:

"Татьяна Николаевна, от природы скорее сдержанная, обладала волей, но была менее откровенна и непосредственна, чем старшая сестра. Она была также менее даровита, но искупала этот недостаток большой последовательностью и ровностью характера. Она была очень красива, хотя не имела прелести Ольги Николаевны. Если только Императрица и делала разницу между дочерьми, то ее любимицей была, конечно, Татьяна Николаевна. Не то, чтобы ее сестры любили мать меньше ее, но Татьяна Николаевна умела окружать ее постоянной заботливостью и никогда не позволяла себе показать, что она не в духе. Своей красотой и природным умением держаться в обществе она слегка затеняла сестру, которая меньше занималась своей особой и как-то стушевывалась. Тем не менее эти обе сестры нежно любили друг друга, между ними было только полтора года разницы, что, естественно, их сближало. Их звали "большие", тогда как Марию Николаевну и Анастасию Николаевну продолжали звать "маленькие".

А. Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора: "Татьяна была выше, тоньше и стройнее сестры, лицо - более продолговатое, и вся фигура породистее и аристократичнее, волосы немного темнее, чем у старшей. На мой взгляд, Татьяна Николаевна была самой красивой из четырех сестер".

Клавдия  Михайловна Битнер,  супруга тобольского коменданта, полковника  Е. С. Кобылинского и педагог детей уже в неволе, резюмирует, делая несколько неожиданный вывод после общения с Великой княжной: "Если бы семья лишилась Александры Феодоровны, то крышей бы для нее была Татьяна Николаевна. Она была самым близким лицом к Императрице. Они были два друга".

 

Полковник Е. С.Кобылинский дополняет характерные портретные страницы: "Когда Государь с Государыней уехали из Тобольска, никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Что нужно, всегда шли к Татьяне: "Как Татьяна Николаевна скажет". «Надо спросить у Тани.»

Эта была девушка вполне сложившегося характера, прямой, честной и чистой натуры, в ней отмечались исключительная склонность к установлению порядка в жизни и сильно развитое сознание долга. Она ведала, за болезнью матери, распорядками в доме, заботилась об Алексее Николаевиче и всегда сопровождала Государя на его прогулках, если не было В. Долгорукова. Она была умная, развитая, любила хозяйничать, и в частности, вышивать и даже  гладить белье".

И самое лаконичное, самое пронзительное в неумелости своей, неприязненности, описание.

А. Якимов, один из «красных конвоиров»: "Такая же, видать, как царица, была и Татьяна. У нее вид был такой же строгий и важный, как у матери. А остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия - важности никакой не имели"….

 

Глава третья. " Она по духу - Королева". Строки из писем  Цесаревны Татьяны.

 

Неудивительно, что сравнение Татьяны с великой княжной Ольгой нередко приводится здесь, во всех этих воспоминаниях. "Большая пара" Цесаревен была очень дружна, - все время вместе, но, тем не менее, чем сильнее взрослели Великие княжны, тем заметнее для всех становилось ненавязчивое первенство второй сестры. И если Ольгу Николаевну все как – то невольно сравнивали с принцессой, то Татьяна Николаевна по духу, несомненно, была – королева: сдержано - властная, решительная, умная, привыкшая опекать тех, кто слабее, и нуждается в ее покровительстве. Уместности королевских тонов в портрете княжны есть неоспоримые доказательства.

Вот письмо Татьяны Николаевны от 15 августа 1915 года: "Я все время молилась за вас обоих, дорогие, чтобы Бог помог вам в это ужасное время. Я просто не могу выразить, как я жалею вас, мои любимые. Мне так жаль, что я ничем не могу помочь... В такие минуты я жалею, что не родилась мужчиной. Благословляю вас, мои любимые. Спите хорошо. Много раз целую тебя и дорогого Папу... Ваша любящая и верная дочь Татьяна".

Не сразу и догадаешься, что эти строки, написанные явно духовно сильным человеком, принадлежат восемнадцатилетней девушке и обращены к родителям. Еще одна записка Татьяны Николаевны  к матери. Датирована 1912 годом, и тон почтительной, послушной дочери в ней постепенно, мягко замещается теплой, почти  материнской интонацией:

"Я надеюсь, что Аня (*А. А.Танеева - Вырубова - автор.) будет мила с тобой, и не будет тебя утомлять и не будет входить и тревожить тебя, если ты захочешь побыть одна. Пожалуйста, дорогая Мама, не бегай по комнатам, проверяя, все ли в порядке. Пошли Аню или Изу,* (* А. А.Танеева - Вырубова и баронесса С. К. Буксгевден, фрейлина  Императрицы. – С. М.) иначе ты устанешь, и тебе будет трудно принимать тетю и дядю. Я постараюсь, и на борту с офицерами буду вести себя, как можно лучше. (*Речь в письме, вероятно, идет о каком – либо торжественном приеме на борту царской яхты «Штандарт» Цесаревны уже учились замещать Государыню - мать на некоторых светских церемониях – автор.)

До свидания, до завтра. Миленькая, не беспокойся о Бэби (* Домашнее имя Цесаревича Алексея Николаевича на английский манер – «Малыш» - С. М.). Я присмотрю за ним, и все будет в порядке" - так пишет матери девочка - подросток. Чувствуются рано определившийся цельный характер, хозяйственная сметка, практичность и деловитость. А за всем этим, если не забывать, кем написаны эти строки, чисто «романовская» царская сила и воля.

Но и привычные, тихие, женские таланты были присущи Татьяне Николаевне в большей степени, чем  ее сестрам. Анна Танеева писала, что, занимаясь рукоделием, Татьяна работала лучше других. У нее были очень ловкие руки, она шила себе и старшим сестрам красивые блузы, вышивала, вязала и великолепно причесывала мать, когда девушки - горничные отлучались на выходные.

Итак, Татьяна Николаевна заведовала распорядками в доме, хозяйничала, вышивала, гладила белье - любила как раз то, к чему не лежало сердце Ольги Николаевны. Да еще и воспитывала младших. Если представить Татьяну Николаевну повзрослевшей, уже в замужестве, то сразу вырисовывается цельный образ русской жены - женщина домовитая, мать семейства, умная и строгая, у которой все в руках спорится, все домашние ее уважают, дети даже чуть - чуть побаиваются, словом, вот - истинная хранительница семейного очага. Привлекает, пленяет он, этот милый образ, безусловно, но уж больно спокойны краски! Вся ли Великая княжна – здесь, в этом образе «русской душою», завершен ли ее портрет? Думается, нет.

Можно с уверенностью сказать, что, если бы жизнь Царской семьи не прервалась так рано, Татьяна Николаевна никак не смогла бы найти полное применение своим силам и талантам только в семье, так как это была натура очень деятельная, живая, активная. Домашний уклад, который, несомненно, в собственной ее обители был бы подчинен Татьяне и управляем ею, не смог бы завладеть огненной душой ее настолько, чтобы она не вышла за семейный порог!

Не только распорядками в доме могла бы она заведовать, но и в определенной общественной структуре – тем более, а, если бы понадобилось, то и в целом государстве.

 

Глава четвертая. "Она сильно напоминала Государыню. Характер женщины- правительницы."

Женщина и власть, женщина и политика - сочетание, кажущееся исключением в ту эпоху, однако, оно вполне имеет право на существование.

«Хозяйка дома», в случае с Великой княжной Татьяной Николаевной - понятие более широкое. Счастливое сочетание, которое почему-то обычно представляется невозможным, - домовитая мать семейства, хорошая супруга и... умный политик. В столь юном возрасте Татьяна Николаевна уже имела созревший политический кругозор русской женщины - правительницы, и не зря Государь Император так любил беседовать с ней.

Татьяна - единственная, с кем в переписке своей Александра Феодоровна говорит о делах, о войне, даже о том, что мучает Государыню лично, - о распускаемой против нее клевете. Когда Татьяна однажды попросила прощения в том, что резко сказала о Германии, забыв, что это родина ее матери, Государыня ответила ей: "Вы, девочки мои, меня не обижаете, но те, кто старше вас, могли бы иногда и думать... но все вполне естественно. Я абсолютно понимаю чувства всех русских и не могу одобрять действия наших врагов. Они слишком ужасны, и поэтому их жестокое поведение так меня ранит, а также то, что я должна выслушивать. Как ты говоришь, я вполне русская, но не могу забыть мою старую родину". Императрица дает Татьяне распоряжения: "Спроси Биби* (*Неустановленное лицо, вероятно, одна из дам - распорядительниц в Большом Екатерининском дворце – госпитале. –  С. М)) по телефону, нельзя ли во время панихиды поставить солдатский гроб рядом с гробом полковника, чтобы в смерти они были равны? Когда мы приехали туда, как раз принесли одного. Ей нужно спросить мужа; я нахожу, что это было бы более по- христиански... Впрочем, пусть они делают, как нужно".

Письма княжны Татьяны. Отрывки, кусочки, полу - цитаты….. Больно щемит сердце, когда вчитываешься в них. Ей, милой красавице – Цесаревне, близко к сердцу принимающей все беды родной земли и любимой Семьи остается жить чуть менее двух лет. У нее за плечами немалый духовный опыт: зарево мятежа 1905 года, убийство премьер – министра Петра Аркадьевича Столыпина в зале Киевского оперного театра, произошедшее прямо на ее глазах в 1911 году, (она необыкновенно тяжело пережила его и даже болела от огорчения! –  С. М.), острый кризис болезни брата Алексея в Спале, едва не унесший его жизнь И до основания потрясший нервы и сердце любимой МамА. Ей, тихой «царевне Царскоселья», «розе Петергофа» вроде бы и нечего сказать людям, настолько чистой и однообразной кажется ее Жизнь. Но и слишком многое может она сказать им, ибо все пережитое пропускает через сердце. Больше полусотни раненных умерло на ее руках,  в Царскосельском лазарете. Но, прежде всего, тепло своей души она несет родителям, безмерно любимым ею людям:

1916 год. Рождество: "Моя бесценная, дорогая МамА, я молюсь, чтобы Бог помог сейчас вам в это ужасное, трудное время. Да благословит и защитит Он вас от всего дурного, мой милый ангел, МамА …. ".

Новый, 1917-й, страшный для Семьи, год: "Моя милая МамА, я надеюсь, что Господь Бог благословит этот Новый год, и он будет счастливее, чем прошедший. И что он, может быть, принесет мир и конец этой кошмарной войне. И я надеюсь, дорогая, что ты будешь лучше себя чувствовать".

Увы, желание великой княжны Татьяны не сбылось. Трагический, легендарный 1917 год принес бедствия неизмеримые и непредсказуемые. А если бы их не было? Если бы... Тогда, как мы уже сказали, Татьяна Николаевна, скорее всего, заняла бы не последнее место при любимом брате - Цесаревиче в управлении государством. Ее деятельный ум, энергия, щедрое сердце располагали к этому всецело.

Не случайно, именно в ее переписке с близкими, уже из заточения в Тобольске и Екатеринбурге мы найдем рассуждения о переживаниях Родины.

Вот строки из письма великой княжны Татьяны Николаевны, подруге - фрейлине Маргарите Хитрово:

Тобольск, 11 января 1918 года

"Как грустно и неприятно видеть теперь солдат без погон, и нашим стрелкам тоже пришлось снять. Так было приятно раньше видеть разницу между нашим и здешним гарнизонами. Наши - чистые с малиновыми погонами, крестами, а теперь и это сняли. Нашивки тоже. Но кресты, к счастью, еще носят. Вот подумать, проливал человек свою кровь за Родину, за это получал награду, за хорошую службу - получал чин, а теперь что же? Те, кто служил много лет, их сравняли с молодыми, которые даже не были на войне. Так больно и грустно все, что делают с нашей бедной Родиной, но одна надежда, что Бог так не оставит и вразумит безумцев". Не вразумил, увы! Но вернемся немного назад…

К началу войны 1914 года.

 

Глава пятая.  Деятельность Цесаревны  на ниве благотворительности. "Татьянинские броши милосердия".

 

Православный историк, исследовательница духовного и жизненного пути великой княжны Татьяны Романовой - Т. Горбачева пишет взволнованно:

"Когда началась Первая мировая война, великой княжне Татьяне исполнилось семнадцать лет. Для нее наступило совершенно особое время, - время, когда в полной мере проявились не только ее доброта, милосердие, но и душевная стойкость; большие организаторские способности, а также талант хирургической сестры..."

Уже через несколько недель после начала войны великая княжна Татьяна выступила инициатором создания в России "Комитета Ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны для оказания временной помощи пострадавшим от военных бедствий".

 Прославившийся на ниве обширной благотворительности "Татьянинский комитет" ставил перед собой следующие цели: оказание помощи лицам, впавшим в нужду вследствие военных обстоятельств в местах их постоянного места жительства или же в местах их временного пребывания; содействие отправлению беженцев на родину или на постоянное место жительства; поиск работы для трудоспособных; содействие в помещении нетрудоспособных в богадельни, приюты; оказание беженцам денежных пособий; создание собственных учреждений для помещения нетрудоспособных содействие в помещении нетрудоспособных в богадельни, приюты; оказание беженцам денежных пособий; создание собственных учреждений для помещения нетрудоспособных; прием пожертвований. Великая княжна Татьяна была Почетной председательницей этого Комитета, в который входили известные в России государственные и общественные деятели. В заседаниях Комитета также участвовали представители военного министерства, министерств Внутренних дел, Путей сообщения и Финансов.

Отметим еще, что Великая княжна Татьяна Николаевна, формально занимавшая пост Почетной председательницы, несмотря на свой юный возраст, активно, "разумно" и "толково", по словам А. Мосолова, участвовала в деятельности комитета Ее имени и входила во все его дела. Лично благодарила тех, кто помогал деятельности Комитета.

Сохранилось ее собственноручное письмо скандально известной родственнице - «морганатической тетушке», супруге Великого князя Павла Александровича Романова - княгине О.В. Палей, оказавшей немалую поддержку беженцам - быть может, с целью завоевать блестящую репутацию и добрую «сень благожелательности» на новую свою, княжескую фамилию, пожалованную Государем, доподлинно – неизвестно, но это – не столь уж важно. Энергичной, щедрой, но - безнадежно тщеславной!- княгине все же как - то удалось тронуть сердце сдержанной на эмоции, но по - романовски - великодушной, гордой и чистой Цесаревны.

 Вчитаемся в строки, которые послужили для мадам Палей заветным ключом от «златых врат» петербургского бомонда. Они, строки эти, каким то чудом уцелели в парижском архиве семьи Палей и опубликованы, к счастью:

 

"Княгиня Ольга Валериановна!

Получила Ваше пожертвование в пользу близкого моему сердцу населения, пострадавшего от военных бедствий, выражаю Вам мою искреннюю признательность. Остаюсь к Вам неизменно благожелательною.

Татьяна".

 

Характер истинной дочери Императора проявился и здесь: летящие, упругие, точные строки, неторопливые и хорошо обдуманные. Царственную прохладу маленького письма смягчают внезапно появившиеся во втором абзаце выражения: «близкого моему сердцу» и «искреннюю признательность». О, княгине Палей было за что ценить эти скупые строки похвалы! Но вернемся от историко - лингвистического анализа к историческим реалиям, читатель…

 В "Татьянинском комитете" были утверждены "Правила о дипломах и жетонах...". Дипломы и жетоны жаловались "за оказание Комитету выдающихся заслуг пожертвованиями или устройством сборов, подписок, выставок, концертов, спектаклей, лекций, лотерей и тому подобного". Были установлены дипломы двух разрядов (диплом первого разряда печатался золотым шрифтом на веленевой бумаге), которые выдавались за собственноручным подписанием великой княжны Татьяны Николаевны. Жетоны также устанавливались двух разрядов и имели вид синего эмалевого щита с изображением инициалов августейшей Почетной председательницы Комитета под великокняжеской короной. Жетоны первого разряда были серебряные, второго - бронзовые. Дамы могли носить их как брошь, а мужчины - как брелок на часовой цепочке или же в верхней петлице платья. Организаторы комитета надеялись, что "составят здесь такую же грозную силу, которая своим самоотверженным трудом и средствами на благо Родины будет так же страшна врагу, как и воюющая рать". Остается лишь добавить, что носить брошь «от Цесаревны» в высшем кругу петербургской знати считалось немалою честью, и ее мы видим на портретах того времени у некоторых знатных дам, в том числе - и у княгини Палей. Жаль только, что мало их было, носительниц «Татьянинских брошей милосердия», среди блестящих великосветских львиц. Очень мало!

 

 

Глава шестая " Идеальный портрет сестры милосердия." Работа Великой княжны в лазарете Царского  села.

Общественная деятельность Великих княжон приветствовалась и активно направлялась Императрицей. Из письма Государыни супругу от 20 сентября 1914 года: "В 4 ч. Татьяна и я приняли Нейдгарда по делам ее комитета - первое заседание состоится в Зимнем Дворце в среду, после молебна, я опять не буду присутствовать. Полезно предоставлять девочкам работать самостоятельно, их при том ближе узнают, а они научатся приносить пользу".

Эту же мысль Ее Величество повторила в письме от 21 октября 1914 года: "О. и Т. сейчас в Ольгином Комитете. Татьяна одна принимала Нейдгарда с его докладом, продлившимся целых полчаса. Это очень полезно для девочек. Они приучаются быть самостоятельными, и это их гораздо большему научит, так как приходится думать и говорить за себя, без моей постоянной помощи".

Письмо от 24 октября 1914 года: "Татьяна была на заседании в своем Комитете, оно продолжалось 1,5 часа. Она присоединилась к нам в моей крестовой общине, куда я с Ольгой заезжала после склада".

Еще одна деятельность, которой Великая княжна Татьяна Николаевна самоотверженно отдавала все свои силы, - это работа медицинской сестры.

С. Я. Офросимова вспоминала: "Если бы, будучи художницей, я захотела нарисовать портрет сестры милосердия, какой она представляется в моем идеале, мне бы нужно было только написать портрет великой княжны Татьяны Николаевны; мне даже не надо было бы писать его, а только указать на фотографию ее, висевшую всегда над моей постелью, и сказать: "Вот сестра милосердия"". "Во время войны, сдав сестринские экзамены, старшие княжны работали в Царскосельском госпитале, выказывая полную самоотверженность в деле... У всех четырех (* сестер. -  С. М.) было заметно, что с раннего детства им было внушено огромное чувство Долга. Все, что они делали, было проникнуто основательностью в исполнении. Особенно это выражалось у двух старших. Они не только несли в полном смысле слова обязанности рядовых сестер милосердия, но и с большим умением ассистировали при сложных операциях... Серьезнее и сдержаннее всех была Татьяна", - пишет Мосолов.

Татьяна Евгеньевна Мельник-Боткина (дочь лейб-медика Николая II Е. С. Боткина) вспоминала, что доктор В. Деревенко, "человек весьма требовательный по отношению к сестрам", говорил уже после революции, что ему редко приходилось встречать такую спокойную, ловкую и дельную хирургическую сестру, как Татьяна Николаевна.

 "С трепетом,  просматривая в архиве дневник великой княжны Татьяны 1915-1916 годов, - рассказывает уже упомянутый нами историк Татьяна Горбачева, - написанный крупным ровным почерком, удивлялась я необыкновенной чуткости Великой княжны - после посещения лазаретов она  терпеливо  и аккуратно записывала имена, звания и полк, где служили те люди, кому она помогла своим трудом сестры милосердия. Каждый день она ездила в лазарет... И даже в свои именины".

В госпитале Татьяна выполняла очень тяжелую работу: перевязки гнойных ран, ассистирование при сложных операциях. Государыня то и дело сообщает мужу: "Татьяна заменит меня на перевязках", "предоставляю это дело Татьяне".

Из воспоминаний Т. Мельник-Боткиной: "Я удивляюсь и их трудоспособности, - говорил мне мой отец про Царскую семью,  - уже не говоря про Его Величество, который поражает тем количеством докладов, которое он может принять и запомнить, но даже Великая княжна Татьяна; например, она, прежде чем ехать в лазарет, встает в семь часов утра, чтобы взять урок, потом едет на перевязки, потом завтрак, опять уроки, объезд лазаретов, а как наступит вечер... сразу берется за рукоделие или за чтение".

 

Глава седьмая. " И прелесть гордой амазонки. " Цесаревна  - шеф уланского полка.

 

Юной Татьяне Николаевне не чужды были и наклонности гордой амазонки. Государыня часто сообщает супругу в письмах, что Татьяна отправилась кататься верхом, тогда как другие девочки предпочли другие занятия: "...собираюсь покататься с тремя девочками, пока Татьяна ездит верхом".

И. Степанов дополняет слова любящей Государыни - Матери: "Татьяна... была шефом армейского уланского полка и считала себя уланом, причем, весьма гордилась тем, что родители ее тоже - уланы. (* Оба гвардейских уланских полка имели шефами Государя и Императрицу – С. М..) "Уланы Рара" и "уланы Mama"", - говорила она, делая ударение на последнем "а"". Государыня пишет Николаю Александровичу: "Татьяна в восторге, что ты видел ее полк и нашел его в полном порядке".

Согласитесь, что надо было обладать незаурядными качествами характера и иметь какой то особый склад ума, чтобы вникать в тонкости бытия полка и знать, что же означает на самом деле это строгое понятие: «полк в полном порядке» и как следует сей полк в этот надлежащий порядок привести . Ей, строгой и прекрасной амазонке, как то удавалось и это. Уланы почтительно – восхищенно любили и побаивались ее. (Одно из ее шутливых, домашних прозвищ было – "Улан.")

Сохранилось высказывание одного из офицеров ее полка: « Встречаясь с ней, при всем ее внешнем очаровании и простоте, вы не на секунду не забывали, что говорите с дочерью Императора".

 

Отличность Татьяны от сестер, ее некое духовное старшинство проявлялись, пожалуй, даже в мелочах. В выборе книг и музыки (*Она любила  читать книги вместе с сестрою Ольгой) мемуары Наполеона, пьесы Ростана, записки Екатерины Второй и «Путешествие на корабле «Бигль» Ч. Дарвина, «Айвенго» В. Скотта, серьезные духовные книги, - к примеру, "Житие Серафима Саровского» - стихотворения Пушкина, часто наизусть читала «Евгения Онегина», с увлечением играла на рояле Чайковского и Рахманинова, Грига и Шопена. –  С. М..) и в отношении к простым, самым заурядным, явлениям жизни:

"Обе младшие и Ольга ворчат на погоду, - рассказывает в письме Александра Феодоровна, - всего четыре градуса, они утверждают, будто видно дыхание, поэтому они играют в мяч, чтобы согреться, или играют на рояле, Татьяна спокойно шьет". Скажем еще несколько слов об этой удивительной девушке. Великая княжна Татьяна постоянно училась самоанализу, училась владеть собой. Вспомним фразу из письма Императрицы Супругу: "Только когда я спокойно говорю с Татьяной, она понимает".

16.

Будучи еще совсем в юных летах, задумчивая Великая княжна уже весьма критично и верно оценивала свое внутреннее состояние, все свои просчеты и ошибки: "Может быть, у меня много промахов, но, пожалуйста, прости меня." (письмо к матери от 17 января 1909 года).

"16 июня 1915 года. Я прошу у тебя прощения за то, что как раз сейчас, когда тебе так грустно и одиноко без ПапА, мы так непослушны. Я даю тебе слово, что буду делать все, чего ты хочешь, и всегда буду слушаться тебя, любимая." – винится Татьяна в другом письме перед горячо любящей матерью.

"21 февраля 1916 года. Я только хотела попросить прощения у тебя и дорогого ПапА за все, что я сделала вам, мои дорогие, за все беспокойство, которое я причинила. Я молюсь, чтобы Бог сделал меня лучше..."

17.

За эти тихие, искренние молитвы ей, несомненно, прощалось все. И родители, и брат, и сестры любили ее беззаветно, а шалун Алексей, в отсутствие матери, затихал и укладывался спать лишь тогда, когда в комнату входила Татьяна. Ни старшая, снисходительная и ласковая Ольга, ни балующая его нещадно Мария, ни «сердечный дружок по проказам» чаровница Настенька не имели на него столь очевидного, незаметного, домашнего влияния, как молчаливая вторая сестра, хотя всех своих «хранительных сестер – нянюшек» Алексей - боготворил. Но именно Татьяне он доверял свои простые детские секреты, мысли и заботу о любимой собачке – спаниеле Джое. Он знал, что никто лучше нее не сможет расчесать непоседе Джою его шелковистую шерстку и правильно застегнуть ошейник, никто лучше «милой Тани» не посоветует, как правильно написать письмо – приглашение к игре другу, Коле Деревенко, чтобы оно, приглашение это, не прозвучало, как капризный приказ Наследника престола..

Но при частых задушевных вечерних беседах маленький брат – Цесаревич никогда не расспрашивал почти взрослую сестру - княжну о ее девичьих секретах. Будучи отменно воспитанным, понимал, что делать этого попросту – нельзя. Замечая, что на глазах сестры иногда блестят слезы, он молча обнимал ее, гладил по волосам, целовал прохладные пальцы, но - не расспрашивал. Думал, что, должно быть, опять в лазарете умер какой – нибудь тяжко раненный, за которым сестра преданно и заботливо ухаживала. Кто знает, может быть, она была в него даже немного и - влюблена? Или - он в нее, что - скорее всего, ведь трудно не полюбить такую милую красавицу, как Татьяна! Это было бы несправедливо! О грусти Татьяны он осторожно намекал Ольге или Мама и те, не стараясь выяснить причины, удваивали свое внимание к ней. Взгляд гордой красавицы – сестры тотчас теплел и светился признательностью. Чуткому сердцем и душою Алексею отрадно было видеть это.

18.

Кстати, здесь уместно будет поговорить и о Тайне сердца Великой княжны. Хотя бы мимолетно коснуться этого вопроса. Была ли она, эта тайна? Точных и убедительных свидетельств о романтических побуждениях души и сердечных чувств Цесаревны Татьяны Николаевны нет. Она просто не успела их пережить. На ее долю выпало нечто другое, почти страшное, фантастическое. Оно – не сбылось. Но от реальности эту фантастическую полу - быль отделяли лишь крохотные мгновения.

Об этом пишет в своей знаменитой книге. «Николай Второй. Жизнь и смерть» историк и драматург Э. Радзинский. Я позволю себе коротко передать суть событий, цитируя текст самого исследования лишь по строгой необходимости. Это случилось во время отплытия детей Романовых из Тобольска до Тюмени в мае 1918 года. В Екатеринбурге в это время их уже ждали родители и доктор Боткин, вместе с последней, расстрельной командой охраны. Но о команде пассажиры парохода «Русь» - царственные дети узники и их маленькая свита тогда не думали . Их страшило совсем другое. Александра Теглева, няня  и помощница девочек - Цесаревен, вспоминала в своих показаниях следователю Н. Соколову: «На пароходе комиссар Родионов запретил на ночь запирать княжнам свою каюту, а Нагорного* (* Матрос - нянька Цесаревича, расстрелянный большевиками в екатеринбургской тюрьме, в начале июля 1918 года –  С. М..) с Алексеем запер снаружи замком. Нагорный устроил даже скандал: «Какое нахальство! Больной мальчик взаперти! Что же, и в уборную нельзя будет выйти?!» Родионов справедливых криков Нагорного не слыхал. На палубе пьяные красноармейцы караула палили из винтовок и пулеметов по пролетающим мимо чайкам. Мертвые птицы падали прямо на дек, заплеванный веселящимися часовыми..» (Э. Радзинский. Николай Второй. Жизнь и смерть. Часть третья «Ипатьевская ночь». Стр. 340.  – С. М.)

И еще, далее, цитата текста Э.Радзинского: «Из письма А. Салтыкова (Киев), автору книги: « У нас в доме жил старик, солдат из красногвардейцев, дядя Леша Чувырин или Чувырев….. Он рассказывал, что в молодости ехал на пароходе из Тобольска вместе с детьми царя. Караулил, когда их перевозили. И он рассказал такую вещь, даже не знаю, стоит ли писать… Великие княжны должны были ночевать с открытыми дверьми каюты, и вот ночью стрелки надумали к ним войти. Конец истории он каждый раз рассказывал по иному: то им воспретил старший, то они ночью проспали..

 

19.

Старшим над экспансивным и жестким Родионовым был стойкий революционер, бывший студент юридического факультета Московского университета, выходец из чиновничьего сословия, Федор Лукоянов, по кличке «Марат».

С октября 1917 года он уже весьма активно работал в органах ЧК.

С 15 марта 1918 года возглавил Пермскую ЧК, а с июня 1918 года - Уральскую областную ЧК. «Руководил расстрелом Романовых», как написано им собственноручно в экземпляре «Автобиографии», хранящемся в Музее КГБ.

Жесткий и принципиальный «Марат» - Лукоянов был направлен представителями Екатеринбургского Уралсовета еще в Тобольск, в предпоследний приют Царской семьи, в «Дом Свободы» В качестве молчаливого соглядатая, шпиона, быть может, друга, диктующего свою волю, если вдруг посчастливиться войти в доверие к обреченным узникам. Царская Семья была для многих козырной картой, разменной монетой в политических играх и амбициях вчерашних недоучившихся студентов и сыновей сапожников и кухарок. Вот лишь некоторые сценарии игр.

«Красная Москва» с помощью титулованных узников хотела заключить выгодный для себя мир, *(*Брестский был крайне шатким) и вырваться из кольца блокады, в которое сжимали ее немецкие войска. Лев Троцкий, устроив показательный суд над «полковником Романовым», таким образом хотел стать архи - главным и архи - популярным на сцене политической борьбы с Лениным, а еще один актер жизненного театра, «маленький человек», комиссар Яковлев, вел на этой непредсказуемой сцене свою игру, немного - наполеоновскую, мечтая тайно вывести бывшего Императора и его семью на Дальний Восток, в Японию.. Изучая подробно версии и обстоятельства гибели династии Романовых и особо – Царственной Семьи - я совершенно ясно поняла две главные и неоспоримые вещи: все ее члены, включая маленького Цесаревича Алексея, обладали ошеломляющим, совершенно магнетическим обаяниям, которое могло разрушить любое, самое предвзятое мнение о них; и все они, вкупе, именно из – за этого мощного обаяния, из – за своей огромной духовной силы были смертельно страшны противникам, у многих из которых вместо души зияла в груди огромная черная, засасывающая дыра пустоты и злобы..

20.

Что случилось с непреклонным Ф. Лукояновым, там, в узких коридорах «Дома Свободы» в Тобольске? Ничего особенного. Он был молодым человеком, а вокруг него пробегали веселою стайкой, пели и кололи тонкие пальцы иглами вышивания четыре прелестные молодые девушки. Иногда они пели, играли на рояле, спорили о книгах и стихах по - английски или по французски. При встречах с ним в коридоре улыбчиво, но сдержанно здоровались… Но ему нравилась лишь одна – самая гордая, самая неприступная на вид, и самая красивая – Татьяна.. Он знал, что меж ними быть ничего и никогда - не может; ее взгляд, взгляд «дочери тирана» всегда обдавал его нескрываемым холодом презрения, смешанного с невыносимой для него жалостью, но.. Но…

Какая то тонкая струна тихонько играла в его сердце когда он видел ее, слышал голос; что то в его усталой, мертвой душе нежно звенело и дрожало. И едва он случайно услышал разговоры подвыпивших стрелков о грядущем «ночном веселии» в незапертой каюте молодых цесаревен, то струна та в его холодном сердце отчаянно туго зазвенела, разорвалась, он закрыл глаза, лишь на мгновение представил себе то, что может произойти с нею, - со всеми ими! - в эту ночь, под пьяную стрекотню пулеметов и пальбу из винтовок на палубе, ее гибкий изящный стан, шелковистые волосы под грязными, пропахшими махоркой, руками и телами.. И приказал ошеломленному Родионову запереть на ночь пьяных стрелков в их каютах….

Все, написанное здесь всего лишь - версия историков. Это - не рассказ о Любви. Пожалуй, только о ее искре, которая заронилась в чье - то сердце, жесткое, огрубевшее в цинизме и борьбе за власть и место под солнцем, и тотчас, тотчас - потухла. Власть. Власть. Жажда ее. Любыми путями. Любой ценой. В любом виде. Над душами. Телами. Нравами. Привычками. Просто – жизнями.

Она, конечно, была для Ф. Лукоянова куда важнее и нужнее всего остального. Но на какой то миг эта самая волчица – власть стушевалась и оробела, отступила перед чем то более мощным и сильным на свете, чем ее уверенный, страшный, грозный, звериный оскал.. Это невероятно, но это – так. В этом маленьком эпизоде ничуть не сгущена та самая, «реальная краска жизни», которой на взгляд иных читателей, так не хватает в моих очерках о небожителях: принцессах, аристократах и поэтах. Все записано вслед за предположениями и догадками в письмах и мемуарах.

Это был тот Дар Нечаянный Цесаревне Татьяне Романовой, дар Судьбы, который захотели преподнести ей Небеса, незадолго до гибели, уже почти в Предсмертии. Но она еще не знала об этом. Ей оставалось жить на земле еще два неполных месяца.

 

21.

…За это время, за два оставшихся месяца Жизни, Татьяна Николаевна, по-прежнему, оставалась для своих родных незримой поддержкой и опорой. Под ее руководством в Тобольске кропотливо шла укладка вещей и драгоценностей Семьи для перевозки на новое место. Куда они поедут, дети еще не знали. Драгоценностей у Семьи осталось не так уж много, основное было разграблено охраной, отнято при обысках. То, что уцелело, осторожно зашивали в бархатные подкладки шляп, корсеты, плащи, пальто, подушки – думочки.

Вот строки из письма Марии: «У вас, наверное, неуютно, все уложено? Уложили ли мои вещи? Если не уложили книжку со дня рождения, *(* Речь идет о подарке? – С. М.)то попросите Татьяну. Мы о Вас ничего не знаем, очень ждем письма".

Все они отчаянно беспокоились друг о друге. Вот строки из их дневников и уцелевшей переписки:

«Ивлево. 1427.1918 г. (Письмо, написанное рукою Государыни):

Дорогие, нежно любимые наши душки. Горячо ото всех благодарим за милые письма.. * (*Очевидно, имеются ввиду известия, полученные Александрой Феодоровной по телеграфу в Ивлево, по пути следования в Тюмень. – С. М..) Ужасно грустно без Вас. Как маленький спал и себя чувствует? Дай Бог скорее поправиться. Дорога была отвратительная, замерзшая грязь, большие глубокие лужи, ямы – просто невероятно; от всего этого по очереди слетали колеса и т.п. – приятно было в это время отдыхать от тряски. Каждые четыре часа в селах перепряжки. В двенадцать часов пили чай с нашей закуской в избе, вспоминали подробности поездки! Мы трое спали вместе на наших койках* (*вероятно, складных? – С. М..) с 10 до 4 - х. часов. Сама почти не спала, - сердце и все болит – капли и все есть. Все идет хорошо. Настенька не перенесла бы со своим аппендицитом такую тряску…Здесь переправа через Тобол. Был чудный закат солнца и сегодня ясно светит. Мысленно горячо, горячо целуем всех и благословляем нежно любимых наших. Христос с Вами. Всем от нас привет. Надеемся, Владимир Николаевич доволен здоровьем?..* ПапА, МамА, Мария.» (*Речь в письме идет о докторе Деревенко, присматривающем за Цесаревичем Алексеем. Возможно, и сам доктор немного хворал? – С. М..)

В воскресенье, 29 апреля, тобольские узники получили телеграмму, что накануне вечером все путешественники благополучно прибыли в Тюмень. Вечером же приходит вторая телеграмма, посланная после отъезда из Тюмени: «Едем в хороших условиях. Как здоровье Алексея? Господь с Вами.»

Затем дети получили письмо от матери, отправленное из Тюмени. Путешествие было тяжелым. «При переправе через реку вода доходила лошадям по грудь. Беспрестанно ломались колеса".

22.

В дневнике Императрицы от 14/ 27 апреля 1918 года есть запись:

«Прекрасная погода, но дорога отвратительная.. В селе Борки пили чай с нашей провизией в прекрасном крестьянском доме. Покидая село, вдруг нечаянно встретили на улице штаб – ротмистра Н. Седова* (*Знакомого А. Вырубовой, через которого она поддерживала связь с Царской семьей. «Государыня, увидев меня, узнала, улыбнулась и молча осенила крестом.» – вспоминал позднее Н. Я. Седов.) Сменили наш экипаж снова. Остановились в сельской школе, пили чай с нашими солдатами.. Евгений Сергеевич * (*Врач Царской Семьи – Е. С. Боткин – С.М..)слег из – за ужасных колик в почках. Когда стемнело, привязали колокольчики к нашей тройке, любовались прекрасным закатом и луной. Вперед и дикая скорость.. Подходя к Тюмени: эскадрон, на лошадях построенный в цепочку, сопровождал нас по пути к станции, пересекли реку по раздвижному мосту, проделали три версты по темному городу. В середине ночи погрузились в поезд". Лейтмотив жизни в поезде который кружил по сибирской ветке железной дороги от Тюмени до Омска и от Омска до Екатеринбурга – так долго разбирались комиссары куда же вернее будет им отвезти ценный груз! – тот же самый: мысли об оставленных в Тобольске детях. Александра Феодоровна несколько раз записывает в дневнике: «Писала детям»..

Дети и свита тоже терялись в догадках о родителях. Анастасия Гендрикова с тревогой записывала в дневнике 5 мая 1918 года: «Три дня нет известия. Алексею Николаевичу, слава богу, лучше – третьего дня вставал. Два раза в день службы в походной церкви. Вчера с детьми приобщались. Вечером пришло известие (телеграмма Матвеева), что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей».

23.

7 мая, во вторник, Пьер Жильяр записал в своем дневнике: «Дети, наконец, получили письмо из Екатеринбурга…»

Позже он рассказывал полковнику - следователю Н. Соколову:

«От Государыни пришло письмо. Она извещала в нем, что их поселили в двух комнатах Ипатьевского дома, что им тесно, что они гуляют лишь в маленьком садике, что город пыльный, что у них осматривали все вещи и даже лекарства..»

Татьяна Николаевна тоже писала письмо в те дни. Писала своей давней знакомой, старшей сестре Царскосельского  лазарета, супруге  генерала  Чеботарева, Валентине  Ивановне, передавая в строках своего послания  и меж ними всю тяжесть впечатления от разлуки с родными и от первых, неуверенных, тревожных писем, полученных от них:

Тобольск, 1/14 мая 1918 г.

 

Милая Валентина Ивановна,

 

Что-то очень давно нет от Вас никаких вестей7 Как поживаете? Получили ли посылку? Как провели праздники? У нас они прошли тихо, но грустно, т. к. без Папы и Мамы. Вы вероятно уже слышали, что их от нас увезли отсюда. Так было тяжело с ними расставаться. Вы нас наверно поймете. Мария поехала с ними, а мы остались с братом, который болен. - Нам конечно не говорили куда и зачем их повезли, они тоже ничего не знали. - Почти через неделю после их отъезда мы узнали, что они приехали в Екатеринбург. Получаем от них письма, это такая радость для нас. - У Мамы сильно болит сердце от ужасной дороги до Тюмени. Ведь они проехали 200 с чем то верст на лошадях по отвратительной дороге. По дороге ночевали в деревне. Теперь они живут в трех комнатах. Перед окнами огромный забор т. ч. видны только верхушки церквей. - Теперь и мы ждем скорого отправления, как только брат совсем поправится. - Получаете ли известия от мужа (*ген. П. Г. Чеботарев – С. М.)? Где Гриша (*сын В. И. Чеботаревой – С. М.) теперь, что делает? От Биби* (*Лицо  неустановленное, вероятно, одна из  сестер милосердия в лазарете или приближенных к Царской  Семье лиц.  Это краткое, домашнее имя встречается в переписке Царской Семьи  неоднократно! – С. М.) ни звука, должно быть, письма не доходят. Надеюсь Вы здоровы? Я беспокоилась о Вас, что так давно не писали. Как Ольга Петровна* (*Одна из сестер милосердия Екатерининского госпиталя в Царском  Селе, О. П. Грекова -  С. М.) с мужем (*барон Д. Ф. Таубе)? Видаете ли их? Буду очень рада, если напишите, и адресуйте прямо мне. Ольга Вас целует. Погода у нас была очень теплая на Страстной, мы даже гуляли в одних платьях, а на праздниках было холодно и снег выпал. Теперь опять понемногу становится теплее. - Где теперь Л. Ф. и ее муж (*генерал П. Н.Краснов и его супруга. – С. М.)? Подумайте, Оношкевич (*Вероятно, офицер,  один из бывших пациентов Царскосельского лазарета. -  С. М.) писал нам два раза удивительно милые письма. - Откровенно говоря, никогда этого от него не ожидала, милый мальчик. Ну, до свиданья, милая Валентина Ивановна. Вспоминаю часто милый лазарет и вас всех. Всего хорошего. Храни Вас Господь. + Как (...)?  (*Пропуск в письме. – С. М. )Крепко и нежно Вас целую. Привет всем, кто помнит.

Ваша Татьяна."

Она надеялась, что их помнят. Что они смогут, хоть  когда нибудь, встретиться с теми, кого любили и знали в прошлой жизни. .. Она надеялась. И терпеливо помогала Анастасии и  Ольге упаковывать вещи, книги, иконы – теплые и  дорогие  всем им знаки прошлого, которое  могло никогда более не вернуться!

 Первое известие от своих юных «тобольчан» родители - арестанты получили  восьмого мая 1918 года. Это была телеграмма, написанная Ольгой: «Благодарим за письма. Все здоровы. Маленький был уже в саду. Пишем. Ольга.»

Император Николай обрадовано пишет в своем скупом ежедневнике: «Украинцев принес нам первую телеграмму от Ольги перед ужином. Благодаря всему этому в доме почувствовалось некоторое оживление..» Оживление это несколько разрядило  напряжение,  прочно поселившееся в душах  Царственных пленников, хотя от внутреннего беспокойства и тоски они все равно  не могли найти себе места. Цесаревна   Мария Николаевна писала в те дни сестрам в  Тобольск   о странной, нервной " чехарде – кадрили" обысков и  досмотров,  то и дело устраиваемых членами Уралсовета в доме  Ипатьева:

" Екатеринбург 27 апреля. 1918 г.

Скучаем по тихой и спокойной жизни в Тобольске. Здесь почти ежедневно неприятные сюрпризы. Только что были члены областного Комитета и спросили каждого из нас, сколько кто имеет с собой денег. Мы должны были расписаться. Так как Вы знаете, что у Папы и Мамы с собой нет ни копейки, то они подписали, ничего, а я 16 р. 75 к. кот. Анастасия мне дала в дорогу. У остальных все деньги взяли в комитет на хранение, оставили каждому понемногу, выдали им расписки. Предупреждают, что мы не гарантированы от новых обысков. - Кто бы мог думать, что после 14 месяцев заключения так с нами обращаются! - Надеемся, что у Вас лучше, как было и при нас".

И в другом письме, несколькими  днями позже:

"С добрым утром дорогие мои. Только что встали и затопили печь, т. к. в комнатах стало холодно. Дрова уютно трещат, напоминает морозный день в Тобольске. Сегодня отдали наше грязное белье прачке. Нюта тоже сделалась прачкой, выстирала Маме платок, очень хорошо и тряпки для пыли. У нас в карауле уже несколько дней латыши.(…)Теперь уже, наверное, скоро приедете? Мы о Вас ничего не знаем, очень ждем письма. Я продолжаю рисовать все из книжки Бем. Может быть, можете купить белой краски? Ее у нас очень мало. Осенью Жилик где-то достал хорошую, плоскую и круглую. Кто знает, может быть это письмо дойдет к Вам накануне вашего отъезда? Благослови Господь ваш путь и да сохранит Он вас от всякого зла. Ужасно хочется знать, кто будет вас сопровождать. Нежные мысли и молитвы вас окружают - только, чтобы скорее быть опять вместе. Крепко вас целую, милые, дорогие мои и благословляю…  Ваша Мария."

24.

 Мария Николаевна  пока не знала, что  в  Тобольске тоже царила оживленная, нервная суета. Но не со стороны арестантов. Вот записи из дневника П. Жильяра, гувернера Наследника и Цесаревен: «Пятница, 17 мая. Солдаты нашей охраны заменены красногвардейцами, присланными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который приехал за нами. У нас с генералом Татищевым такое чувство, что мы должны, сколько возможно, задержать наш отъезд; но Великие княжны так торопятся увидеть своих родителей, что о у нас просто нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию.

Суббота, 18 мая – Всенощная. Священник и монахини были раздеты и обысканы по приказанию комиссара. Комиссары явно  искали во флаконах с микстурами и таблетками романовские драгоценности. Не нашли. И поняли, что их привезут из Тобольска дети. После этого  и почтовая связь  и подготовка к столь желаемому   детьми отъезду   значительно ускорились. Снова цитирую отрывки из дневника  Пьера Жильяра:

Воскресенье, 19 мая. День рождения Государя. Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар отказывает священнику в разрешении приходить к нам. Он запрещает Великим княжнам запирать ночью свои двери. Понедельник, 20 мая. В половине двенадцатого уезжаем из дома и садимся на пароход «Русь». Это тот пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден получила разрешение ехать вместе с нами и присоединилась к нам. Мы покидаем Тобольск в пять часов. Комиссар Родионов запирает Алексея Николаевича и Климентия Нагорного в их каюте. Мы протестуем - ребенок болен и доктор должен иметь право входить к нему во всякое время.

Среда 22 мая. Мы приезжаем утром в Тюмень.»

Далее о скорбном путешествии – отрывок из свидетельских показаний П. Жильяра полковнику Н. Соколову:

«Когда на пароходе мы прибыли в Тюмень, то в поданном для нас составе поезда оказались только вагоны четвертого класса и один багажный. Комиссар Хохряков в заботах о больном Алексее Николаевиче долго хлопотал, волновался и бранился, пока не удалось получить один классный вагон. В этом вагоне поместились бывшие великие княжны, Алексей Николаевич с доктором Деревенко и служитель Цесаревича - К. Г. Нагорный, генерал Татищев, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, Е. А. Шнайдер и Е. С. Эрсберг. Все остальные, в том числе я и мистер Гиббс, поместились в общем вагоне четвертого класса. Комендант Родионов, также как и в Тобольске, был без надобности груб и придирчив.

В Екатеринбург поезд прибыл в два часа ночи на 23 мая. Часов в восемь были поданы извозчики, на которых увезли Великих княжон, Алексея Николаевича с Нагорным и доктором Деревенко. Для принятия всех прибывших с поездом, на вокзал приехал председатель Екатеринбургского областного Совета Белобородов…».

25.

Николай Второй записывал в своем дневнике о встрече детей:

« 23 мая. Четверг. Утром нам в течение одного часа последовательно объявляли, что дети в нескольких часах от города, затем, что они приехали на станцию и, наконец, что они прибыли к дому, хотя их поезд стоял здесь с двух часов ночи! Огромная радость была увидеть их снова и обнять после четырехнедельной разлуки и неопределенности. Взаимным расспросам и ответам не было конца. Очень мало писем дошло от них и до них. Много они, бедные, претерпели нравственного страдания в Тобольске и в течении трехдневного пути.. За ночь выпал снег и лежал целый день. …»

Этот снег в дневнике Императора - как горький вздох в минуты тяжелого раздумья.. Голгофа приближалась или - продолжалась? - тем, что к Семье не пропустили, обысканных и допрошенных накануне в комнате коменданта Пьера Жильяра и Климентия Нагорного, несмотря на ходатайство Государыни и доктора Евгения Сергеевича Боткина.

Вкратце, два слова о дальнейшей судьбе этих двух, преданных Семье, людей.

Климентий Григорьевич Нагорный был расстрелян в конце июня 1918 года, в Екатеринбургской тюрьме. Пьер Жильяр выслан из Пермской губернии, отправлен в Тюмень, где ему даровали «свободу передвижения»… Позднее он  оказался за границей, где до конца своих дней собирал свидетельства и документы о семье последних Романовых и  написал удивительную по искренности и объективной теплоте сердца книгу о Них, убиенных в июле 1918 года..

Мучительно переживая разлуку с Семьей, которой был бесконечно предан, Жильяр писал много лет спустя, в своих мемуарах: « Я и теперь не могу понять, чем руководствовались большевистские комиссары в своих действиях, которые привели к спасению наших жизней. Отчего, например, увезли в тюрьму графиню Гендрикову, но оставили на свободе баронессу Буксгевден, (Изу) такую же фрейлину Императрицы? Отчего они, а не мы?! Чудеса! Я ходил со своими коллегами к консулам Англии и Швеции, так как французский консул отсутствовал. Надо было, что бы то ни стоило предпринять шаги, чтобы помочь несчастным заключенным. Оба консула нас успокоили, говоря что меры приняты, и они не находят положение угрожающим..»

 

26.

Но оно - было таковым, ибо новый, жесткий «екатеринбургский» режим вплотную приближался к тюремному: во – первых, двойной высокий забор перед окнами, не позволявший видеть ничего, кроме кусочка неба, ограничение прогулки одним часом, караул внутри здания, в комнатах, смежных с теми, где жили арестанты, сокращение числа лиц, окружавших арестантов в Тобольске и составлявших «общество» для царской семьи., а во вторых, сокращение рациона питание – строго по пятьсот рублей на человека. В третьих, - контроль за перепиской; в четвертых – прекращение всякого рода свиданий с лицами, находящимися во вне…Германская миссия «Красного креста», (находящаяся в то время в Екатеринбурге – С. М.)  по словам ошеломленного П. Жильяра, «отлично знала в каких ужасных условиях находилась Царская Семья», но ничего абсолютно миссией предпринято не было!!! Немцы, очевидно, никак не могли забыть резких высказываний русской Царственной четы в адрес своего кузена – кайзера Вильгельма и его воинственной политики.  И, потом, как это ни страшно, Царственные узники никому в мире не были нужны!

27.

  Все это  прекрасно понимало новое, "якобинско -  маратовское" правительство России. Как уже упоминалось, Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов – Ленин в мае 1918 года был по отношению к Романовым настроен очень воинственно: молодое, яростно амбициозное правительство готовило суд над бывшим Императором, но для вынесения приговора требовались доказательства связи Николая Второго с монархическими центрами и всяческими подпольными организациями в России и на Урале. Естественно, таковых доказательств – не было и быть не могло. Тогда их стали просто фабриковать, подсовывая измученным заложникам письма о грядущих планах освобождения, от якобы, «преданных всецело, бывших офицеров русской армии»…

28.

Замелькали вокруг царственных теней имена гвардии капитана Д.Малиновского – Ярцова, Ахвердова, Делинсгаузена и прочих. Эта маленькая команда бывших офицеров Николавской академии Генерального штаба, быть может, и, правда, вынашивала какие то планы по спасению Семьи, но истинно «ударным кулаком» в борьбе с большевиками за арестантов стать не смогла. В ее среду всеведущим Уралсоветом были точно и тонко внедрены провокаторы - П. Войков, по кличке «Интеллигент» и некий И. Родзинский, с одною единственной целью: « По тому времени надобно было, – вспоминает И. Родзинский, - нужны были доказательства, что готовилось похищение. Надо сказать никакого похищения не готовилось. Собирались Белобородов, Войков и я. Текст составлялся, придумывался тут же. И дальше, значит, Войков по - французски диктовал эти письма, а я записывал, так что почерк там мой…» (*Здесь цитируются подлинные воспоминания И. Родзинского, писавшего под диктовку Войкова письма заложникам с ошибками на французском языке, в которых Цесаревич Алексей зовется просто «царевичем». Как в народной сказке!– С. М.)

 

29.

Николай Второй и его Семья, естественно, почти тотчас разгадали тонкую игру провокаторов. Это явствует из того, что Николай Александрович совершенно открыто упомянул в своем дневнике факты получения писем из Ново – Тихвинского монастыря. Вот ответ Государя Николая Александровича, написанной рукою старшей Великой княжны Ольги, но, надо думать, его читали и соглашались с ним все члены измученной Семьи в том числе, и - Татьяна Николаевна - молчаливая и гордая Цесаревна. Кстати, гордый Романовский дух, витает над строками этого послания, если вчитаться в него внимательно. Думается, провоцирующая сторона поняла это с первых букв.

«Мы не хотим и не можем бежать, мы можем только быть похищенными силой, так как сила нас привела в Тобольск. Так что, не рассчитывайте ни на какую помощь активную с нашей стороны. Командир имеет много помощников, они меняются часто и стали озабоченными. Они охраняют наше заключение, как и наши жизни, очень добросовестно, и очень хороши с нами. Мы не хотим, чтобы они страдали из – за нас, не вы из – за нас, в особенности, ради Бога, избегайте кровопролития…

Если Вы пристально наблюдаете за нами, то сможете всегда прийти и спасти нас в случае опасности неизбежной и реальной. Мы совершенно не знаем, что происходит снаружи. Не получаем ни журналов, ни газет, ни писем. С тех пор,  как позволили открывать окно (*Все окна в доме Ипатьева были закрыты наглухо и замазаны известью. Незадолго до получения Семьей первого лже – письма « гвардии капитана Малиновского» комиссия Уралсовета в составе шести человек, осмотрела дом и… внезапно позволила Семье открыть два окна в столовой и угловой комнате. Более, чем странно! – С. М.. ), надзор усилился и даже запрещают высовывать голову, с риском получить пулю в лицо". Из письма предельна ясна позиция Семьи: " ничего не нужно предпринимать, во избежания кровопролития и новых страданий!"

30.

Итак, вывод из этой переписки напрашивался уже сам собою: вовлечь Семью в лже – заговор «отчаянно французящим» комиссарам - не удалось!

Тогда они стали поговаривать о «эвакуации» – неизвестно куда, и приказали даже «тайно и тихо укладывать вещи, не возбуждая подозрения охраны»* (*Дневник Николая Второго за 12 - 13 мая 1918 г). Вокруг постоянно и подозрительно горячо суетился комиссар Авдеев, переписывали уцелевшее серебро и посуду, составляли опись мебели, стоявшей в доме. Все это было непонятно и тревожило несказанно.

 

До первого июня семья пребывала в «бивуачном состоянии», не раскладывая собранные вещи. Татьяна и Ольга не на шаг не отходили от матери, ослабевшей от тревог и бессонных ночей. Татьяна все чаще читала матери по ее просьбе « духовное чтение»: книги о житии Серафима Саровского и Божией матери, «Патерик Киево – Печерской лавры», Библию в коричневом переплете с лиловой, муаровой, почти выцветшей закладкой. Лилово – сиреневым был и дневник Александры Феодоровны, который Татьяна подарила ей на Новый год, смастерив обложку из куска ее шелкового шарфа. Титульный лист украшала надпись, сделанная по-английски, изящным, летящим почерком, чуть наискось, с неизменным парафом - росчерком: «Моей любимой, дорогой МамА, с лучшими пожеланиями счастливого Нового года. Пусть будет Божие благословение с тобой и защищает оно тебя всегда. Любящая дочь Татьяна.»

Именно в этой тетради можно прочесть записи Императрицы о том, как проходили последние полтора месяца их трудной жизни в Ипатьевском доме.. Обратимся же к ним, по необходимости дополняя записи другими документами и собственными размышлениями. Итак, текст дневника.

«13 июня. Утренняя молитва. Солнечное утро.

9.45 – не было прогулки. Авдеев велел собираться, так как в любой момент. Ночью Авдеев – опять. И сказал, что не раньше, чем через несколько дней.» 

Александра Феодоровна пишет о странной поездке – эвакуации с затаенной в сердце тревогой. Если бы знала она, что сердце ее не обманывает. В ночь на 13 июня в бывшую гостиницу купца Королева, в Перми, явились трое неизвестных и предъявили «ордер ЧК на увоз Великого князя Михаила и его секретаря Джонсона». Они увезли и великого князя и его секретаря в неизвестном направлении, а на следующее утро в газетах Пермской губернии был разыгран тщательный спектакль-фарс появились статьи о похищении Михаила Александровича Романова. Сам же «похищенный» валялся в лесу, в яме, закиданной наскоро прутьями, в пяти верстах от поселка Мотовилиха, что по дороге на Пермь. В теле его застряли пули, одна из них пробила череп - навылет. Зарывать труп «похитители в кожанках» приехали лишь на другой день.. И Николая Александровича с Семьей, может статься, планировали убить во время такой же поездки, кто знает? Можно четко представить, как бы протекала такая групповая поездка. Можно. Если сердце не замрет от ужаса!

 

31.

Но карты вновь были спутаны тем, что крепло наступление белой армии. Большевики шатались в своих креслах – тронах. И испуганно озирались: что скажут мировые державы, если узнают вдруг об уничтожении не только брата Царя, но и его самого, со всею Семьей?! Роковая «поездка – казнь» была отложена. Пока – не осмеливались. Тянули время. Рассчитывали. Прикидывали варианты торга. А для Семьи вплывало маревом в узкие форточки жаркое лето 1918 года. Шли дни.

16 июня. Дневник Николая Второго. «Всю неделю читал и сегодня окончил «Историю императора Павла Первого Шильдера. Очень интересно.»

18 июня. Дневник Николая Второго: «Дорогой Анастасии минуло уже семнадцать лет. Жара снаружи и внутри была великая. Дочери учатся у повара Харитонова готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб. Недурно!»

Что ж! Почти идиллическая картина на фоне постоянно – назойливых часовых и редких ночных выстрелов. Вновь перед нами – страницы дневника Императрицы:

«28 июня, пятница. Мы услышали ночью, как под нашими окнами очень строго приказали часовому следить за каждым движением в нашем окне".

 

А уже 4 июля неожиданно состоялась смена охраны. Коменданта Авдеева сменил

Я.Юровский. Заменена была и вся охрана внутри дома. В саду отыскали закопанные серебряные ложки. Торжественно вернули Семье. И.. еще раз переписали все их имущество. В тот день Императрица записывает в своей тетради: «Авдеев смещен и мы получаем нового коменданта. С молодым помощником, который показался более приличным, по сравнению с другими, вульгарными и неприятными. (* Этот приличный молодой человек был Г. Никулин, через две недели застреливший сына Александры Феодоровны, Цесаревича Алексея!. –  С. М..)

Они велели нам показать наши драгоценности, которые были на нас. Молодой

(помощник) переписал их тщательно и затем они их забрали (куда, на какой срок, зачем, не знаю. ) Оставили только два браслета, которые я не смогла снять..»

«5 июля. Комендант предстал перед нами с нашими драгоценностями. Оставил их на нашем столе, и будет приходить теперь каждый день наблюдать, чтоб мы не раскрывали шкатулки».

 

32.

Что это было? Яростное, тупое, тщеславное проявление властности? Изощренное издевательство палача, уже предполагавшего срок и вид казни? Не знаю. Не решаюсь утверждать определенно, но, вероятно, – да. Яков Юровский спешно приводил дом в порядок: чинили свет, чистили мебель. Императрица запишет в свом журнале эти мелочи трудного арестантского быта: « 8 июля. Ланч только в час тридцать утра, потому что они чинили электричество в наших комнатах.»

11 июля, четверг. Комиссар пожелал увидеть нас всех в 10 утра. Он задержал нас на двадцать минут и во время завтрака не разрешил нам больше получать сыр и никаких сливок.

Рабочий, которого пригласили, установил снаружи железную решетку над единственным открытым окном. Несомненно, это постоянный страх, что мы убежим или войдем в контакт с часовым. Сильные боли продолжаются. Оставалась в кровати весь день".

Жить им оставалось считанные дни, и план по полной изоляции их от мира продолжал работать. В Москве кипела и бурлила жизнь, политические страсти не утихали: большевики рисковали вот-вот потерять власть в драке с эсерами. В Москве, на негласном совещании с прибывшим туда Исаей Голощекиным, было принято решение о скорейшей ликвидации всех Романовых. Быть может, Ленину и Свердлову, политическим противникам бывшего соратника – Троцкого – Бронштейна, так жаждущего суда над коронованным палачом, - хотелось просто и яростно доказать, что они, «правители не на час», что они - сильнее? Не знаю. Возможно, так и было. Я просто продолжаю читать дневник приговоренной к смерти. Дневник бывшей Императрицы.

33.

«12 июля. Постоянно слышим артиллерию, проходящую пехоту и дважды – кавалерию в течение последних двух недель. Также части, марширующие с музыкой, - это австрийские военнопленные, которые выступают против чехов,  которые вместе с частями идут сквозь Сибирь. И не так далеко уже отсюда. Раненые ежедневно прибывают в город.

13 июля. В 6. 30 Бэби имел первую ванну со времени Тобольска. Ему удалось самому залезть в нее и выйти, он также сам карабкается и вылезает из кровати. Но стоять он может только пока на одной ноге. Всю ночь дождило, слышала три револьверных выстрела в ночи..

14 июля, воскресенье. Прекрасное летнее утро. Едва проснулась из – за спины и ног. В 10.30. была большая радость – служили обедницу. Молодой священник он приходит к нам уже второй раз ».

 

По чину той обедницы надо было прочесть молитву «Со святыми упокой». Только прочесть. А дьякон, почему-то – запел ее. И вся семья, кроме Алексея, – он сидел в кресле – каталке – в дружном молчании опустилась на колени. Первым на колени встал Государь. На обратном пути, сконфуженный и взволнованный всем происшедшим, дьякон сказал отцу Ивану Сторожеву:

«У них там, что-то случилось. Они стали какие - то другие"…

Отец Иван махнул рукой и вытер глаза. Он понимал, что узники просто здоровались за руку со смертью, вот и все.  Она, подлинною царицей, уже неслышно и властно стояла у порога...

 

34.

Но все-таки, Императрица упорно продолжала вести дневник. Заканчивала их историю жизни:

«15 июля, понедельник, серое утро, дальше вышло солнышко. Ланч на кушетке в большой комнате, пока женщины, пришедшие к нам, мыли полы. Затем легла в кровать опять и читала вместе с Марией. Они уходили гулять дважды, как обычно. Все утро Татьяна читала мне духовное чтение. В 6. 30. Бэби принял вторую ванну. Безик, в 10. 15. пошла в кровать. Слышала гул артиллерийских выстрелов в ночи и несколько выстрелов из револьвера»..

Последние выстрелы в них – никто не услышит. Полуподвальная комната на первом этаже, рядом с кладовой выходила в глухой Вознесенский переулок и утыкалась окном в косогор. На окне была решетка. Если зажигали свет в том решетчатом полуподвале, его не было видно из-за высокого двойного забора.  Все до мелочей продумали комиссары и конвоиры, даже шум мотора для последнего, «расстрельного» вечера…

35.

В тот последний свой день они встали в девять утра. Как всегда, собрались в комнате отца и матери и вместе - негромко молились, но духовных песен не пели. В 10 часов утра сели пить чай. Как обычно, пришел Юровский с проверкой и неожиданно принес молоко и яйца для Алексея. Он хотел, чтобы у них было хорошее настроение в этот последний их полный день. Он все рассчитал верно. Аликс благодарила, улыбаясь. На прогулке в тот день они были час, как обычно: полчаса перед обедом и после. По сообщениям охраны, гуляли только Император и Великие княжны, Цесаревич Алексей с Императрицей - матерью отдыхали в комнате.

Еще строки записей в дневнике Государыни. Последние.

«16 июля, вторник. Серое утро, позднее вышло милое солнышко. Бэби слегка простужен. Все ушли на прогулку на полчаса, утром. Ольга и я принимали лекарство. Татьяна читала духовное чтение. Когда они ушли, Татьяна осталась со мной, и мы читали книгу пророка Авдия и Амоса….

В восемь часов - ужин. Играли в безик с Н. В 10 – 30 – кровать. Температура воздуха -15 градусов».

36.

Она помолилась перед сном, и в 11 часов ночи свет в их комнате погас. Девочки и Алексей уже спали…

..Там, в мудрой и старой библейской книге, прочитанной Татьяной перед самою гибелью, есть странные, грозные, вещие слова… Вот они:

« …И пойдет царь их в плен, он и князья его вместе с ним, говорит Господь..

Но хотя бы ты, как орел поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда я низрину тебя, говорит Господь»….

Случайно ли она выбрала для своего последнего дня именно эти страницы? Или-правда то, что ничего случайного нет на свете? Она тоже – понимала, предчувствовала, знала?! Бог весть!

…Их всех разбудят в четыре утра. Сведут по лестнице вниз. В той лестнице будет ровно двадцать три ступени. Еще двадцать три мгновения жизни. Или нет, больше. Ведь Татьяне Романовой не повезло так, как ее старшей сестре, Ольге. Она умерла не сразу. Пулям мешали бриллианты, зашитые в лифе и корсете. Отползая в угол комнаты, ошеломленная, оглушенная выстрелами, и всем увиденным ужасом, она закрывала руками и телом израненных сестренок – Марию и Настеньку. Но не спасла. Они тоже были насквозь проколоты штыками. В земном измерении такая страшная гибель длится – Вечность. Во Вселенском масштабе, быть может - миг. Я молю Бога, чтобы страшный миг поскорее закончился.. Где - то там, перед законом Небес, дыханием Вселенной, Они теперь - все вместе.. А над городом, в звенящей пустоте черной ночи, вперемешку с артиллерийской канонадой наступающих белых, плывет жар позднего, короткого сибирского лета.. Последнего лета Царственной Семьи. Или это мне - только кажется?

37.

И еще…  Меня настойчиво продолжает преследовать волнующий, ароматный туман… Туман  "легенды воскрешения".

Он коснулся их всех, но Татьяны Николаевны  - менее  всего. Она упоминается в  рассказе князя Алексиса ди Анжу-Дураццо мимолетно, как одна из  "зауральских дам". Неприметных.  Молчаливых. Когда Семью разделили, то с ней, по просьбе Александры Феодоровны,  в монастыре оставили именно Татьяну. Они встречались позднее, во Львове, с  Ольгой, отмечали вместе праздники, но далее след  цесаревны Татьяны Николаевны совершенно  теряется. "По слухам,  - пишет автор статьи о князе Алексисе ди Анжу и его легенде Таисия Белова, обозреватель газеты  "Совершенно секретно ", -  она погибла при бомбежке в начале войны".  Где, в каком городе?  Во Львове, Пскове  Киеве? Неизвестно. В романе  - фантазии Игоря Бунича  "Быль беспредела" дочь бывшего российского Кесаря  и Командующего - полковника русской армии Николая Александровича Романова,   Цесаревна Татьяна  Николаевна, прослужит учительницей музыки и  частным репетитором почти до конца жизни, никому так и не открыв  тайну своего  происхождения. Еще один след  бытия " милой легенды по имени Татьяна"  эхом аукнется – откликнется в мучительной и блестящей истории  одной из "Анастасий" – Анны Андерсон. В начале пребывания ее  в  берлинской клинике  Дальдорф, под именем  фройляйн Унбекант*(*"Неизвестной" - буквальный перевод с немецкого. – С. М.) некоторые ее принимали за  Великую княжну Татьяну Николаевну… Почему  "легенда о воскрешении" Татьяны не удалась так полно, как удались варианты " вторых жизней"  Цесаревен Марии, Анастасии и даже – Ольги? Уж не потому ли, что   образ и манеру поведения  Тани, Танечки,  Танюши,  Ее Императорского  Высочества Цесаревны и Великой  Княжны Татьяны Николаевны Романовой, было очень трудно как–то  "упростить и опростить", придать ему черты беженки, нищенки, просительницы,  женщины с неустойчивой психикой, дамы с непонятным прошлым?! Ибо  в своей короткой и яркой жизни она  была   лишь  Той, кем ей предназначило быть само Провидение,  сама Судьба:  истинной Дочерью Последнего Императора России….. Но это лишь мое  предположение, не более того, читатель!

 

Нам с тобою уже пора переходить к следующему прелестному  цветку  Романовского  венка, к следующей жемчужине, выпавшей так безвременно из блестящего, благоуханного ожерелья Царской Семьи… Маша, Машенька, Marie, средняя  из сестер…

 

Часть третья. Мария Николаевна Романова. " Я имя чудное  шепчу,  и нежный образ предо мною…"

14/26 июня 1899 года Петергоф. – 17 - 18 июля 1918 года. Екатеринбург.

 

1.

…..Ее буква в совместном, сестринском затейливом вензеле «ОТМА » была третьей. Она и по старшинству была третьей – старшей в их девичьей, «младшей паре». Прелестная русская Цесаревна, Великая княжна Мария Николаевна Романова - дочь последнего Государя  Николая Александровича - появилась на свет 14/26 июня 1899 года в Петергофе.  О ее  рождении есть запись в дневнике Императора: Счастливый день: Господь даровал нам третью дочь — Марию, которая родилась в 12:10 благополучно! Ночью Аликс почти не спала, к утру боли стали сильнее. Слава Богу, что всё окончилось довольно скоро! Весь день моя душка чувствовала себя хорошо и сама кормила детку.[3]

 

 

Великая княгиня Ксения Александровна в свою очередь отозвалась на это событие  в своём изящном дневнике следующим образом:

 

"Какое счастье, что всё кончилось благополучно, все волнения и ожидания наконец позади, притом жаль, что родился не сын. Бедняжка Аликс! Но мы рады всё равно — какая к тому важность — мальчик или девочка. 

Гувернантка – няня мисс Маргарита Игер  вспоминала,  в свою очередь о  крещении маленькой   Цесаревны в купели придворной церкви - собора:

 На все вопросы  я отвечала  священнику по-французски и по-английски, но похоже, он ничего не понял. Тогда я на пальцах показала ему количество  нужных  для воды градусов и толпа взволнованных и заинтригованных священнослужителей принялись готовить купель для малышки. Наконец появились и приглашённые, — послы и их жены, все одетые по моде своих дворов. Маленькая китаянка выглядела особенно миловидно и броско, на ней было роскошное голубое кимоно, украшенное вышивкой, и маленькая голубая шляпка, над одним ухом был прикреплён красный цветок, над другим — белый. Римско-католическую церковь представлял здесь кардинал в красной шляпе и сутане, а глава Российской лютеранской общины был одет в чёрную рясу с гофрированным воротником. Дело в том, что поляки большей частью исповедуют католицизм, а финны принадлежат к лютеранской или реформатской церквям. <…> Дагмар ( вдовствующую императрицу -  мать и молодую императрицу сопровождали пятьсот молодых девушек, т. н. «demoiselles d`honneur» (* молодых  фрейлин Двора – С.  М. ). Эти юные девушки в торжественных случаях, подобных этому, всегда одеваются одинаково — в алые, расшитые золотом, бархатные платья со шлейфом, с нижними юбками из белого сатина; в то время как дамы более старшего возраста, «les dames de la cour» * (*  придворные дамы – С.  М. ) одели тёмно-зелёные с золотом платья.  Крестильное помещение  собора празднично  сияло

Император Николай  осторожно возложил на новорождённую орден Святой Анны I степени и вместе с женой покинул церковь, где, по обычаю, отцу и матери нельзя было находиться во время обряда крещения.

По воспоминаниям  нянюшки Маргариты Игер, сама виновница  торжества  -  Великая княжна - "была одета в коротенькую «крестильную» рубашку, которая перешла ей по наследству от отца — эта рубашка в тот же день пропала,  и разыскать пропажу так и не удалось. В церковь великую княжну внесла фрейлина императрицы княгиня Голицына. Опять же, по обычаю, издавна связанному с крещением, срезанные с головы новорождённой пряди волос закатали в воск и бросили в купель. Считалось, что это покажет будущее малышки — восковой шарик благополучно утонул, что, как горько иронизировала миссис Игер, должно было значить, что в будущем малышке ничего не угрожает". М.  Игер.  Пребывание в Зимнем дворце.  Шесть лет при русском дворе. " 1905 г.  стр 283.  – ссылка  в Интернете – С.  М. )

 

Июньское ласковое солнце щедро улыбнулось   новорожденной  царственной малышке ,  и навсегда  оставило на ее нежном личике памятки – веснушки.

Она шалила едва не с самого младенчества, была подвижной, смешливой, забавной «пышкой - Туту», которую особенно любила ее крестная мать, сестра Отца – Императора, Великая Княгиня Ольга Александровна. Крестная прощала ей все: грациозную неповоротливость в танцах на детских балах, беспричинные слезы от нелепой, невысказанной ревности к старшим сестрам, впрочем, никогда слишком надолго не омрачающей природную «хрустальность» и "распахнутость" детской ее души.

 

Машенька, Marie, Мэри, просто – «Машка»; «наш добрый толстенький Тютя» – так, обожающе поддразнивая, звали ее в большой романовской семье, любя без меры ее улыбку и распахнутые глаза – блюдца. По воспоминаниям современников, Машенька Романова "была самой красивой дочерью Императора".

Софья Яковлевна Офросимова писала о ней с восторгом: «Ее смело можно назвать русской красавицей. Высокая, полная, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, она особенно мила русскому сердцу. Смотришь на нее и невольно представляешь ее одетой в русский боярский сарафан; вокруг ее рук чудятся белоснежные кисейные рукава, на высоко вздымающейся груди - самоцветные камни, а над высоким белым челом - кокошник с самокатным жемчугом. Ее глаза освещают все лицо особенным, лучистым блеском; они... по временам кажутся черными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец ее нежных щек. Она весела и жива, но еще не проснулась для жизни; в ней, верно, таятся необъятные силы настоящей русской женщины".

Пьер Жильяр, преданный Семье воспитатель, восхищенно вторил придворной даме по прошествии многих лет: "Мария Николаевна была настоящей красавицей, крупной для своего возраста. Она блистала яркими красками и здоровьем, у нее были большие чудные глаза. Вкусы ее были очень скромны, она была воплощенной сердечностью и добротой; сестры, может быть, немного этим пользовались..» Соглашалась с ним и Софи Буксгевден, фрейлина императрицы и подруга всех четырех девушек,. Она писала, что Мария Николаевна была в полном подчинении у младшей, Анастасии Николаевны, - "постреленка", как звала ее мать - Императрица.

2.

Но, несомненно, что это подчинение, если оно действительно имело место, не могло исходить из природной слабости характера Марии Николаевны. Многие замечали, что эта юная девушка обладала большой внутренней силой. "У нее был сильный, властный взгляд. Помню ее привычку подавать руку, нарочно оттягивая ее вниз" (И. В. Степанов).

Юлия Александровна фон Ден, приятельница Государыни, не покинувшая Семьи после ареста в Александровском дворце, вспоминала: "Когда я впервые познакомилась с Великой княжной Марией Николаевной, она была еще совсем ребенком. Во время мятежа 1917 года мы очень привязались друг к другу и почти все дни проводили вместе. Она была просто - золото и обладала недюжинной внутренней силой. Однако, до наступления тех кошмарных дней, я даже не подозревала, насколько она самоотверженна. Ее Высочество была поразительно красива... глаза, опушенные длинными ресницами, густые темно- каштановые волосы. Некоторая полнота Марии Николаевны была поводом для ласковых шуток со стороны Ее Величества. Она не была такой живой, как ее сестры, зато имела выработанное мировоззрение и всегда знала, чего хочет и зачем".

Лили Ден поведала о следующем эпизоде из тех невероятных, ураганных, по ее выражению, дней февральского переворота: ""А где Marie?" - спросила Государыня. Я вернулась в красную гостиную. Мария Николаевна по-прежнему сидела, скорчившись, в углу. Она была так юна, так беспомощна и обижена, что мне захотелось утешить ее, как утешают малое дитя. Я опустилась рядом с ней на колени, и она склонила голову мне на плечо. Я поцеловала ее заплаканное лицо.

-Душка моя, - проговорила я. - Не надо плакать. Своим горем вы убьете Mama. Подумайте о ней".

Услышав слова: "Подумайте о ней", Великая княжна вспомнила о своем долге перед родителями. Все и всегда должны отвечать их интересам.

-Ах, я совсем забыла, Лили. Конечно же, я должна подумать о Mama, - ответила Мария Николаевна.

Мало - помалу рыдания утихли, к Ее Высочеству вернулось самообладание, и она вместе со мной отправилась к родительнице".

О храбрости и самообладании Великой княжны Марии Николаевны вспоминает и другая свидетельница тех страшных дней, Анна Танеева - Вырубова:

"...Никогда не забуду ночь, когда немногие верные полки (Сводный, конвой Его Величества, Гвардейский экипаж и артиллерия) окружили дворец, так как бунтующие солдаты с пулеметами, грозя все разнести, толпами шли по улицам ко дворцу. Императрица вечером сидела у моей постели. Тихонько, завернувшись в белый платок, она вышла с Марией Николаевной к полкам, которые уже готовились покинуть дворец. И может быть, и они ушли бы в эту ночь, если бы не Государыня и ее храбрая дочь, которые со спокойствием до двенадцати часов обходили солдат, ободряя их словами и лаской, забывая при этом смертельную опасность, которой подвергались. Уходя, Императрица сказала моей матери: "Я иду к ним не как Государыня, а как простая сестра милосердия моих детей"".

"МамА убивалась, и я тоже плакала, - призналась Мария Николаевна Танеевой, во время известия об отречении Государя - отца от престола,- но после, ради МамА, я старалась улыбаться за чаем". Сохранились строки из ее  письма Отцу на английском языке, которые она писала 3 марта 1917 года из Царского  Села, уже будучи  пленницей. Я впервые привожу  их  здесь, переведя на русский язык: " Дорогой и любимый Папа! Я - всегда с Вами в моих мыслях и молитвах. Сестры все еще лежат в темной комнате, и  Алексею уже это надоело,  и он  перешел в игральную - комнату с открытыми окнами. Сегодня мы  очищали пули от олова с Жиликом* (*Так  дружески, между собою, и в письмах к родным,  дети называли  месье Пьера Жильяра, воспитателя. Вероятно,  Мария и Алексей очищали от олова старые патроны, чтобы отдать их офицерам охраны. Преданные им люди еще оставались  во дворце. Караул не был  пока что заменен. Маловероятно, чтобы Алексею позволили играть  старыми патронами, хотя у него было игрушечное ружье! Факт малопонятный в письме.   -  С. М.) и были очень довольны. Я провожу почти все дни с МамА,  потому что  теперь только я  одна здорова и могу ходить. Я также сплю с нею в одной комнате, чтобы быть близко на случай, если  ей что - то понадобится. Лили  Дэн спит в красной  гостиной на диване, где  спала раньше Ольга. Дорогой, любимый  Папа, все мы сердечно тебя обнимаем и целуем.  Храни Тебя Бог. Твои  Дети". Сдержанное  и теплое одновременно письмо. Мария  каждой строкою старается успокоить отца,   не позволяя себе ни одной жалобы ни  на здоровье,  ни на тревожащую их  всех безмерно обстановку внутри и вокруг дворца. Зная уже об Отречении, она  ни в  чем и ничем  не укоряет Отца – Императора, только стремиться сообщить ему, что они не одни, что  с ними преданная Лили Дэн, что Алексею стало лучше, и он  уже в той комнате, где стоят его игрушки. И в комнате открыты окна, - значит, они - не совсем пленники, раз свежий  воздух там волен. Сердцем она знала, что Отец отлично поймет то, что написано между строк.

Но, обладая не меньшей внутренней силой, чем ее старшая сестра Татьяна, Мария, тем не менее, была с виду мягкая,"домашняя девушка" со своей глубинной, душевной жизнью, внутри которой происходили мало кем замечаемые внутренние процессы, но чуткая мать и в этой богатой, по природе сокровенной натуре, угадывала эти нюансы, «звуки души», всегда подбадривала, была Марии, - как и остальным детям, - любящим страшим другом.

Следующие отрывки из переписки между императрицей Александрой Феодоровной и ее дочерью, взятые мною из книги православного литератора и педагога Марины Кривцовой немного проясняют образ этой наименее известной из всех сестер - Цесаревен:

3.

"Дорогая Мария, с любовью благодарю тебя за несколько твоих писем…. Старайся всегда быть хорошей и послушной маленькой девочкой, тогда все будут любить тебя. У меня с Анастасией нет никаких секретов, я не люблю секреты. Да благословит тебя Бог. Много поцелуев от твоей мамы".

А вот еще одно интересное письмо, тоже приведенное в книге Кривцовой.

Оно ясно показывает, какая сложная внутренняя борьба одолевала иногда душу маленькой принцессы Марии. Считая себя «толстым и неуклюжим медвежонком», то и дело ставящим кляксы в тетрадях с упражнениями во французском и чистописании, малышка иногда мучилась тем, что она, может быть и совсем нелюбима старшими сестрами – красавицами, может в чем - то мешать им. Она нередко тушевалась в их присутствии и даже впадала в отчаяние, говорила матери, что ее никто вообще не любит! Ее няня,  мисс  Маргарита Игер,  к примеру,   описывала  в своих  мемуарах и такой случай:

 "Как-то   Ольга и Татьяна соорудили домик из стульев в одном из углов детской, и не пустили в него бедняжку Марию, заявив, что она будет играть лакея, и потому должна оставаться снаружи. Я построила ещё один домик в другом углу, рядом с колыбелькой Анастасии, которой в то время было несколько месяцев от роду для неё, но Мария упорно смотрела в другой конец комнаты, где увлечённо играли старшие. Неожиданно она бросилась туда, ворвалась в домик, отвесила пощёчины обеим сестрам, и убежав в соседнюю комнату, появилась опять, наряженная в кукольную плащ и шляпу, с кучей мелких игрушек в руках, и заявила: «Я не собираюсь быть лакеем! Я буду доброй тётушкой, которая всем привезла подарки!» Затем она раздала игрушки «племянницам» и уселась на пол. Обе старшие пристыжено переглянулись, затем Татьяна сказала: «Так нам и надо. Мы были несправедливы с бедной маленькой Мэри». Раз и навсегда они усвоили этот урок, и с тех пор всегда считались с сестрой."   

 

Иногда  Машенька   шалила не столь  уж резко.  Был случай, когда малышку  наказали за то, что она стащила несколько обожаемых ванильных булочек с родительского чайного стола,  за что строгая  мать - императрица, приказала уложить её спать раньше обычного времени. Однако, отец — Николай II - тотчасже  возразил, заявив: «Я боялся, что у неё скоро вырастут крылья, как у ангела! Я очень сильно рад увидеть, что она человеческий ребёнок».

Шалости  Марии вносили в ее облик теплоту   сердечных  эмоций,  говорили лишь о ее  темпераменте  и  скрытом чувстве    собственного достоинства. Быть может, и   о некоей полудетской  ревности к   красавицам  - сестрам,  но не более того.   Даже Григорий Распутин мягко и ласково называл ее  " дорогой жемчужиной".  Находясь в паломничестве по святым местам,  он посылал ей телеграммы,  удивительные по содержанию,  краткие и поэтичные.  В них,  словно в лунном свечении,  зеркально  отражался воздушный мир красавицы  Цесаревны Марии.  Вот их текст:

 

«Дорогая жемчужина М!» —  написано в первой телеграмме от  1908 года. — «Скажи мне, как ты беседовала с морем, с природой?  Я соскучился о твоей простой душе. Скоро увидимся. Целую крепко».

 

: Вторая,  вероятно,  пасхальная,   телеграмма  гласила: 

 

"Дорогая М! Дружочек мой! Помоги вам Господь вынести Крест с премудростью и веселием за Христа. Этот мир как день, вот и вечер. Так и мир -  суета". 

 

Текст этих  телеграмм,  несомненно,  вызовет у читателя искреннее   удивление.  Но они -  подлинны Они - существуют.  И только подтверждают, каким великолепным психологом был проницательный  хлыстовец Распутин,  умевший играть на самых тонких  струнах человеческой души.  Тем более,  такой прелестной и  юной,  какой была  душа Марии Николаевны.  Он знал  ее тихие тайны,  привязанности,  вкусы,  простые,  " ландышевые",  девичьи секреты.  Отсюда и упоминание о прощании с морем,  и о разговорах  с природой.  Мария восхищенно,  восторженно любила море.    Даже   в далеком  изгнании,   в морозном  Тобольске,  она  с непреходящей  тоскою писала Зинаиде Сергеевне  Толстой,  близкому другу   Семьи,  фрейлине: "Мы живем тихо, гуляем по-прежнему два раза в день. Погода стоит хорошая, эти дни был довольно сильный мороз. А у Вас,  наверное,  ещё тёплая погода? Завидую, что Вы видите чудное море! "

 

Ее душа  и  сама была похожа на глубины  морские:  снаружи величаво – безмятежное,   спокойное.  Но внутри,  в  самой его  пучине,   бушевали страсти,  печаль,  тоска,  неуверенность,  ревность,  восторженное  отчаяние,  пылкая сердечность,  любовь к близким -  всего понемногу!

 

 Императрица Александра Феодоровна  в своих  письмах к  средней  дочери,  как могла и умела,  постоянно старалась  притушить,  выровнять    вулкан страстей в душе  Марии .  Ласково  и терпеливо разуверить дочь в придуманных страхах, развеять ее детские сомнения,  твердо приучить к мысли, что она всем нужна, всеми любима, и что она непременно должна достойно нести груз своих светских обязанностей, как маленькая русская Цесаревна. Императрица  обстоятельно  и мудро писала ей:

"Моя дорогая Машенька! Твое недавнее письмо меня очень опечалило. Милое дитя, ты должна пообещать мне никогда впредь не думать, что тебя никто не любит. Как в твою головку пришла такая необычная мысль? Быстро прогони ее оттуда! Мы все очень нежно любим тебя, и, только когда ты чересчур расшалишься, раскапризничаешься и не слушаешься, тебя бранят, но бранить не значит - не любить. Наоборот, это делают для того, чтобы ты могла исправить свои недостатки и стать лучше! Ты обычно держишься в стороне от других, думаешь, что ты им мешаешь, и остаешься одна с Триной*,(*Е. А. Шнейдер – чтица Императрицы. – С. М.) вместо того, чтобы быть с ними. Они воображают, что ты и не хочешь с ними быть. Сейчас ты становишься большой девочкой, и тебе лучше следовало бы быть больше с ними. Ну, не думай больше об этом и помни, что ты точно так же нам дорога, как и остальные четверо, и что мы любим тебя всем сердцем. Очень тебя любящая старая мама".

Наставления любящей матери в письмах - бесконечны. Все чаще Государыне приходится разлучаться с Машенькой: оставаться при больном сыне – Цесаревиче,  в заточении дворцов Спалы или Ливадии, или ехать во время войны 1914 года в Царскую Ставку, чтобы встретиться с мужем – Главнокомандующим - после долгих месяцев разлуки….

4.

Цесаревна – хохотушка с румяными щеками постепенно взрослела. Ей все чаще приходилось сопровождать членов царственной фамилии (вместе с сестрами) на официальных мероприятиях, в прогулках на яхте, при выходах и церемониях, заботиться о больном брате, думать о раненных в именном госпитале под Петергофом, быть серьезной.

Как же иначе, ведь бремя долга, обязанностей, забот, на хрупких плечах третьей русской принцессы все время росло! И потому - то постоянно в письмах ее любящей матери, появлялись наставительные строки, подобные вот этим:

"Мария, дитя мое, ну не будь такой дикой, обязательно слушайся старших сестер, и не простужайся. Я надеюсь, что ты отлично проведешь время на яхте. Спи спокойно. Благословение от твоей старушки - мамы".

"Моя дорогая Мария, ты прочитаешь это, когда мы уедем. Очень печально оставлять вас, троих малышей, и я буду постоянно о вас думать. Ты в этой группе старшая,  и поэтому должна хорошо присматривать за младшими - я никогда не оставляла Беби* (*Цесаревича Алексея Николаевича. – С. М.) на двое суток.

Ходи в госпиталь... и в Большой дворец навещать раненых. Показывала ли ты Грудно* (*Не ясно, о ком идет речь. Вероятно, об одной из сестер милосердия лазарета Ее Величества. – С. М.) твой госпиталь? Сделай это, дорогая, доставь ей удовольствие. Загляни к Соне*, (*Фрейлина Императрицы, княжна С. Орбелиани, смертельно больная туберкулезом позвоночника и находящаяся под опекой Императорской семьи. - С. М.) когда будешь свободна. Пошли телеграмму... Когда вы утром встанете, напиши, как у вас троих дела, и вечером - о том, как вы провели день. В воскресенье, с утра пораньше – идите  в церковь"….

"Дорогая Мария! – пишет Государыня дочери в другом письме, - Пожалуйста, раздай всем офицерам в Большом дворце (*Во время Первой мировой войны Государыня превратила Большой Екатерининский дворец в военный госпиталь. – С. М.) эти образа от меня. Разверни их... Если будет слишком много, то остаток отдай мне обратно. Потом, я посылаю хлеб - освященную просфору и неосвещенную - они должны это разогреть и съесть. Я также посылаю образа для наших раненых офицеров, но я не знаю, сколько их у нас лежит, и некоторые - не православные. Лишние передай офицерам в вашем госпитале. Надеюсь, что ты пришлешь мне письмо. Да благословит и да хранит тебя Бог. Тысяча поцелуев от твоей старушки - мамы, которая очень по тебе скучает".

 

 В то же самое время,  в  письмах,  тщательно  переведенных мною с английского, и датируемых 1914 годом, Мария  часто пишет отцу на фронт о том, как она проводит свои   дни Цесаревны.

Дни,  в которых Долг смешивается с обычными реалиями жизни… Любовь   к отцу и тоска по нему, теплота и сердечность  душевных переживаний слышны в этих полудетских,  полу - женских строках:

"Я поздравляю Тебя, мой дорогой ПапА, с победой! Сегодня  четверо из нас  ходили в церковь с МамА. Мы завтракали в одиночестве, а  затем вошли в поезд,  к раненным. Мы видели Аню * (*Вероятно, А. А. Вырубову -  С. М.)  и  пили  чай с нею.

Оттуда мы поехали к большой больнице дворца. МамА,  Ольга и Татьяна ушли в операционную, чтобы делать перевязку. Алексей и я обошли все палаты и говорили  почти  с каждым солдатом.  После  Мама,  Алексей и я   вернулись домой, поскольку МамА давала прием для сестер милосердия, которые  уезжают  на фронт.  Потом  мы отправились в Малый госпиталь, где лежат   Твои стрелки. Там Мама и наши сестры снова делали перевязку, в то время как Алексей и я  отправились  в палаты, чтобы увидеть  офицеров.

 Четверо из нас  потом  обедали с МамА. Алексей,  слава Богу, здоров. Я посылаю Тебе большой поцелуй, мой  горячо любимый Папа. Я очень - очень люблю тебя.

 Твоя Мария.

P.S. Ты должен взять меня с собою в следующий раз (проводить) Тебя, иначе я  впрыгну  в поезд сама, потому что  очень  тоскую без Тебя. Сплю хорошо.  " *(*Письмо от 21 сентября 1914 года. Авторизованный перевод с английского – С. М.)

 "…Мой дорогой ПапА, я  очень благодарю  за  Твою телеграмму!  Я была на молитве с Алексеем, Анастасия ушла раньше, окончив молитву прямо перед моим носом. Какая  досада!  Мои губы потрескались от холода. Твоя Мария". (* Письмо от 22 сентября того же года.  Дата - нового  стиля. Авторизованный перевод  с английского. С. М.)

5.

Надобно здесь  особо отметить, что внутренний мир Великой княжны Марии Николаевны был всегда окрашен ярким и теплым религиозным чувством. Во всем этом не было ничего ханжеского. Чувство религиозности было естественным, просто «выросшим» из младенчества, из ясного, мирного света лампадки над колыбелью, и осталось на всю короткую и яркую жизнь Великой княжны глубоко и искренне переживаемым, носимым трепетно в душе, и почти не выставляемом напоказ.

С матерью - другом, правда, всегда можно было всем поделиться, даже сокровенными мыслями. И переписываясь с Александрой Феодоровной, Мария Николаевна чаще других сестер анализировала в них свои религиозные переживания, говорила о вере и Церкви. Таковы были каноны воспитания того времени, столь естественные прежде и губительно – непонятные нам – теперь.

Вот несколько выдержек из ее эпистолярных размышлений, они очень просты и теплы:

"Знаешь, это очень странно, но, когда я вышла из комнаты Алексея после молитвы, у меня было такое чувство, как будто я пришла с исповеди... такое приятное, небесное ощущение". Или вот еще одно письмо,   где повзрослевшая  Мария  тщетно скрывает беспокойство   о здоровье матери и выражает ей в осторожной,  деликатной  форме пожелания старших  сестер:

 

17 мая, 1910,  Петергоф.  

 

"Моя дорогая Мама! Как  Вы  себя чувствуете сегодня?  Я хотела сообщить Вам, что Ольга очень хотела бы иметь собственную комнату в  Петергофе, потому что она и Tатиана имеют слишком много собственных вещей и слишком  маленькую комнату для них.   МамА, а правда,  что  в их возрасте   Вы уже  имели вашу собственную комнату?  Пожалуйста,  сообщите мне, если  Вы согласны. Мама,  а в этом возрасте Вы  уже носили длинные платья? Вы знаете,  Oльга также хотела бы  удлинить свои платья. Мама, почему  нельзя переместить  их обоих или только Oльгу?  Я думаю, что  ей или Татиане было бы удобно  в той  комнате,  где спали Вы,  когда  Анастасия болела дифтеритом.  Целую   Вас.. Mария

P.S. Это была  только моя идея писать Вам,  МамА". " (*Авторизованный перевод  с английского.  С.  М. )

 

"Моя дорогая Мама! – нежно  и одухотворенно пишет Мария  Николаевна уже в другом письме - Ты говорила мне, что хотела бы пойти причаститься Святых Тайн. Знаешь, я тоже хотела пойти в начале поста. Надеюсь, у тебя будет хорошая поездка. (*Государыня, видимо, снова уезжала с инспекцией в лазареты: в Тверь, Ярославль, Могилев, а оттуда, на день - два в Ставку, к мужу – С. М.) Много раз целую тебя и Папу. Анастасия тоже вас целует. Как бы мне хотелось пойти на исповедь четырнадцатого! Да благословит вас Бог. Твоя Мария".

И еще - нежные строки из поздравительной открытки, вероятно положенной под подушку матери накануне Рождества:

"Мама, моя дорогая, желаю тебе счастливого Рождества и надеюсь, что Бог пошлет тебе силы снова ходить в госпиталь. Спи спокойно. Твоя любящая дочь Мария. Я тебя люблю и нежно целую".

"…Моя любимая МамА, я так за тебя рада, что ты скоро увидишь дорогого Папу. Я или Анастасия будем читать молитвы с Бэби".

В этих простых и ласковых строчках виден прелестный образ полу - девушки – полу - ребенка, которого любящая семья всеми силами старалась уберечь от того темного и неясного, что надвигалось на них всех, от того, перед чем все они неосознанно чувствовали нарастающий ужас и бессилие.. Но уберечь - не удалось, увы!

6.

В самый разгар страшной февральской «бури» - переворота в России, в Александровском дворце разразилась другая «буря» - эпидемия кори. Переболели все, даже взрослые уже девицы – Цесаревны - Ольга и Татьяна. Машенька же, которую дружно оберегали от эпидемии, захворала самой последней из Семьи; вследствие простуды в тот исторический вечер 27 февраля 1917 года, когда вместе с матерью - Императрицей бесстрашно выходила к верным присяге полкам…

Болезнь ее приняла особо тяжелую форму, перейдя в крупозное воспаление легких очень сильной степени. Только от природы крепкий организм Великой княжны помог ей, в конце концов, побороть тяжелую болезнь, но неоднократно положение ее принимало критическое состояние. Мария бредила, у нее несколько раз начинался отит, она почти оглохла на одно ухо (временно). Императрица буквально сбилась с ног, ухаживая за больными детьми, она день и ночь не снимала белого фартука и серого платья сестры милосердия. И в таком виде – совсем не парадном! - принимала и генерал – губернатора Петрограда, и Великого князя Павла Александровича, и оставляющих Александровский дворец членов свиты, что приходили прощаться после ареста царской семьи, и даже - генерала Л. Корнилова, который и сообщил ей о том, что они стали заложниками новой власти.

Казалось, Государыню мало интересовало ее собственное положение, как арестантки, более всего она переживала за судьбу мужа и за больных детей. В ее дневнике все время фиксируется их температура и их состояние. О себе же – вскользь, две три – строки: «жгла бумаги с Лили, сидела с Аней Вырубовой». И так почти каждый день: «Алексей - 36,1; Анастасия - 40,5 (пульс 120); Мария - 40. Аня и Лили Ден целый день сидели в детской».

7.

Несколько раз положение Цесаревны Марии было столь трудным, что опасались за ее жизнь, и даже совсем было прощались с нею. Она принимала последнее причастие из рук священника - отца Янышева… Мать еженощно упорной и тихой тенью сидела у постелей детей, отказываясь, чтобы ее сменила Лили Ден или одна из горничных.

Анна Александровна Вырубова, к примеру, писала в те дни в своем дневнике: «18 марта 1917г. (*Дата по дневнику Императрицы – С. М.) Утром получила записку от Государыни, что Мария Николаевна умирает и зовет меня. Посланный передал, что очень плоха и Анастасия Николаевна; у обеих был плеврит.. Коцебу* (*Комендант Александровского дворца, назначенный Временным правительством. – С. М.) предупредил меня, что если я встану с постели, меня тотчас же уведут. Одну минуту во мне боролись чувства жалости к умирающей Марии Николаевне и страх за себя, но первое взяло верх, я встала, оделась, и Коцебу в кресле повез меня верхним коридором на половину детей, которых я месяц не видала. Радостный крик Алексея Николаевича и старших девочек заставил меня все забыть. Мы кинулись друг к другу, обнимались и плакали. Потом на цыпочках пошли к Марии Николаевне. Она лежала, белая, как полотно; глаза ее, огромные от природы, казались еще больше, температура была 40, 9, она дышала кислородом.. Когда она увидела меня, то стала делать попытки приподнять голову и заплакала, повторяя: «Аня, Аня!» Я осталась с ней, пока она не заснула".

«На другой день, - записывает Анна Александровна, - я опять пошла к детям, и мы были счастливы быть вместе. Их Величества завтракали в детской и были спокойнее, так как Мария и Анастасия Николаевны чувствовали себя лучше..* (*За скупыми строками записи стоит многое. Именно этой ночью в болезни младших девочек наступил долгожданный кризис, а родители, вероятно, всю ночь провели вдвоем у их кроватей. – С. М.) Вечером, когда Их Величества пришли ко мне в первый раз после болезни детей и всех кошмаров, настроение у всех было хорошее; Государь подтрунивал надо мною, мы вспоминали пережитое,  и надеялись, что Господь нас не оставит, лишь бы нам всем быть вместе»… *(*Выдержки из дневника А. Вырубовой цитируются по книге: Ю. Буранов. В. Хрусталев. «Романовы: Уничтожение династии». Стр. 176 – 177. .)

8.

Господь, действительно, не оставил... Мария Николаевна тогда чудом оправилась, правда, довольно сильно исхудала и потеряла свои чудные волосы: роскошную косу пришлось остричь. Родители сильно переживали за нее, чего стоила хворь дочери обожавшей ее, потрясенной всеми бедствиями, свалившимися на семью Императрице, можно лишь представлять, но даже и в дневнике крайне сдержанного Императора Николая Второго появлялись несколько раз тревожные записи, отмечающие температуру дочери, ее бледный вид и слабость. Чтобы как то отвлечь свою любимую больную, Император, вернувшийся из Могилева, - теперь уже – бывший Государь Всея Руси и сидящий под арестом «господин полковник Романов», - читал ей вслух книги или рассказывал о прогулках в дворцовом парке, в сопровождении старших сестер; о том, как они разбивают под окнами дворца огород, чтобы сажать цветы и зелень, как любуются на нежные ростки первоцвета, неожиданно пробившегося сквозь грязновато – серые комки снега. Сестры иногда приносили ей скромные букетики цветов прямо в комнату..

19 марта 1917 года Государь Николай Александрович впервые, с некоторым облегчением, записал:

«Лучезарный день. В 11 ч. пошли к обедне с Ольгой, Татьяной и Алексеем. Температура у Марии и Анастасии опустилась до нормы, только к вечеру у Марии она несколько поднялась. Вышел на прогулку в два часа. Гулял, работал и наслаждался погодой. Вернулся домой в четыре с четвертью. Сидел долго у детей, а вечером были у Ани и других жильцов…» (Там же, стр. 178.)

9.

Но вскоре обманчивое спокойствие, дарованное выдержкою, внутренней дисциплиной и истинным смирением перед тем, что даровано Богом и Судьбой, вновь сменилось тревогой и смятением. Арестовали и увезли из дворца преданных Государыне и семье Юлию Александровну Ден и Анну Вырубову. Последнюю, вообще - заточили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Государыня пребывала в полном отчаянии – Семья очень любила «милую Анечку» бывшую искренней подругой Императрицы, дети воспринимали ее, как свою: она много возилась с ними, помогала с чистописанием и французским, обучала шитью, работала, по мере сил , вместе с ними в лазаретах… Они видели ее той, которой она представала пред ними – веселой, любящей, прекрасно воспитанной Анечкой, боготворящей их семью, особенно – дорогую им всем МамА.

Тайно – лукавая, властная, эгоистичная, капризная сторона «Анюты», если она - была, оставалась неизвестной прелестным феям в кисейных белых платьях с лентами в волосах. «Милая Анюта» была для них лишь истинно преданным другом. Проявим уважение к такому взгляду на историческую личность, читатель!

После ужасной смерти Распутина, когда вокруг Семьи все ширился, рос круг отчуждения, холода, непонимания, Анна Александровна Танеева - Вырубова была одной из тех, немногих, кто мог без оглядки спешить к «Александровским затворникам» с утешением в минуты отчаяния и полного краха их привычного Бытия. А дружеская поддержка ценна во все времена и не заслуживает забвения, потому - то Государыня и была в искреннем ужасе, понятном, увы, немногим! Она не могла без содрогания представить, что ожидало калеку, с трудом передвигающуюся на костылях, в сырых казематах Трубецкого бастиона, да еще во времена, когда кругом властвовали хаос и беспорядок! На долю Анны Александровны выпало многое, и она до конца выполнила свою миссию дружбы, создав чарующе – теплые воспоминания о бесследно исчезнувшей Семье…  Но, однако, вернемся к нашей грустной истории о русской Цесаревне. О всей Семье, ибо Великая  княжна Мария Николаевна от нее, от ее Судьбы – неотделима.

9.

Марии Николаевне не сказали сразу об аресте Анны Вырубовой и Юлии Александровны фон Ден, чтобы не расстраивать ее. Приступы слабости и лихорадки все еще повторялись, ее щадили.

Она много спала, чтобы набираться сил.. Выросшая с детства в строгой, почти спартанской простоте, сильная внутренне, она не слишком огорчалась лишением тех благ и почестей, что постигли семью в Александровском «заточении», ведь ее близкие по - прежнему были с нею. Она могла теперь много времени проводить с матерью и отцом, которые стали заниматься с нею уроками вместо приходящих ранее учителей из Царскосельской гимназии.    А к скромному вечернему чаю,  милая ее МамА все также выходила в вечернем платье и драгоценностях, словно ничего не произошло…. И все они держали себя так, словно ничего не изменилось: по вечерам собирались вместе, надевали неизменно свои скромные украшения: тонкие браслеты на руку и жемчужные ожерелья – бусинки; пили чай, читали любимые книги вслух, обсуждали новости, с трудом проникавшие за решетку дворца, разбирали семейные фотографии, что-то вышивали, вязали. Ольга и Татьяна продолжали шить рубашки для раненых своих лазаретов, Анастасия без устали вышивала и плела хрупкими пальцами изящные закладки - ляссе для книг, Алексей по вечерам занимался с учителями Жильяром и Гиббсом неизменным английским, французским и рисованием. Рисунки свои он всегда трогательно подсовывал вечером Марии под подушку, и она долго разглядывала их в тонком, неверном сиянии свечей.

Как и красивые Царскосельские фотографии в тяжелых альбомах, на которых она была изображена в недавнюю, но – вековую – теперь! -  пору детства: смеющейся, веселой, беспечной толстушкою…. Как давно это было! В ушедшей эпохе. В умиравшей теперь – бессильно, страшно, горько.

10.

Цесаревны не видели изменившегося стремительно, чужого лика Петрограда – их родного города, вмиг охмелевшего от беспощадно - разгульной Свободы, полудикого, яростного, наполненного холодом и ненавистью, чернотой ночи, в которой то и дело раздавались одиночные и групповые выстрелы, топот, крики, а по стенам метались зловещие тени от костров, штыков, бескозырок, искаженных злобой и кокаиновым дурманом лиц. Не видели. Пока что. За изысканную червленую решетку с золотыми орлами Александровского дворца, с золочеными столбиками, в ворота  этот новый, чуждый, ошеломляющий резким, чуть сладковатым запахом крови, дух проник не сразу.

Но вскоре он прочно окутал Семью зловещим облаком – мороком. Совдепы стали требовать заключения царственных заложников «под настоящую стражу», в газетах усилилась критика низложенного императора и его супруги, печатались грязные карикатуры, шаржи, статьи, якобы разоблачающие «немецкий шпионаж» Государыни Александры, ее «связь» с Распутиным.. Родители всячески старались, чтобы эта «газетная грязь» не попала на глаза выросшим дочерям, но вскоре Цесаревны с ужасом прочли про себя в печатных листках, что и они были - ни много, ни мало – «наложницами Святого Черта»! Мария долго не могла забыть, как горько плакала Татьяна, как старшая сестра Оленька мягко пыталась было ее утешить, а потом просто - напросто разорвала злополучную газету в мелкие клочки и сожгла в камине, взяв с Машеньки твердое слово, что она не проговорится ни о чем МамА.

Но клеветы было так много, что уберечься от нее было невозможно. Разве что – презирать слухи и словеса? Так и поступали Цесаревны, хотя, порой, казалось, что мера терпения и презрения – переполнена.

Даже княгиня Екатерина Нарышкина – бывшая фрейлина императрицы, настроенная к ней вовсе не лояльно, писала с горечью в те дни: « Эти гнусные газеты обливают царскую чету самой грубой бранью, а Кронштадтская республика постановила арестовать государя и силой увезти в Кронштадт. Я заплакала, прочтя сегодня утром эту низость. Нет примера, чтобы низложенный государь оставался в столице, подвергаясь оскорблениям и опасностям со стороны черни! Думаю о них не переставая!"

Ей вторил и пролетарский писатель Максим Горький вступившейся за честь оклеветанной Семьи: «Свободная пресса не может быть аморальной, стремиться угодить инстинктам улицы.. Хохотать над больным и несчастным человеком (*Имеется ввиду Государыня Александра Феодоровна. – С. М.) – кто бы он не был, занятие подленькое и хамское. Хохочут русские люди, те самые, которые пять месяцев тому назад относились к Романовым со страхом и трепетом, и понимали – смутно – их роль в России…»

 

12.

Призывы Горького не услышали. Истеричная вакханалия клеветы и угроз вокруг Семьи продолжалась. И временное правительство стало предпринимать решительные попытки к тому, чтобы склонить Семью низложенного Императора покинуть свое родовое гнездо - Царскоселье. Было несколько встреч Императрицы и самого Государя с А. Ф. Керенским по этому поводу. Обсуждались разные варианты. Евгений Сергеевич Боткин, со своей стороны, как врач, настаивал, чтобы Семья была увезена в теплый климат и спокойное место, где тяжело переболевшие дети и, измученная длительным нервным напряжением, Александра Феодоровна могли бы отдохнуть и набраться сил..

Сначала Керенский и сам твердо склонялся к Крыму и даже далече – к туманным берегам Альбиона, но потом, получивши отказ приютить низложенного кузена от английского монарха, - через дипломатичную депешу, переданную Дж. Бьюкененом - послом Британии в России, - обратил хитро - беспомощные взоры к Тобольску – богатому сибирскому городу, удаленному от обеих столиц и от волнений, сотрясавших страну... Пьер Жильяр – наставник Цесаревича - писал обо всем этом так: «Трудно в точности определить,  чем руководствовался Совет Министров* (* В количестве четырех человек: М. И. Терещенко, Н. В. Некрасова. Г. Львова и А. Ф. Керенского. – остальные министры Временного правительства не знали ни даты, ни направления, в котором увезли Царскую семью! – С. М.), решая перевести Романовых в Тобольск. Когда Керенский сообщил об этом Императору, он объяснил необходимость переезда тем, что Временное правительство решило принять самые энергичные меры против большевиков; в результате, по его словам неминуемо должны были произойти вооруженные столкновения, в которых первой жертвой стала бы Царская семья.. Другие же, напротив, предполагали, что это решение было лишь трусливой уступкой крайнему левому крылу, требовавшему изгнания Императора в Сибирь, ввиду того, что всем непрестанно мерещилось движение в армии в пользу Царя»… Новую власть все это - безумно пугало. Ей это было совсем не нужно…

11.

И потому - то, наверное, от испуга, от бешеной его и бессильной ярости, ибо испуг бывает и яростен! - Государя Николая Александровича и его Семью настойчиво пытались лишить в родной стране всех прав гражданского состояния и даже – права избирательного голоса.

20 июля 1917 года Временное правительство, взбешенное до паники июльским выступлением большевиков, «постановило: членам дома Романовых избирательных прав в Учредительное собрание не предоставлять..» Но до прав ли им было, царственным заложникам? Они не знали, куда их увезут и - когда. Увезут ли вообще? Петропавловская крепость и Алексеевский равелин были рядом. Грозно маячил чуть вдали призрак жестокого «красного» Кронштадта.

Им упорно не возвращали простой личной свободы.. Все они, включая несовершеннолетних детей – двух тяжко больных девочек и мальчика – гемофилика, - по прежнему находились под арестом. Не могли свободно передвигаться, общаться, говорить по телефону… Перед отъездом дети, правда, носились по Александровскому парку, как сумасшедшие, но - в сопровождении вездесущего, докучливого караула -, стараясь проститься с каждым деревцем, кустом, островком, статуей, фонтаном..

С лебедями, которых они кормили из рук последний раз зачерствевшими кусочками хлеба.. Из глаз девочек все время катились слезы. Алексей же пытался казаться сдержанным. Ему недавно исполнилось 13 лет, но щеки предательски горели..

Дети и взрослые прощались с родными местами, с близкими людьми… Пересиливая боль предчувствий, горечь отчаяния, беспомощности. Смертный ужас последних дней на земле. Он был в их душах уже тогда….   Думается, этого вовсе не надо доказывать…

Со своим братом Великим Князем Михаилом Государь смог проститься лишь за час до назначенного Керенским отхода поезда. Они виделись всего десять минут, в присутствии посторонних – караульного и самого министра, – и не успели сказать друг другу и двух слов. «Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно», – сдержанно и горько пометит Император в дневнике об этой «не встрече воочию». Как они говорили?.. Лишь улыбками и глазами? Трудно представить. Больно.

Племянника, племянниц и невестку Михаилу Александровичу не разрешили увидеть вовсе.

Они простились заочно. Дети махали оглядывающемуся дядюшке руками из окна, кивали головами. Императрица крестила Михаила широким крестным знамением, еще не зная, что благословляет на скорбный путь. Предчувствовала?.. Но разве мог быть теперь у всех Романовых какой – либо иной путь? И нужны ли были теперь какие - то предчувствия? Вряд ли. Все уже было лишь горестной, безжалостной явью. Становилось ею.

12.

В дневнике отрекшегося Императора мы читаем о тех горьких, предотъездных, часах и минутах: «После обеда ждали назначения часа отъезда. Когда Миша уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда… Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать, он то вставал, то ложился. Несколько раз случалась фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело». (*Указ. изд. Стр. 193 – 194. – С. М.)

Уезжали пленники уже в шестом часу утра…

Императрица торопливо дописывала для Анны Вырубовой последние строки прощального письма на английском языке, ( *Текст его кажется немного несвязным, отрывистым, нервным, как сквозь слезы, но ведь так трудно перевести на русский боль исстрадавшейся души! – С. М.) из Александровского дворца, еще из «Царскоселья»:

"Дорогая, какое страданье наш отъезд, все уложено, пустые комнаты, так больно – наш очаг в продолжение двадцати трех лет… Но ты мой Ангел, страдала гораздо больше! Прощай!.. Всегда с тобой душа и сердце разрывается уезжать так далеко от дома и от тебя, и опять месяцами ничего не знать, но Бог милостив и милосерден. Он не оставит тебя и соединит нас опять. Я верю в это и в будущие хорошие времена. Спасибо за икону для Бэби». (*Указанное издание, стр. 194. – С. М.)

Полковник Кобылинский был подробно инструктирован А. Керенским о деталях сопровождения необычного поезда … Инструктаж содержал более шестнадцати пунктов, ограничивающих пассажиров даже в свободе передвижения по вагонам, но была здесь и неизбежная патетика: «Не забывайте, что это - бывший император. Ни он ни его семья ни в чем не должны испытывать лишений! » - горячо восклицал министр, пожимая руку Е. С. Кобылинскому.

Прощаясь же с Государем, Керенский, и вовсе, сказал прочувствованно: «До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь, пока, старого титула..» «Придерживалась старого титула», но – искренне! - и Россия, в лице провожающих  Семью на вокзале. Вот редко цитируемые ныне воспоминания очевидца, полковника Н. А. Артоболевского, командовавшего в 1917 году Первым Гвардейским стрелковым запасным полком: « Царская семья начала свой страдный путь и толпа русских людей, их подданных, свидетельствовала его своим молчанием и тишиной.. В окне снова показались Государь и Цесаревич. Государыня взглянула в окно и улыбнулась нам. Государь приложил руку к козырьку своей фуражки. Цесаревич кивал головой, прощаясь. Также кивали головой Цесаревны, собравшиеся в соседнем окне. Мы отдали честь, потом сняли фуражки и склонили головы. Когда мы их подняли, то все окна вагона оказались наглухо задернутыми шторами* (*Немедля распорядился начальник охраны? Кажется, этот жест нельзя приписать кому - то еще. И в нем сразу и отчетливо видна вся фальшь «лояльности» полковника Е. С. Кобылинского к изгнанникам. – С. М.)

Поезд медленно тронулся. Серая людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками платками и шапками. Замахала молча, без единого возгласа, без единого всхлипывания… Видел ли Государь и его августейшая семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и они, на голгофское мучение?!... Навряд ли»…..(*Указ. изд. стр. 195 - С. М.)

 

13.

Путь Семьи лежал на восток, навстречу восходящему солнцу, в полную неизвестность.

На одном из вагонов была конспиративная надпись: «Японская миссия Красного Креста»..

Но везли пассажиров не в Японию, а в Сибирь. С дороги, на имя комиссаров Временного правительства то и дело посылались краткие военные телефонограммы: «Следуем благополучно, но без всякого расписания, по жезловому соглашению. Кобылинский, Макаров, Вершинин.»

Каждые полчаса дежурный офицер караула, в сопровождении одного из часовых, проходил по коридору вагона, «удостоверяясь в наличии всех в нем помещенных..» «Помещенные» - к примеру, сам Николай Александрович Романов, - бесстрастно фиксировали в дневниках и тетрадях:

«4 августа. Перевалив Урал почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром.»

 Пока их Голгофа осталась позади, но они еще не знают об этом!

Поздно вечером того же дня, четвертого августа, оба состава длинного поезда по красным крестом и флагом японской миссии подошли к станции Тюмень. Здесь пассажиров ожидало судно «Русь». На нем они «дрейфом», неспешно, отправились до Тобольска.

5 августа 1917 года на имя А. Ф. Керенского ушла еще одна шифрованная телеграмма:

« Посадка на пароход совершена вполне благополучно.. Шестого вечером пребываем в Тобольск. Кобылинский Макаров, Вершинин.»

Запись из дневника Николая Второго:

« 6 – го августа. Плавание по Тоболу. Ночью вышли из Туры в Тобол. Река шире и берега выше.. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло, когда солнце показалось.. Целый день ходили и сидели на палубе. В шесть с четвертью пришли в Тобольск, хотя видели его за час с четвертью.. На берегу стало много народу, - значит, знали о нашем прибытии. Вспоминал вид на собор и дома на горе. (*Император вспоминал свою юность, путешествие по Сибири в качестве Наследника престола. Какие горькие, странные, должно быть, были воспоминания! – С. М.) Как только пароход пристал начали выгружать наш багаж. Валя Долгоруков, комиссар и комендант отправились осматривать дома, назначенные для нас и свиты. По возвращении первого, узнали, что помещения пустые, без всякой мебели, грязны, и переезжать в них нельзя. Поэтому остались на пароходе и стали ожидать обратного привоза необходимого багажа для спанья. Поужинали, пошутили насчет неспособности людей устраивать даже помещение и легли спать рано..» * (*Указ. изд. стр. 199 – С. М.)

На пароходе «Русь» романовское семейство прожило еще семь дней – дом бывшего тобольского губернатора пришлось срочно ремонтировать. Во время вынужденного «речного сидения - круиза» полковник Е. С.Кобылинский исправно организовывал прогулки семьи на берег. Император записывал в своем дневнике:

«8 августа. Вторник.. После завтрака пошли вверх по Иртышу, верст за десять. Пристали к правому берегу и вышли погулять. Прошли кустами и, перейдя через ручеек, поднялись на высокий берег, оттуда открывался красивый вид. Пароход подошел к нам, и мы пошли обратно в Тобольск. Пришли в шесть часов к другой пристани..»..

Тобольское же « великое сидение» (*Собственное выражение Николая Второго. – С. М.) началось ровно через пять дней, с 13 августа 1917 года и оно тоже зафиксировано пунктуальным экс - Императором в дневнике: «.. В 10 с половиною я с детьми сошел с комендантом и офицерами на берег (*Арестованный Император с таким достоинством пишет о своем тягостном сопровождении, что можно думать: это – офицеры свиты, а не надоевший конвой! – С. М.) и подошел к нашему новому жилищу… Осмотрели весь дом снизу до чердаков. Заняли второй этаж, столовая внизу. В 12 ч. отслужили молебен, и священник окропил все комнаты святою водой. Завтракали и обедали с нашими.. Затем пошли в так называемый садик, скверный огород, осмотрели кухню и караульное помещение Все имеет старый, заброшенный вид..» * (*Указ. изд. стр. 200. – С. М.)

14.

Старый, заброшенный дом, их предпоследнее пристанище на земле, носил странное, угрожающе - насмешливое название: «Дом Свободы».. Как жилось в нем изгнанникам - и взрослым и детям?

Вспоминает воспитатель Цесаревича Пьер Жильяр:

«В начале условия нашего заключения походили на Царскосельские, и нам предоставлялось все необходимое. Чувствовалась только теснота. В самом деле, для прогулок император и дети располагали только очень небольшим огородом и двором, под который отвели часть прилегающей к дому с юго – востока, очень широкой и безлюдной улицы, обнеся ее дощатым забором. Конечно, это было немного, да к тому же здесь приходилось быть все время на глазах солдат, казарма которых высилась над всей отведенной для нас площадью.

Приближенные лица и прислуга пользовались, напротив, гораздо больше свободой, чем в Царском селе, по крайней мере, вначале, и могли бывать не только в городе, но и в

окрестностях..»

Семья же бывшего Императора получила только разрешение посещать церковные службы, да и то ненадолго. Загородные прогулки семейства все никак не могли согласовать с высоким начальством, а без дозволения выпускать царственных арестантов за ворота – опасались: слишком благожелательно настроено было к ним население. А потом и визиты в церковь запретили: якобы это волнует население, вызывает ненужные разговоры. Семья смирилась. Обедни и заутрени служились с тех пор в переносной церкви губернаторского дома.

15

И, наверное, в пении акафистов и хоралов слышнее всех всегда был красивый грудной голос княжны - Цесаревны Марии. Машеньки. Она любила пение. Любила и театральные представления, часто разыгрывала вместе с сестрами небольшие сценки из Чехова, Мольера, Шекспира.. Особенно блистала бывшая Цесаревна в чеховском « Медведе», в роли вдовушки, в которую влюбляется сосед - отставной служака - генерал.. Ролью капризной дамы – вдовы Машенька с удовольствием менялась с сестрами, особенно – Ольгой, а вот генерала неизменно играл ПапА. У него это особенно хорошо получалось, хоть мундир его уже был немного выцветший, поношенный и искусно заштопанный в разных местах рукою МамА. Точнее, не мундир, а солдатская гимнастерка.. Дети уговаривали было играть кокетливую вдовушку и саму Мама, но та неизменно отказывалась, говорила, что чересчур стара для такой эффектной роли. Однако, то и дело с лукавинкой подсказывала дочерям незаметный изящный дамский жест, а иногда - подправляла хороший французский выговор смешной карикатурной «картавинкой с нижегородским прононсом» – как же возможно было провинциальной чеховской вдове парижским выговором блистать?!..

Мария соглашалась, тотчас схватывала и точно копировала все жесты и интонации прелестно – кокетливой, лукавой говоруньи - героини, зрелой женщины, то ли мечтающей о любви, то ли уже не верящей в нее…...

А Мама - верила! Цесаревна Мария это знала точно, ведь ей достаточно было увидеть только один ее взгляд, который она украдкой бросала отцу. Нежность, смягченная и одновременно - возвышенная знанием всякой слабости любимого человека, нежность, до сих пор смешанная с восторгом и восхищением первых дней зарождения чувства. Как бы и сама она, наверное, хотела когда – нибудь смотреть вот так на Любимого ею человека…..

16.

Любовь. Неизвестно, всколыхнулось ли хоть раз сердце юной Великой княжны от чьего – то взгляда, улыбки, мимолетно брошенной фразы. Нам не дано узнать об этом. Остались какие то глухие отголоски воспоминаний о том, что пылкое романтическое чувство влюбленности питал к Марии Николаевне ее кузен, Луи Маунтбаттен, сын ее тетушки по матери, герцогини Виктории, но неизвестно доподлинно, отвечала ли русская Цесаревна взаимностью на его поклонение….

Г. Кинг пишет в своей книге «Императрица Александра Феодоровна. Опыт биографии» почти на последних страницах, в эпилоге: «Младший сын Виктории, Луи, с честью служил в британском военном флоте, во время второй мировой войны, и в 1947 году был назначен вице – королем Индии.

Он навсегда запомнил теплые, летние месяцы (*1909 – го года, уточнено мною, именно тогда Императрица Александра Феодоровна последний раз с Государем и семьей посетила Англию с официальным визитом. Великой княжне Марии шел в то время одиннадцатый год. Романтичное, полудетское чувство было вполне в духе того времени! – С. М.), которые он провел в кругу своих русских родственников, когда был романтически влюблен в третью дочь Александры Феодоровны, великую княжну Марию…» ( Г. Кинг. Императрица Александра Феодоровна. Опыт биографии. Эпилог. стр. 456. )

Добавлю от себя, что до самой смерти, (*В 1979 году, от рук террористов – ирландцев. - С. М.) будучи уже женатым, отцом нескольких детей, лорд Маунтбаттен постоянно держал на своем столе портрет погибшей в 1918 году русской Цесаревны. Как некое воспоминание о юности? Как попытку удержать горькое очарование пролетевших лет? Этого не может знать уже никто. Но именно лорд Маунтбаттен впоследствии подсказал своему племяннику Чарльзу – Артуру – Филиппу – Джорджу Виндзору, наследнику британской короны, выбор невесты - леди Дианы - Френсис Спенсер – чистой, прелестной девушки, с грустными глазами газели и нежным овалом лица,  - девушки, чем то неуловимо похожей на его давний,  столь далекий идеал.   Это сделала вовсе не миссис Камилла Паркер – Боулз, как пишут теперь повсюду! Принц Чарльз прислушался к совету, потому, что, вероятно, отлично знал нежную, далекую и очень грустную историю о первой Любви уважаемого им дядюшки, и она как то трогала его умное  и теплое сердце. Пожалел ли он о своем выборе позднее – совершенно другой вопрос!

Знала ли всю предысторию этого выбора миссис Камилла Паркер – Боулз, теперь уже   герцогиня Корнуэлл? Вряд ли. Ведь пролог его относился к числу тех тщательно оберегаемых семейных, глубоко личных легенд, к которым посторонним, даже пусть и многолетним, обожаемым любовницам, обычно - доступа нет.  Это так.  Есть  сведения о том,  что  будучи патронессой  Царскосельского  лазарета Мария   озорно и мягко  флиртовала  с выздоравливающими офицерами и ее  симпатии часто были на стороне офицера штаба   поручика Николая  Дмитриевича Деменкова, с которым она познакомилась во время поездки к царю и цесаревичу Алексею, которые в то время находились в Могилёве. Когда Мария с сестрами и матерью вернулась из этой поездки в Царское Село, Мария частенько просила своего отца, чтобы он  позволил ей переписываться с Николаем Дмитриевичем.  Император,  смеясь,  согласился,  так как Николай  Дмитриевич был  на хорошем счету в штабе. И,  бывало, что  княжна Мария в шутку подписывалась письма,  отправляемые отцу  - «госпожа Деменкова».

Сестры иногда поддразнивали её, так Ольга,  не без юмора отмечала в своём дневнике:

 

Назавтра Аня [Вырубова] приглашает к себе пить чай <…> Виктора Эрастовича, Деменкова и всех нас. Мария, само собой, на седьмом небе от счастья!

Николай Д. стоит на часах. Мария громко шумит и отчаянно вопит с балкона."

 

 

После того, как Деменков, или как называла его великая княжна — Коля — отправлялся на фронт, Мария сшила ему рубашку. После этого они ещё несколько раз поговорили по телефону, причём молодой офицер уверил её, что рубашка оказалась точно впору. Дальнейшего развития их взаимное чувство не получило — Николай погиб во время гражданской войны, Мария — вместе со своей семьей в Екатеринбурге.

 Переписки Великой княжны Марии и поручика  Деменкова,  увы,  не сохранилась.   Только отзвуки зари юного  пленительного чувства в воспоминаниях  современников.

Однако, читатель,  вернемся к нашему рассказу и к Цесаревне Марии….

17.

…Мария Николаевна обладала притягательной способностью очаровывать всех, кто встречался на ее пути. Вот что пишет ее тобольская преподавательница и гувернантка К. М. Битнер: « Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности - с простым народом, солдатами. У нее было много общих тем с ними: дети, природа, отношение к родным.. Ее очень любил, прямо обожал комиссар В. С.Панкратов (*Сменивший Е. С. Кобылинского на посту коменданта в тобольском доме Романовых. – С. М.) К ней, вероятно, хорошо относился и Яковлев. Девочки потом смеялись, получив от нее письмо из Екатеринбурга, в котором, она, вероятно, писала им что – нибудь про Яковлева: «Маше везет на комиссаров». Она была душою Семьи» (Цитируется по: Ю. М .Буранов, В. С. Хрусталев. Указ. изд. стр. 330)

Дни в Тобольске протекали столь однообразно, что семья успела втянуться в спокойный замедленный ритм, привыкла к нему и даже его полюбила. Угнетала всех лишь невозможность общения, урезанность, смещенность пространства. Но что же делать, изгнание есть изгнание!

В остальном, все было, как в обычной семье: уроки, прогулки, пиление дров, обед, катание на качелях, рукоделие, чтение, писание писем, иногда даже – музицирование на рояле,  в нижнем этаже, ежели дозволяли конвоиры – комиссары.. Они дозволяли, им было любопытно: царские дочери играли для них в четыре руки или по очереди на расстроенном инструменте. Рахманинова, Чайковского, Грига, Шопена, Верди… А вечером – непременный домашний спектакль, и упорно учатся Цесаревнами и Цесаревичем наизусть монологи Мольера, Шекспира, Скриба..

Были ли конвоиры зрителями – неизвестно. Вероятно, да. И с ними сживались. И к ним привыкали, как к членам семьи, воспринимали уже, скорее, как «невольников приказов сверху», и, что самое удивительное в положении узников, – жалели, в глубине души, не выпячивая жалости этой наружу…

18.

Дни катились. Наступило предзимье.

6 декабря 1917 года Николай Александрович записал в дневнике: « Среда, мои именины провели спокойно и не по примеру прежних лет.. В 12 ч. был отслужен молебен. Стрелки 4 – го полка в саду, бывшие в карауле, все поздравили меня, а я – их, с полковым праздником Получил три именинных пирога и послал один из них караулу. Вечером Мария Алексей и м - сье Жильяр сыграли очень дружно маленькую пьесу “ Le fluide de...” Много смеху было..

Накануне Рождества выпало много снега. Мсье Жильяр задумал выстроить для детей во дворе ледяную горку. Несколько дней все дети дружно таскали снег в одно место перед крыльцом и выкладывали из него эту гору. Затем Пьер Жильяр и князь В..А. Долгорукий вылили на нее тридцать ведер воды. Дети могли кататься сколько желают. За ними с улыбкой наблюдали солдаты караула и встревоженная Императрица: не ушибся ли Алексей, не потеряла ли рукавицы озорница Анастасия, не переломала ли ноги неугомонная розовощекая Мария, вихрем слетая с высоты на деревянных санках – доске… потом наступило Рождество. Первое в ссылке. Николай Александрович записывал в дневнике: « 24 – го декабря. Воскресенье. Утром сидел полчаса у дантистки. В 12 часов была отслужена в зале обедница. До прогулки готовили подарки для всех и устраивали елки. Во время чая – до пяти часов – пошли с Аликс в караульное помещение и устроили елку для первого взвода 4 – го полка. После обеда была елка свите и всем людям, а мы получили свою до восьми часов. Всенощная была очень поздно, началась в 10 с половиною, так как батюшка не успел прийти из-за службы в церкви. Свободные стрелки присутствовали".

И тут случилось нечто непредвиденное, сильно осложнившее жизнь узников Тобольска.

В церкви, во время рождественской Всенощной службы, один из священников провозгласил с амвона «Многая лета» членам царской фамилии, чем сильно разгневал местный Совет большевиков и привел в замешательство местных жителей. Стали перешептываться, говорить о побеге узников, ждать репрессий местному духовенству. Епископ Гермоген тотчас отослал «проштрафившегося» священника в Абалакский монастырь, пока не уляжется «комиссарская буря».

Но ее бессильно - яростный порыв немедля обрушился на царственных заложников и всех им сопутствующих. Е. С. Кобылинский вспоминал позднее: «Не знали, к чему придраться. Решили: запретить свите гулять, пусть сидят все и не гуляют. Стал я доказывать всю нелепость этого. Тогда они решили: пусть гуляют, но чтобы провожал солдат. Надоело им и это, и постановили: каждый может гулять в неделю два раза, не более двух часов, без солдат "….

3 января 1918 года солдатский комитет гарнизона решил ста голосами против восьмидесяти пяти, что следует отменить ношение погон бывшим Императором, Наследником и членами свиты. На это голосование была получена утверждающая санкция из Москвы и уже 5 января запись в дневнике Пьера Жильяра гласила: « после обедни генерал Татищев и князь Долгоруков приблизились к императору и просили его снять погоны, чтобы избегнуть наглой демонстрации со стороны солдат. Император, по - видимому, был возмущен, но затем, обменявшись взглядами и несколькими словами с Императрицею, он овладел собою и согласился снять погоны, ради благополучия своих». На следующий день Пьер Жильяр со значением записал: «Сегодня утром мы отправились в церковь. Император надел кавказскую черкесску, которая всегда носится без погон. Что касается Алексея Николаевича, то он спрятал свои погоны под башлыком".

Марии было странно видеть отца без погон, удрученным и подавленным тем, что происходит в стране. Она видела, как после утреннего кофе он с жадностью набрасывался на приходящие газеты двухнедельной давности. Но что он мог там прочесть? Что страна медленно катится в пропасть? Теряет свое прежнее человеческое обличье?

Пьер Жильяр, ставший за время «великого сидения» в Тобольске искренним другом Императора и всей Семьи, записывал в те дни удрученно, подводя итог своим размышлениям:

«Император с тревогою следил за развертывающимися в России событиями. Он видел, что страна стремительно идет к своей гибели. Был миг, когда у него еще промелькнул снова луч надежды, это в то время, когда генерал Корнилов предложил Керенскому идти на Петроград, чтобы положить конец большевистской агитации, становившейся со дня на день все боле угрожающей. Безмерна была печаль царя, когда Временное правительство отклонило и эту последнюю попытку к спасению родины. Он прекрасно понимал, что это было единственное еще средство избежать неминуемой катастрофы. Тогда я первый раз услышал от Государя раскаяние в своем отречении"….

И супруга, и дети пытались как - то отвлечь Николая Александровича от горестных мыслей о судьбе державы, за которую так болело его сердце, но он, сохраняя внешнее спокойствие и улыбку на лице, сокрушенно помечал в своем дневнике:

"12 /25 февраля 1918 г. Понедельник. Сегодня пришли телеграммы, извещающие, что большевики или, как они себя называют, Совнарком, должны согласиться на мир на унизительных условиях германского правительства, ввиду того, что неприятельские войска движутся вперед и задержать их нечем! Кошмар!»

Еще одна дневниковая запись:

«2/15 марта. Пятница. Вспоминаю эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде.* (* То есть – дни отречения от престола. – С. М.) Сколько еще времени будет наша несчастная родина раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать?»

Пьер Жильяр свидетельствовал о тяжелом душевном состоянии Императора, который, тем не менее, сохранял абсолютную способность четко и логично мыслить: « После завтрака зашел разговор о Брестско – Литовском договоре, недавно подписанном. Император по этому поводу выразился так: Это – позор для России и равняется самоубийству. Я уверен, что это не принесет им* (* большевикам – С. М.) счастья.. Не таким способом спасают свою страну от гибели! Отношение Его и Ее Величества к немецкому правительству и к главе его, императору Вильгельму, ввиду Брестского договора, было исполнено глубочайшего презрения» *(*Ю.М. Буранов. В. С. Хрусталев. Указанное издание. Стр. 214 - С. М.)

19.

Но постепенно политические события в жизни семьи отошли на второй план. Режим их содержания, по буквам расписанный новым правительством большевиков, пришедшим к власти еще в ноябре 1917 –го года, сильно ужесточился. По свидетельству фрейлины Государыни, графини Анастасии Гендриковой,  "Комендант В. Панкратов получил телеграмму от комиссара над имуществом Карелина, что более никаких сумм, сверх положенных 150 рублей в неделю или 600 в месяц, выдаваться не будет".

Семье пришлось подчиниться режиму жесткой экономии. Пьер Жильяр иронизировал по этому поводу:

«Начиная с сегодняшнего дня*, (*1 марта 1918 года – С. М.) масло и кофе исключены с нашего стола, как предметы роскоши» . …

Но уже 13 марта император записывает, словно пряча в усы добродушную усмешку:

«В последние дни мы начали получать масло, кофе, печения к чаю и варения от разных добрых людей, узнавших о сокращении у нас расходов на продовольствие. Так трогательно!»* (*Указ. изд. стр. 216 – С. М.)

Монархисты вообще как-то «странно – активно» повели себя в Тобольске в период нахождения там Семьи бывшего Государя. Они беспрестанно посылали в город своих агентов, даже задумали какую то очередную комедию с планом освобождения Царственных узников. Командовал всем этим "театральным парадом" – фарсом, заранее обреченным на провал, некий Борис Соловьев, муж младшей дочери Григория Распутина, Марии (Матрены).

«Соловьевскому заговору» посвящено много страниц исследований современных уже историков, в том числе, и - независимых, и все они приходили к выводу, что Соловьев был фигурой непонятной, авантюристом, не исключено даже, что и шпионом, подосланным к Романовым британской или немецкой разведкой*. (*Именно от нее, иностранной разведки, тянулся след к страшному убийству Г. Распутина, как выяснилось недавно! - С. М.)

Романовы приняли Соловьева с надеждою: ведь он так козырял именами Распутиных, Вырубовой, других, близких Царской семье лиц. Но поверили ли они ему? Э. Радзинский в своем объемном труде о жизни и смерти последнего императора России, к примеру, пишет, что фарс Соловьева был разгадан обреченной Семьей сразу. Они все, и, прежде всего – Государь Император Николай Александрович,- прекрасно понимали, что в отношении Семьи «красная Россия» составляет совершенно другой сценарий, гораздо более жестокий и жесткий.

20.

Но того настоящего, страшного сценария, что разыгрался в июле 1918 года в Екатеринбурге, и в котором им всем предстояло сыграть главные роли, они и вообразить себе не могли, даже в самом кошмарном сне! Однако, уже совсем скоро обреченным узникам новой власти предстояло перевернуть первую его страницу. Сохранилось два последних письма Марии Николаевны сестре   Ольге, в Екатеринбург, из Тобольска.

От  2 мая 1918 года (нового стиля):

 " Христос Воскрес!

Трижды горячо тебя,  душка, целую. Здоровье сегодня получше, но лежу *(*Мария Николаевна  была простужена и, возможно, еще приходила в себя после  тяжелого путешествия – С. М.) Другие часок гуляли в крошечном садике  и были очень довольны. Бочка привезла воду, так что ПапА может иметь ванну в девять часов *(*Вода  доставлялась в  город из окрестных прудов, с помощью водовозной  бочки. – С.М.) Покачалась с Нютой (*Анна Степановна Демидова, горничная Государыни. Расстреляна вместе с Царской Семьей. – С. М.) на  американской качели,  *(* Вероятно, складные качели, привезенные с собой из Тобольска? - С. М.) гуляла с ПапА взад и вперед. МамА лежит сегодня на койке, немного лучше, но голова и сердце болит. Просили составить список всех, которые приедут с Вами. Надеюсь, что мы никого не забыли? Надо подробно объяснять причину нахождения каждого человека при нас. О, как все сложно опять! Восемь месяцев спокойно жили, и теперь все снова начинается; мне Вас так жаль, что одни должны все укладывать, уладить…. Только бы скорее иметь от Вас известие. Храни тебя Господь. Маша".  И еще строки, уже  от  4 мая 1918 года, нарочито спокойные, но скрывающие в себе какую то недетскую, очень  глубокую печаль: "Этим утром мы выходим на прогулку, поскольку сегодня тепло.  Вале  Долгорукому все  еще  не разрешено видеть нас. (*Флигель  - адъютант свиты Николая Второго, князь В. Долгорукий был к тому времени уже расстрелян в Екатеринбургской тюрьме! - С. М.)  Мне так жаль, что я не смогла сказать ему:  "до  свидания!" Вам, должно быть, очень грустно оставлять Тобольск, такой приятный дом и так далее; я вспоминаю удобные комнаты и сад. Вы играете на качели, или доска уже сломалась? Папа и я целуем Вас нежно, мои дорогие. Господь сохрани  Вас. Я посылаю поздравления  всем домашним. Наилучшие пожелания и хорошего пути, если Вы уже уезжаете.  Твоя Маша"*… (*Авторизованный перевод с английского. – С. М).

Ее настоящая жизнь заканчивалась. Она предчувствовала это, как и остальные.  Хотя внешне - оставалась спокойной: улыбалась, хлопотала  вокруг Мама, вплетала банты и ленты в пышные волосы, разгадывала с братом головоломки,  читала отцу вслух книги и старые газеты, пела с сестрами красивые духовные песни и псалмы. Ловила тонкими пальцами задержавшийся на стене луч солнца, и тут же выпускала на волю, словно посылала с ним прощальный привет всему, что оставалось после нее на этой Земле, такой грешной и любимой, несмотря ни на что!  Последние строки ее  письма  крестной матери, Великой княгине  Елизавете Феодоровне, пронизаны  страстной тоской по  обычной жизни, которая истаивала незримо, по всем  дорогим и  близким, по сердечному теплу и любви:

 "Христос Воскресе! Воистину! Мы  все трижды целуем тебя,    милая  наша душка, дражайшая! Большое спасибо за яйца, кофе  и шоколад. (*Великой Княгине Елизавете Феодоровне, вероятно, удалось передать из Алапаевска в Екатеринбург небольшой продуктовый Пасхальный подарок? – С. М.) МамА пила ее первую чашку кофе с большим удовольствием, это было  очень приятно. Это помогает ей от головных болей, а поскольку это бывает все чаще, то удручает всех нас. Мы узнали  из газет, что Ты  была выслана из обители, и  это очень нас огорчило! Странно, что мы  все находимся под арестом в одной губернии. (*Мария и  мечтать не решается о встрече, лишь  удрученно вздыхает! От этой "странности"  так и веет чем – то смертельно - зловещим! -  С. М.)     Мы  все надеемся, что ты проведешь лето где – нибудь за городом, в  Верхотурье или в  каком – нибудь монастыре? (*Мария искренне надеется, что милая тетя Элла избежит преследований властей! Увы!  – С. М.) Мы не  ходим в церковь. Мой адрес: Екатеринбург,  Областной Исполнительный комитет, Председателю. Для передачи мне.  Храни  Тебя Бог и любовь Твоей крестницы"

Время, увы, сохранило для нас только обрывки ее  писем! Там навсегда остались ее  душа и сердце…

21.

…Как  же я надеюсь, что  ужасной боли от прокалывающего ее "контрольного"  штыка она не почувствовала! Ее  останков долго не могли найти современные эксперты в той страшной  Коптяковской могиле – безобразном кургане с  обугленными  кусочками костей, черепами и  пальцами. Осенью 2007 года, об останках заговорили снова. Их нашли немного дальше от того места, где было обнаружено почти пятнадцать лет назад основное захоронение.  Снова в прессе и на телевидении поднялся шум от  споров, догадок, гипотез и версий. Бесконечных.  Утомительно – путанных. Излишне загадочных.

Но всему этому ужасу есть  достаточно простое, на мой взгляд,  объяснение…

"Расстрельная команда", стаскивающая тела  убиенных с подвод, бросала их в полузатопленную шахту, забрасывая  и маскируя  страшную яму чем  ни попало. На следующий день тела  спешно вытаскивали снова и уничтожали уже  в  больших  кострищах, расчленяя и обливая известью, бензином и серной кислотой. 

Глумливая  "работа"  палачей так вымотала их (Ведь нужно было еще   снять с убитых одежду и  корсеты с зашитыми внутри драгоценностями. И успеть сии драгоценности  рассовать по карманам, пока не видит грозный комендант Юровский! – С. М.), что они  безмерно устали. Обрывались веревки, с помощью которых вытаскивали трупы, не хватало лошадей, кругом была  непролазная грязь, подводы то и дело застревали. Возможно издерганные, злые, пьяные члены расстрельной команды попросту решили уничтожить еще два надоевших им  донельзя трупа, где-то чуть  в стороне от Коптяковского кострища и только! Изувеченное штыками и пулями тело юной  Цесаревны Марии, и ее  брата, Наследника Цесаревича Алексея, сожгли в костре поменьше, быть может, не расчленяя, дай то Бог! Это окончательно установит  лишь экспертиза Генеральной Прокуратуры Российской Федерации, которая уже  снова ведет свое, весьма тщательное, кстати сказать, расследование  с привлечением новейших криминалистических методов, в том числе, и компьютерной  диагностики на уровне митохондриального (ядерного) анализа клеток ДНК и РНК. У каждого человека

" код"  (то есть -  информация о генах, расположение их) этих клеток является  совершенно уникальным, это знает всякий, кто хоть немного знаком с курсом анатомии и биологии, с  элементарными законами генетики хотя бы  на уровне средней школы! И потому говорить  сколько – нибудь всерьез о том, что результаты  такой  объемной экспертизы могут быть ошибочны, неточны, или вовсе  - поддельны,  я думаю, не стоит. Хотя  Президент Центра по расследованию обстоятельств гибели Семьи Романовых Вадим Винер говорит о том, что останки в  Поросенковом логу Коптяковского леса вряд ли могут принадлежать Цесаревичу Алексею или княжне Марии, поскольку  скелеты не совсем совпадают по росту, и еще одно: в захоронении обнаружена монета, отчеканенная в сороковые годы двадцатого века. Значит, это более позднее  захоронение? В любом случае надо дождаться результатов экспертизы   Генеральной Прокуратуры России. Только она внесет полную ясность.

22.

 Впрочем, разговоры  о неточной экспертизе в прессе, "большой" и "малой", если  можно так выразиться, не утихали и  не утихают   еще со времени  первого захоронения   основных останков  Царственной семьи Романовых,   в 1992  году.  Русская Православная Церковь  всячески оспаривает принадлежность  несчастных  захороненных в приделе  Петропавловского собора останков   представителям  Семьи Последнего  Государя. Сомневаясь, таким образом, не только в  научном  и техническом уровне исследований, которые финансировались и проводились  и в  государственном, и международном масштабе, с привлечением многих  известных  ученых- криминалистов и генетиков; но  и давая такими   "высокими" сомнениями лишний  повод для возникновения всяческих легенд и  слухов, об "исчезновении, подмене, воскрешении, жизни в  ином облике" и так далее, и тому подобное!...

Грустно, больно, но именно по следам такой "легенды"   приходится идти   мне, автору этой книги, чтобы сохранить  беспристрастность  взгляда на страшный, трагический  финал  жизни юных  русских принцесс, а точнее,  еще одной из них, средней, Марии  Николаевны, Машеньки, Marie… Что она уготовила ей, эта легенда, длинная, нескончаемая, благоуханная, странная, нелогичная, путаная, местами -  горькая, местами – похожая на фарс? Я осторожно переворачиваю страницы книг, журналов и газет, вчитываюсь в строки, и сердце замирает от  невысказанной горечи и недоумения – возможно ли такое вообще?! Однако, я должна продолжать. И я продолжаю….. В который уже раз, вникая  в смысл  неясных откровений князя Алексиса ди Анжу - Дураццо, изложенных сначала на страницах  европейских газет, а потом уже  и в нашей, весьма уважаемой и солидной  российской прессе.  

 23.

…На кладбище Фламинио, в Риме, на плите в семейном склепе  ди Анжу – Дураццо высечено: "Ее  Императорское Высочество Мария Николаевна Романова – Долгорукова". 1899 – 1870 гг. Над буквами латиницы выгравировано изображение короны  Российской империи.   Под  белым мрамором покоится прах той, чья исповедь в декабре восьмидесятого взбудоражила всю Европу.  Утверждая, что она является законной дочерью императора России Николая Второго, Марией, о чем ранее "из соображений безопасности объяснить не могла", княгиня Долгорукова на страницах своего пространного исповедального  завещания, устами внука Алексиса, излагает суть  истории о своем странном и чудесном спасении. И обстоятельства   своего переезда  на Запад.
   Читателям уже известно по фабуле легенды, изложенной мною выше, что   в ночь с 17 на  18 июля 1918 года в подвале  дома Ипатьева состоялся инсценированный расстрел неизвестной группы людей, выданных большевиками за Семью Романовых. На самом деле, Государя и Цесаревича увезли в неизвестном направлении железнодорожным составом, по распоряжению Юровского, еще  15 июля. А 19 июля уже императрицу с дочерьми привезли  в Пермь. Там их разделили. Императрицу с  Татьяной и Ольгой увезли, а Марию с Анастасией поместили в доме  Березина, откуда 17 сентября 1918 года Анастасия сбежала… Восемнадцатого октября 1918 года Марию тайно привезли в Москву. Поселили ее в доме, ранее принадлежавшем британскому консульству, с нею рядом неотлучно находилась жена наркома А. Луначарского, Анна Александровна. Затем в особняке появился нарком Чичерин. И сообщил Марии Николаевне, что иностранные посольства позаботятся о ее отъезде так же, как позаботились об отъезде всей ее Семьи… Но жить за границей они должны инкогнито, не привлекая ничьего внимания и не участвуя в какой – либо деятельности  могущей нанести вред России. Семью передадут на Украину,  а позже  - под опеку немецких родственников, представители которых находятся в Киеве. Так и случилось. В украинском посольстве Марии Николаевне выдали паспорт на имя графини – полячки Чеславы Щапской, по которому она в числе других репатриированных украинских граждан была  вывезена в конце октября 1918 года вывезена поездом в Киев. В Киеве Марию Николаевну взял под опеку князь  Александр Долгоруков, командовавший в то время войсками  генерала Скоропадского. В конце ноября 1918 года, не имея никаких известий от матери и сестер, Мария, по совету князя Александра, выехала в Румынию, к своей тетке, королеве Марии Румынской, весьма тепло относящейся к ее   Семье. В поездке Великую княжну сопровождал сын  князя Долгорукова, Николай, за которого она вышла замуж 20 января 1919 года. Венчание состоялось в Бухаресте, в капелле дворца Котрочени, в присутствии членов румынской королевской семьи. Супруги Долгоруковы прожили вместе более полувека. О причинах, заставивших  Великую княжну Марию Романову вступить в этот неравный для нее брак, много говорилось в  декабре  1980 года  в европейской прессе. Назывались, прежде всего, политические мотивы и желание на кого-то опереться в столь критической ситуации, ибо на поддержку родных, особенно Англии, Мария Николаевна не слишком могла рассчитывать. В октябре 1919 года Мария Николаевна вместе с супругом переезжает в Константинополь, затем в Неаполь. Встречается с родными – матерью и сестрами, Ольгой и Татьяной, что живут, как  уже говорилось во Львове под видом беженок. В 1927 году у четы Долгоруковых рождается дочь Ольга – Беата, и из Бельгии они перебираются на жительство в далекий Заир. Там, через три года у них родилась еще одна дочь, Джулия – Иоланда. В 1937 году семья  Долгоруковых приехала в Италию и в конце того же года Мария Николаевна посетила вместе с супругом Львов, где встретилась с  матерью – Императрицей и сестрами, Ольгой и Татьяной. О судьбе  сестры Анастасии Мария Николаевна не упоминает, что очень странно. По версиям некоторых романистов биографов, (Питер Курт, Хелена  они должны были едва ли не столкнуться нос к носу во дворце румынской  королевы Марии, приютившей  почти одновременно двух изгнанниц! В 1939 году княгиня Романова – Долгорукова неожиданно получила известие о кончине матери, императрицы Александры Феодоровны в одном из тихих монастырей под Флоренцией. Угасая, Императрица "превратилась в растение, не осознавала, кто она, где находится, в какое время живет".  Незамужняя Ольга  после смерти матери поселилась в одном из небольших городков на озере Комо.

А семья Долгоруковых в 1943  году вернулась в Заир, о чем уже говорилось выше. Именно там, в Заире,   дочь княгини Марии Николаевны,  Ольга – Беата вышла замуж за агронома Виктора Бримейера, гражданина Бельгии, но в  1946 году развелась с ним, поскольку  романтический брак  княжны - принцессы и агронома  не  сложился. Но в  1947 году Ольга – Беата уже  вторично вышла замуж за князя Базиля  ди Анжу – Дураццо, а  мае 1948 года у них родился сын Алексис, тот  самый знаменитый "наследник  титулов и короны  последних Романовых", на которого настоящие князья Долгоруковы, эмигранты первой волны, недавно подали в суд, утверждая, что он, на самом деле, является  ни кем иным, как  гражданином Бельгии Алексом Бримейером, и не имеет прав на ношение столь славной русской фамилии.

В своей книге " Я, Алексис, правнук Царя" внук княгини Долгоруковой открыто заявляет, что  перед смертью  "царственная бабушка Мария"  передала ему все династические права на русский престол, и теперь он является единственным легитимным главой Дома Романовых. Но никому из  экспертов, ученых, юристов или историков, в том числе, к примеру, Марку Ферро, автору нескольких книг о Последней Царской Семье, с которым  встречался летом 1984 года, князь ди Анжу – Дураццо  так  и не представил ни одного оригинала тех  документов, которые ему, якобы, передала на руки Мария  Николаевна, княгиня Долгорукова урожденная Романова.   Вызывают сомнение и фотографии Марии Долгоруковой, представленные "почтительным внуком" для публикации в газетах.  Сходство очень трудно уловить, а доскональной экспертизы по ним никогда не проводили, хотя семья  ди Анжу – Дураццо имела для этого возможности и не один раз. Какая тайна может скрываться за этой туманной легендой  о "не просто Марии" - не очень понятно. Романовские драгоценности давно  уже распроданы по частным коллекциям, в том числе, и в королевские семьи Европы, царские авуары в банках  Англии и  Швейцарии  опустели еще в начале  первой мировой войны, когда все деньги, по распоряжению Государя, со всех иностранных счетов были переведены назад,  в Россию. Иногда, в  исторической беллетристике, впрочем, мелькает упоминание, что Императрица  Александра Феодоровна признавалась своей подруге Юлии фон Дэн в том, что  у них сохранилось несколько счетов в иностранной валюте, за границей  Тайно, для приданого дочерей. Но, основательно проштудировав  полное издание мемуаров  госпожи Юлии  фон  Дэн "Подлинная царица", хранящееся в моей личной библиотеке, я не нашла в нем  и намека на этот разговор!  Впрочем,  и искала - то, прекрасно зная, что его просто  - не могло быть! По одной простой причине: никакие " заграничные романовские счета" уже давно не существовали в то время, в  мятежном и смутном феврале-марте 1917 года! В  "Приложении" к  воспоминаниям Великой княгини Ольги Александровны, сестры Государя, записанных с ее  слов  датским  журналистом Йеном Ворресом, есть слова, разъясняющие и опровергающие многие, еще  более поздние,   варианты легенд, связанных с  тайным "царским золотом":

"Покойный  сэр Эдвард Пикок, директор банка Англии в период с 1920 по 1924 годы и с 1929 по 1946 годы подвел черту под вопросом о капиталах семьи Романовых, хранившихся когда - либо в Англии. Я полагаю, что следует сказать правду….. Я совершенно уверен в том, что ни в Банке Англии, ни в каком либо другом банке Великобритании никогда не  было никаких средств русской Императорской Семьи. Разумеется, слова "никогда", возможно, и не следовало применять, но я убежден, что, во всяком случае, там не было никаких средств, как  после Первой мировой войны, так и в продолжении долгих лет моего пребывания в должности директора банка". * (*Документ цитируется по изданию: Йен Воррес "Последняя Великая Княгиня." Приложение 6. "Романовские капиталы в Англии". Стр.428. М.  "Олма-Пресс". СПб ИД " Нева" 2003 г. серия "Архив" -  С. М.) Я процитировала  этот редкий  документ здесь так полно, специально, ибо тайные  "золотые авуары" погибшей  Царственной Семьи многим   не давали покоя: и лже – потомкам, и свидетелям, и  хранителям  "завещаний и династических прав на  престол", подлинность  которых никто никогда не проверял! В  той же части "легенды воскрешения", которая касается последней  дочери Императорской четы – Анастасии Николаевны Романовой,  призрак – греза династического  наследства  и прав на  корону сыграл, прямо – таки роковую роль. Читатель поймет, почему так получилось, если вместе со мною  перелистает  страницы, посвященные именно этому образу -  наиболее  хрупкому и пленительному из всех.  Она была самой  младшей в Семье. Ее   все  так и называли, нежно, ласково: "Маленькая"…..   

 

 Часть четвертая. "Цесаревна Анастасия. Зеркальные отражения Судьбы. Тайны  и загадки".

 

5/18 июня 1901 г. Петергоф – 17 -18 июля 1918 г. Екатеринбург.

 

 Да, обо  всем этом уже слишком многое сказано и многое - написано.  И писать, что то еще, мучительно и горько. Мучительно и горько добавлять, разъяснять, убеждать, доказывать то, что для  твоего сердца и разума является совершенно очевидным, а для других, отстраненных от истории, увы, только забавной мозаикой из противоречивых фактов и домыслов, обрывков легенд и слухов.. Признаюсь, честно, читатель, я никогда бы не взялась за  изложение истории этой  Девушки, настоящей, последней  русской Принцессы, если бы ни несколько странное стечение обстоятельств в моей жизни.

Впрочем, в этом мире не бывает ничего странного. Все давно предопределено где – то Там, на звездных тропах. И - в нужный момент - возникает перед тобою, посланное строгим Провидением. Возникает, вспыхивает искрою мысли, ограненной долгими ночными бдениями над страницами самых разных книг, казалось бы, и не имеющих совсем отношения к истории, пылом некоего удивительного для самой себя, сердечного озарения, разговором с друзьями, пристальным взглядом на давно знакомые черты с портретных миниатюр и фото.

Возникает и сливается в единое целое – как кусочки мозаичной смальты… Вот только рождается из них уже не холодный мозаичный узор, а живая, переливающаяся Жизнь, и узоры ее столь причудливы и сложны, что, иногда троятся и двоятся, в причудливых зеркалах Бытия, теряются в бездонности прошлого и туманности настоящего, словно хотят стать некоей Вечностью..

Вечностью по прихоти ли чьего - то больного воображения; по пристрастию ли просто к театральным играм и ролям в реальной жизни многих и многих из нас; по властному ли капризу Времени, часто делающему из Судьбы человеческой некую театральную куклу – марионетку - сказать сложно.

У этой настоящей, подлинной, отнюдь не сказочной Цесаревны из прошлого, была всего одна Жизнь.

Короткая, как свеча. Окутанная ароматом легенд и трепетных воспоминаний тех немногих, кто помнил ее. Кто чудом уцелел в страшном вихре жажды переустройства мира и кровавом мареве братоубийственных войн.

Кто не боялся любить ее. Сожалеть о ней. Молиться в приделах скромных церквей – изгнанниц, далеко – далеко, в заморских землях: во Франции, Германии, Англии, Аргентине, Италии, даже – в Алжире.

Из этих скудных воспоминаний, как из завораживающего душу и сердце волшебного кристалла (по мере того, как я вчитывалась в них.) вырастал образ: хрупкий, очаровательный, увлекающий чистотой и силою той прелести юности, слегка лукавой и наивной одновременно, что сильно и безудержно ударяет в голову, как вино, и держит во хмелю влюбленности долго – долго….

Я старалась удержать его в своих строчках, этот образ. Первый, может быть самый истинный, самый незамутненный, самый чистый, словно возникший из зеркального отражения.

Постаралась удержать, чтобы понять и прояснить загадку тех, других образов, менее четких более расплывчатых, таких нереальных. И таких трагичных в своей реальности. Я старалась сделать навстречу им, этим образам, несколько шагов, быть может, чересчур робких, быть может, - несколько неверных.

Надеюсь, что читатель будет весьма снисходительным к тому, что мне удалось понять и постигнуть, приблизившись к горькой истории чужой жизни, гибели и легенде «воскрешения». Кстати, последнее - не удивляет еще и потому, что имя ее: «Анастасия», в переводе с греческого означает: «воскресшая, воскресающая» …

 

Образ первый.

 ПОДЛИННАЯ АНАСТАСИЯ: «ЛИЛИЯ ИЗ АЛЕКСАНДРОВСКОГО ДВОРЦА».

 

Она родилась ранним утром 18 июня 1901 года, и едва открыв глаза, оказалась в любящих руках матери. Они были очень теплы, но тверды, эти руки, и не отпускали ее от себя потом почти не на секунду - вопреки всем правилам воспитания Царственных младенцев, установленным при любом Дворе, не исключая, и русский! Мягкому кокону в кружевных пеленках с романовскими вензелями это явно нравилось, ему было уютно в материнских объятиях, но уже через несколько недель младенец почувствовал, что любящие руки могут быть и очень строгими.

По ночам они не раскачивали колыбель в плавном усыпляющем ритме, потакая капризу, а просто - проворно меняли пеленки, укрывали одеялом, твердо приговаривая что-то, сонно напевая. Мягкие русские слова часто мешались с гортанными английскими….

1.

Девочка - младенец еще не понимала их смысла полностью, но угадывала тон, настроение матери, и щедро окутанная тем теплом, которое исходило от нее, еще ничего не осознавая толком, ощущала себя странно и неразрывно связанной с матерью какими - то золотистыми нитями Души, быть может, так похожими на пряди родных волос! Она пыталась ухватить их рукой, эти каштановые завитки, в которых вольно запуталось солнце; дотянуться пухлой ручонкой до подбородка с твердыми очертаниями, до мягких губ. Губы нежно обдавали теплом ее пальчики, и все улыбались лукаво.

А до волос шаловливой крохе - озорнице в пеленках так и не удавалось добраться: мать осторожно поднимала гордую голову чуть – чуть выше, и девочке оставалось только разочарованно вдыхать аромат, тотчас наплывавший на нее густым облаком.

Что это был за аромат? Белая роза? Жасмин? Сирень? Малышка не знала – что именно, но всю свою жизнь потом могла отыскать Мать в любом уголке дворца, парка, яхты, чего угодно, всего лишь по запаху ее духов и платья. Впрочем, как и любую из своих трех сестер.

Анастасия точно знала, что Татьяна любит «Корсиканскую розу», старшая, Ольга – «Жасмин», средняя, Машенька – «Лилию».

А отец. Отец. От него всегда пахло лавандовой водой и этими крепкими сигарами, за которые вечно ему доставалось от Анмама (* русская калька от французского «grandmaman – бабушка». Такое обращение было принято в семье Романовых еще со времен Николая Первого. – С. М.) и от Мама! Вместе с Машей она любила сидеть на коленях у отца, осторожно теребя ладошками пышные усы, из которых иногда выпадывала крошечная пылинка табаку, и слушать сказку о Машеньке, что путешествовала за спиною медведя в большом темном коробе!

Сестренка то и дело закрывала личико ладошками, ей было страшно: большой медведь Машеньку съест, непременно съест!

У нее, Настеньки, тоже перехватывало дыхание от страха, только никак не хотелось ей показывать его, и упрямо съезжая с колена отца, девчушка проворно бежала к материнским, знакомым теплым рукам, с обидою лепеча: «Почему про Машеньку сказка есть, а про меня - нет? Это страшная сказка, МамА, расскажи другую!

И МамА, тотчас отложив прочь очередную книгу, письмо, вязанье, шитье, рамку с букетами, с веселой улыбкой, пряча руки в широкой пене бледно - сиреневых или кремовых кружев платья, начинала рассказывать сказку про маленькую девочку, которая так любила свою maman, что однажды побежала искать ее, едва закончив купание, и даже позабыв одеться, как следует. И пока она бежала по комнатам, солнечный луч тоже летел, будто вприпрыжку, следом за нею, и оставлял на ее носике и щечках рыженькие крапинки - веснушки, которые ее строгая няня позабыла вывести лимонным шипучим соком!

- А няню - то, наверное, звали мисс Игер? Так это опять про Машеньку! - живо встревали в разговор Ольга с Татьяной и тут же начинали безудержно смеяться – Нет, МамА, наша Настенька, это та девочка, которая дразнит зеркала.

- И так смешно высовывает язык, когда палит пушка в Адмиралтействе! – подхватывала смех МамА, и ямочки на ее щеках начинали светиться солнцем, как и глаза. Крошечным детским сердцем, полным этим самым растопленным солнцем цесаревна Анастасия уже знала, что за такие вот мгновения отдала бы что угодно, ведь МамА смеялась так редко. А с тех пор как появился маленький братец, ее глаза все чаще наполнялись слезами.. Почему? Ведь Алексей такой веселый, красивый малыш, и ей так нравится играть с ним, петь ему песенки, качать колыбельку, когда не видит МамА…

2.

История ее детства была почти до краев наполнена добрым смехом и шутками, играми... Анастасия кидалась в них, как в омут, с головой Жизнь била в ней, как родник, чистый ключ, через край. Красивая подвижная девочка с пленительными ямочками на щеках, непокорными вьющимися кудрями, отчаянно любила музыку, смех, солнечные лучи, прогулки на велосипеде, розыгрыши и детские балы, которые часто по воскресеньям устраивала для нее и сестер бабушка - Императрица Мария Феодоровна и тетушка - крестная, Великая княгиня Ольга Александровна в своем Аничковом дворце. Любила летнее семейное плавание на яхте в финские шхеры, сбор грибов и ягод в Беловежье и Спале.

На морском берегу, возле Ливадийского дворца, вместе с братом Алексеем она торопилась строить смешные крепости и замки из песка, запускать воздушного змея. Она была старше брата на целых четыре года, считала своею важнейшей обязанностью присматривать за ним, но часто из этого «присмотра» выходило лишь взаимное озорство! Ей так хотелось видеть его веселым, смеющимся, забывшим о страданиях, слезах, строгом «нельзя»!

В свои детские, почти еще младенческие лета, Анастасия уже твердо знала, что Алексей - неизлечимо болен, и печаль имеет над ним, да и над всеми ими, больше власти, чем улыбки и смех…

Да, счастье недолговечно, как бабочка, эту истину она постигла слишком быстро для ребенка, но ей так нравилось удерживать его, летучее счастье, с помощью игр, смеха, безобидных дразнилок и розыгрышей!

Озорница - Цесаревна без устали играла в прятки и фанты, лапту и серсо в больших, паркетно - зеркальных залах Александровского дворца или гулких арках Камероновой галереи, смешно разукрашивала душистым кармином и соком клубники щеки и носы не только себе, но и брату и веселым фрейлинам – молоденьким девушкам из штата старших сестер – Ольги и Татьяны. Еще она вплетала им в волосы цветы, часто совершенно вопреки этикету Двора. Фрейлины не протестовали. Им нравилась «сладкие» румяна и нежные ландыши и розовый шиповник в высоких прическах, и они всячески выгораживали шалунью - Цесаревну перед строгой Государыней – матерью. Впрочем, улыбки девочки, ее смех, так оживляли стены дворца и сердца в нем живущих, что долго сердиться на непоседу Великую княжну и ее маленького брата - Цесаревича никто не мог. А потом Анастасия ввела новую моду – носить в волосах цветы или ленты. Это казалось всем прелестным, изящным. Шалунья была счастлива. Еще бы, играючи перещеголять саму мадам Брессак!* ( *Придворная портниха во времена Николая Второго. Законодательница светской моды в столице. – С. М.)

Когда же Алексей становился болен, то лучшей маленькой сиделки для него, чем младшая цесаревна было просто не найти! Настенька терпеливо просиживала у его постели часами, рассказывала ему сказки и детские истории, читала любимые книги, помогала раскрашивать рисунки и решать головоломки. Из разноцветных квадратиков они вдвоем складывали целые панно, растянув их по кровати или кушетке, а Алексей распускал ее волосы, развязывая ленты и гладил, гладил склоненную перед ним пушистую головку.. Казалось, так уходила боль….

Брату - цесаревичу приходилось очень много лежать, и часто девочка терпеливо описывала ему те изменения, которые происходили на улице – в парке, на прудах, на реке, за то время, пока он болел: Пруд уже покрылся льдинками или - кувшинками, лебеди – улетели или – вывели лебедят; вода в Неве – замерзла, или, напротив, по синей ее глади уже поплыли первые корабли и баржи…. Однажды, вернувшись с прогулки,  Анастасия, смеясь и плача одновременно, рассказала заболевшему брату, что останется без сладкого к чаю – так решила МамА и, поделом, – она ведь, и правда, бесконечно виновата: слишком разыгралась снежками с Татьяной и попала ей холодным комом прямо в лицо! Сестра от силы удара не удержалась на ногах , упала в сугроб и долго не могла встать, перепугав Анастасию до слез. Хорошо, что рядом с ними был мсье Жильяр. Он помог Татьяне, но так горячо упрекал и стыдил Анастасию, что в его безупречном французском сразу стал заметен забавный швейцарский акцент.

Тут, девочка, несмотря на слезы, столь живо передразнила разгневанного наставника, что Алеша расхохотался, позабыв о боли в ноге: «Анастасия, тебе нужно представлять в театре, будет очень смешно, поверь!» В ответ та вдруг совершенно серьезно сказала, что русская Цесаревна никак не может стать актрисой, у нее есть другие обязанности!

Алексей кивнул задумчиво, затих и осторожно обнял сестру, прошептав, что «ему так не хотелось бы расставаться с нею, когда она станет чьей – нибудь королевой!» Из глаз девочки тотчас полились непрошенные слезы, которые она напрасно пыталась заглушить, но отчего ей сделалось так грустно, - она никому бы не могла объяснить - даже все понимающей МамА и любимым старшим сестрам, тотчас прибежавшим в комнату с расспросами и утешениями..

3.

Лето сменяли весны и зимы. Озорница постепенно взрослела, но все еще – дразнила зеркала.

Доверить свои сердечные тайны она им не могла.. Их попросту – не было? Им еще – не пришла пора?

Царскосельская озорница прилежно учила историю, географию, языки. Последние, с ее даром имитировать и подражать, давались ей удивительно легко, просто – играючи, но она упорно не желала учить немецкий и не говорила на нем, едва читая детские несложные книги… МамА и не особенно настаивала, благо, и Шиллера и Гете баловница – любимица Анастасия могла читать в русском переводе или французских переложениях, полных ошибок и, одновременно, какого то неуловимого изящества. Она плакала над «Коварством и любовью», восхищалась «Братьями -- разбойниками», но больше ей все же нравились Мало* и Мольер** (* Г. Мало – автор знаменитого в XIX -XX веках юношеского психологического романа «Без семьи»; Ж – Б. Мольер** – великий французский драматург, автор бессмертных комедий: «Тартюф» «Мещанин во дворянстве», «Мнимый больной» - С.М.) , Ч. Диккенс и Ш. Бронте. Она любила играть с сестрами и матерью в четыре руки пьесы Шопена и Грига, Рахманинова и Чайковского – особенно для ПапА, обожавшего музыку, но после августа 1914 года* (*Начала Первой Мировой войны – С. М.) мелодии все меньше и меньше звучали в стенах любимого дома – дворца с мейпсеновской белой мебелью и роялем под  белым чехлом: ни сестрам, ни матери было некогда, ведь  они с утра до вечера пропадали в лазаретах - на операциях и перевязках.

Отец был на фронте, вместе со всем своим штабом. Вдвоем с МамА она часто писала ему вечерами письма о своих успехах в игре на балалайке и в шахматы – соперничала в этом с Татьяной! - и о том, что так мечтает вместе сестрами искупаться в его кафельной ванне – бассейне, такой огромной, по сравнению с их скромной ванной в детской комнате!

Она ведь давно научилась хорошо плавать и твердо держится на воде, но МамА почему – то посчитала, что ей нужно спросить разрешения у ПапА, вот она и отвлекает его такими пустяками! Удержать  свою лукавую, искристую, веселую, живую, как брызги шампанского, натуру от проказ и шуток, даже на бумаге, она  не могла   Потому в письмах к Отцу -  Императору иногда  попадались абзацы немного непоследовательные, на первый взгляд, странные. Но Анастасия была уверена, что Отец поймет ее, ведь она просто пыталась воссоздать картину их повседневной жизни на маленьких листках бумаги с великокняжеской короной и инициалами "А. Р". И потому, не  стеснялась описывать все, до мелочи. Даже шалости сестер. Так, 28 – 29 октября 1914 года  цесаревна Анастасия писала Отцу на фронт: "Мой  золотой, хороший, дорогой ПапА! Мы только что пообедали. Посылаю Тебе  Мою красивую открытку. (*Сделанную  собственноручно? Такие  подарки  были очень привычны для Цесаревен. – С. М.) Уверена, что Тебе  понравится. Сегодня я сидела с нашим солдатом и помогала ему читать, что Меня очень порадовало. Он здесь*(* то есть, в Царскосельском  лазарете? – С. М.) научился читать и писать. Еще двое бедняг умерли у нас. Мы сидели с ними только вчера. Ольга толкает Марию и Мария кричит,  дурачась. Дракон и  смешная дурочка! (*Вероятно, "Дракон" –  шутливое прозвище  Марии Николаевны. – С.М.) Ольга еще раз посылает тебе поцелуй. Я уже умылась и должна теперь идти в постель. Кончу это письмо завтра. Приветствую Ваше Императорское Величество". На следующее утро  озорница продолжала:  "Доброе утро! Иду пить чай. Я спала хорошо, без МамА и сестер. (Государыня и старшие дочери, вероятно, были в лазарете, на ночном дежурстве или -  на всенощной службе в церкви.-  С. М.) Теперь у меня русский урок.  Петр Васильевич читает Тургенева "Записки охотника". Очень интересно. Желаю тебе всего лучшего, 1000000 поцелуев, Твоя преданная и любящая дочь, 13 – летняя раба Божия, Анастасия. Храни Тебя Бог!" (*Данное письмо Цесаревны Анастасии Николаевны приведено в книге А. Боханова "Святая Царица".  Глава 6. "ОТМА". Стр.154. ИД "Вече" Москва. 2006 г. – С. М.    

 

4.

 Думается, Император не мог удержать в усах  улыбки, получая такие письма. Она и сама  порою не знала, отчего так  раскована и весела в них. Зачем пишет такие пустяки? Быть может, чтобы не писать о том, что она так часто видела теперь в операционной – отрезанные руки и ноги, полные тазы крови.

МамА, нередко, увидев ее огромные глаза на бескровном лице, и то, как она хватала ртом воздух – (голова кружилась от запаха хлороформа!) - позволяла ей уйти вниз, к раненным солдатам и офицерам.

Там она читала им, писала письма к родным под их диктовку, кормила с ложечки тех, кто не мог есть. Кто-то узнавал в лицо прелестную, стройную девочку в сером сестринском платье и белом фартуке с красным крестом на груди, старался поймать для поцелуя ее руку, что-то сказать, но многие, в бреду и забытьи - не узнавали – просто улыбались сквозь боль, гладили по рукаву, голове, крестили. Ей казалось, что в ее присутствии они меньше стонали – просто стеснялись, боялись напугать? – она не знала. Изо всех сил старалась рассмешить, помочь, развлечь, утешить. Ей это было легко – с малых лет умела поправлять подушки, подтыкать одеяло, правильно измерять температуру - пригодились навыки домашней сиделки при любимом брате.

Однажды упросила Машеньку принести в лазарет смешную комнатную собачку –пекинеса Джимми, размером с рукавицу, с красным бантом на шее – та умела забавно танцевать на задних лапках, под губную гармошку, «умирать и оживать» по команде и носить в зубах крошечный кружевной платочек.

Маленькое это представление очень развеселило больных, но они боялись, как бы суровая докторша – хирург, княжна Гедройц, считавшая себя главной над всеми и вся в Царскосельском лазарете, не устроила ненароком сцену юным озорным сестрам милосердия и самой Государыне за нарушения режима и порядка! Потому, едва заслышав шаги княжны в коридоре, отважные Цесаревны прервали концерт и тотчас поспешили засунуть и собачку и губную гармошку обратно в муфту, которая лежала рядом с кроватями, на стульях.

Крохотная умница с красным бантиком не выдала себя даже писком, а раненые, боявшиеся придирчивой «сиятельной докторицы» Гедройц, как огня, пришли в восторг, оттого, что их «секрета с концертом» никто не узнал, хотя они его так и не досмотрели до конца! Собачка Машеньки уехала вместе со всеми ними в ссылку, Тобольск и Екатеринбург и до самого страшного мига, сестра все прижимала ее к себе, там, в темном Ипатьевском подвале, пряча в старенькой муфте ….

Последнее, что смогла увидеть Анастасия, закрываясь руками от страшного, острого надвигающегося штыка, это то, как из рук убитой только что сестры Машеньки  выпадает  Джимми, мертвая  смешная артистка с шелковистой шерстью шоколадного цвета и чуть   полинялым красным бантиком на шее….

5.

Там, в холодной Сибири, Анастасия отметила свой последний, семнадцатый день рождения. Она, разумеется, не знала, что он последний, просто как - то - чувствовала.

Еще на Рождество, играя в домашнем спектакле маленькую мужскую комическую роль и слыша смех матери, Анастасия надеялась на благополучный исход их изгнания, несмотря на то, что дом был мрачен, стены комнаты – ледяны, окна густо замазаны к весне известью. Но надежда жила недолго… И умерла внезапно. В один миг. Той же весною. Как – то, в мае, она высунулась в раскрытое на полчаса окно - посмотреть на улицу - гуляли мало и редко! - и часовой, лишь по счастливой случайности, ни пристрелил ее, пуля попала в раму, обдав холодом висок!

Мать, сидевшая рядом, в кресле, на миг потеряла сознание……..Вбежали на шум Евгений Сергеевич Боткин, Татьяна, Ольга, Мария, Отец. Анастасия стояла неподвижно, вцепившись рукой в раму окна, где застряла пуля. Старалась улыбнуться. На следующее утро, Ольга, причесывая сестру, незаметно выдернула из ее буйных вьющихся кудрей – непокорны были после тифозной стрижки! – первую, крохотную паутинку седины.

Она лишь пожала плечами, повязала голову косынкой, и бегом спустилась на кухню: повар ждал ее там, чтобы научить стряпать блинчики из ржаной муки. Вскоре из кухни донесся серебряный колокольчик ее голоса и заливистый смех. А ночью растерянная девушка сдавленно рыдала в подушку, внезапно поняв, что это - их последний Дом, последнее пристанище на земле. Благо, все вокруг спали, не могли ее слышать!

Да, Анастасия стремительно взрослела. И все меньше дразнила шуткой тусклые зеркала в мрачном доме. Ей теперь просто неудержимо хотелось завесить их кисеей.

На столике Анастасии лежала зачитанная до дыр книга  Виктора Гюго «Отверженные», да Ростановский «Орленок»,*  (*Пьеса Э. Ростана о герцоге Рейхштадтском, сыне Наполеона Бонапарта,  так любимая Цесаревнами, особенно, старшей, Ольгой. – С. М.) часто перелистываемый, перечитываемый вместе с сестрою. Присаживаясь за скромный столик с засушенными цветками жасмина из Царскосельского парка, в чудом после обысков и беззастенчивого грабежа всех прежде милых домашних вещей, уцелевшей севрской хрупкой вазочке, они с сестрами по очереди писали простые «новости из жизни арестантов» в далекий Ай – Тодор, в мечтательно - недосягаемый Крым, родным – тетушкам, племянникам и бабушке. Строки из этих повествований чудом уцелели. Вот они:

21 февраля 1918 года.

«Спасибо большое, Тетя Ксения, душка, за открытку. Письмо ПапА передали, теперь пересылаем тебе ответ. Сегодня чудная погода, но теперь в саду стало еще скучнее, срыли гору не совсем, но для катанья она больше не годится. Навозили много дров и ПапА пилит, мы ему помогаем. За этот год научились колоть и пилить. А что Вы делаете? Как поживаешь? Выходит ли Бабушка на воздух?... Собираемся петь, но регент еще не был, т.ч, не знаем, успеем ли петь в субботу. * (*Речь идет о духовных песнопениях на еженедельной домашней церковной службе в семье Романовых - С. М.) Почти каждое воскресенье играем маленькие пьесы. Теперь уже весь запас вышел, придется повторять….Не знаем, когда ты получишь это письмо, говорят, что почта не ходит..» (Отрывки из писем цесаревен цитируются по книге Ю. В. Кудриной «Императрица Мария Феодоровна». Часть третья. Глава шестая. Стр. 191 - 194. Изд. «Олма – пресс» М. 2002 г.. Пунктуация и орфография авторов сохранены.)

14 апреля 1918 года :

« Обрадовались Твоему письму. Спасибо большое. Столько времени не было от вас известий, а слухов в газетах так много – вот и все*…. (* Значит, ходили и читались слухи и о гибели, смерти?! – С. М.) У нас пока все более – менее благополучно. Погода весенняя, снег хорошо тает, и воды всюду много. Солнце отлично греет и мы уже начали загорать.. Сегодня было семь градусов в тени и сильный ветер. Да, мы все ужасно вас жалеем и массу хорошего мысленно говорим…..Была у нас утром в 11ч. 30 м. обедница, а вчера – всенощная. Вот и все интересные новости. Знаешь, наших людей больше не будут выпускать, чтобы было как в Ц. С*. (* Великие княжны намекают на полный домашний арест семьи и свиты после февраля 1917 года в Царском Селе.- С. М. ) Не понимаем, зачем, когда нас с прошлого года совершенно так и держат, и для чего других так притеснять, совершенно непонятно?! Как забавно одеты, т. е. вооружены красногвардейцы – прямо увешаны оружием, всюду что – нибудь висит или торчит.. Вам наверное тоже делают какие – нибудь вещи для вашей пользы, да?. Надеюсь, Вам удастся поговеть на Страстной.. Тебя и т. Ольгу целуем и обнимаем. Храни Вас Бог.»

Это было последнее письмо цесаревны Ольги из Екатеринбурга Цесаревна Анастасия, маленькая шалунья Настенька, сделала к нему подарок - рисунки карандашом: качели в саду и береза. Рисунки Анастасии были конфискованы при обыске в великокняжеском имении Харакс, осенью 1919 года. Самой же художницы к тому времени уже год как не было в живых, но ее родные тогда еще не знали об этом!

 

О, мой милый читатель,  у Нее была очень простая жизнь! Очень. Ни интриг, ни флиртов, ни тайн, ни секретов! Красавица - девочка, она даже не успела никого полюбить, никому не вскружила голову, маленькая "Царскосельская озорница"! Во всяком случае, воспоминаний о ее девичьих романах не сохранилось. Свои дневники она сожгла сама, перед одним из обысков, как и немногочисленные письма от родных. Анастасия в то время была еще почти ребенком и вряд ли в них, этих тетрадках, украшенных самодельной вышивкой и немудреной закладкой – ляссе, с цитатами из любимых книг и рассуждениями о прожитом дне, можно было найти что то серьезное, глубокомысленное, философское.. Но даже и набросок, прелестный этюд бытия этой юной, девичьей Души – не сохранился, увы, исчез, рассыпался в смертоносном вихре страшной летней жары того последнего 1918 года…

Она всеми нитями Души чувствовала, что он - последний, но не делала никаких попыток, чтобы удержать в руках улетающую от нее бабочку - Жизнь. Со стертыми, помятыми крылышками. Она, Жизнь, вырывалась прочь, но Анастасия не тянула руки ей вслед.. Жажда бытия была в ней сильна, и, словно каким то шестым чувством, улыбчивая узница знала, что сумеет передать ее другим, живущим уже после ее Смерти.. Словно отражение в зеркалах, которое она так и не успела завесить кисеей.. Потому то так свободно Младшая из последних Русских Цесаревен опустилась на колени вместе со всею Семьей, когда священник, по ошибке (или – предугадывая?! Скорее, последнее, ведь никто его не поправил! – С. М.) на последней июльской субботней службе в арестантском доме Романовых произнес вместо обычной здравицы - «Со святыми упокой!»………

 

Образ второй и вторая Анастасия: « Фрау из канала Ландвер».

 

1.

… Очередная глава этой истории началась в Берлине. 17 февраля 1920 года. И конца ей не видно до сих пор. Она похожа на увлекательный авантюрно – исторический детектив или сериал, с элементами столь модной сейчас мистики. Но все дело в том, что это были вовсе не романтические бредни для дамского воображения, не книга, не вымысел, ни мистика. Это была просто еще одна жизнь. Всего лишь жизнь. Еще одна судьба. Всего лишь – судьба. Правда, тесно переплетенная с чьей то другой, искусно вставленная в ее оправу, окантованная чужою болью и смертью.. Ставшая Легендой, быть может, вопреки реальной очевидности горького факта пепелища в урочище «Четырех братьев» под Екатеринбургом, июльскою ночью 1918 года..

Именно тогда, в феврале 1920, через два года после трагедии, тень русской Цесаревны возникла из небытия первый раз, столь явно и осязаемо, что многим захотелось поверить в ее чудесное избавление. В то, что «зеркальный» образ неувядающей «Царскосельский лилии» может стать живым и дышащим, чарующе неуловимым, притягательным и манящим. Но так ли все вышло? Не больше ли в этом образе было изломанных, дисгармоничных, кричащих линий? Кричащих от боли, немого страха и пустоты. Пустоты одиночества. От неосуществленного и неосуществимого желания расцветить свою жизнь теми красками, которых в ней никогда не было?!

Теперь никто не может сказать ничего определенно. Немногие голоса современников, которые автору повествования удалось собрать на страницах этой новеллы, звучат несколько приглушенно из бесконечной дали времен, но комментировать их, с позволения строгого читателя, я решусь в эпилоге новеллы, обобщая все известные мне факты…. А пока - осторожно продолжаю повествование о трех Анастасиях. О второй из них – в несколько ином ключе – строго документального рассказа с обилием дат и мемуарных вставок. Итак…..

1.

..Внезапное появление в берлинской елизаветинской лечебнице худой изможденной женщины в сопровождении полицейского нарушило ночной покой ее обитателей, но не взбудоражило их воображение. Ничего необычного в этом случае не было. В больницу св. Елизаветы часто попадали люди, пытавшиеся переступить за грань жизни или - вконец измученные голодом и беспросветною нуждой.

Эта очередная ночная гостья скромного приюта для бедных была одета, как нищенка, и зябко куталась в рваное пальто, с которого ручьями текла вода. Полицейский, приведший ее поведал врачам, что выловил бедняжку из канала Ландвер, в который она бросилась с невысокого моста. Выловил совершенно случайно, проходя мимо.. Почему бедняжка решилась покончить с собой и как ее зовут, полицейский не знал: женщина ни слова ни отвечала на его расспросы, пока они шли до госпиталя Святой Елизаветы. Сердобольный страж порядка наивно понадеялся на искусство врачей, но и тем не удалось вытянуть из несостоявшейся утопленницы ни слова. На несколько дней ее поместили в лазарет. И тщетно пытались узнать что то о ее личности и местопребывании.

Особа без документов, в черных высоких ботинках, черном плаще и черной юбке, ничего никому не говорила, отказывалась от пищи, и только иногда бессвязно бредила во сне.. Осмотрев ее, врачи пришли к заключению, что она страдает либо - полной амнезией, либо - психически нездорова. Последний медицинский консилиум состоялся 27 марта 1920 года. Он то и принял решение перевести больную, признав в ней особу эмоционально неустойчивую, подверженную проявлениям шизофрении легкой степени* (*бессвязность речи, остановившийся взгляд, кататонический шок – неподвижность в течение нескольких часов и более. – С. М. ), в психиатрическую клинику в Дальдорфе. Ее усиленно начали лечить от приступов «черной меланхолии», выражавшейся все в то же в молчаливости и отказе от пищи.

В клинике загадочная больная несколько успокоилась, начала принимать пищу, и иногда, в те часы, когда чувствовала себя неплохо, вступала в легкую беседу с медперсоналом и больными. Много читала, в основном, газеты. Сестры и сиделки вспоминали, что, вообще, она производила впечатление хорошо образованной женщины. В общей сложности, молчаливая незнакомка провела в Дальдорфе около полутора лет и никто особо не интересовался установлением ее личности, пока в палате не появилась еще одна женщина: фрау Мария Колар Пойтерт. Несколько дней фрау Мария, щурясь, приглядывалась к соседке по койке, перебирала ворох вечерних газет, а потом внезапно выпалила, пристально глядя на молчаливую пациентку: «Я знаю, кто ты!» И показала ей статью в ««Берлинер иллюстрирте» от 23 октября 1921 года. На первой полосе газеты была опубликована фотография трех дочерей Николая II . Заголовок статьи гласил: «Одна из царских дочерей жива?». В статье который раз поднимался вопрос о том, кто из детей русской венценосной семьи мог уцелеть в месиве расстрела и до конца ли были заколоты штыками красноармейцев русские Великие княжны. В ответ таинственная особа покачала головой поднесла палец к губам:

— Молчи!

20 января 1922 года Марию Пойтерт выписали из клиники и, будучи не в силах хранить в себе такую великую тайну, она начала действовать. «Не исключено,— считал французский писатель А. Деко, занимающийся этой темой и написавший о загадке «Фрау из канала» ряд книг, — что, не появись на сцене госпожа Пойтерт, не было бы и никакого следа «Анастасии»! Но полусумасшедшая прачка, увы, появилась, и энергично пошла по «следу Анастасии»...

2

8 марта 1922 года Пойтерт встретилась с русским эмигрантом, бывшим ротмистром лейб -гвардии кирасирского Ее Величества полка М.Н. Швабе и рассказала ему о своей соседке по палате, добавив, что считает ее « одной из дочерей покойного русского Императора».

По просьбе фрау Пойтерт ротмистр Швабе отправился вместе с ней навестить неизвестную, захватив с собой своего приятеля, инженера Айнике. В Дальдорфе они попытались заговорить с «Анастасией» по-русски, но та ответила, что не знает этого языка. Тогда Швабе протянул ей фотографию вдовствующей императрицы Марии Федоровны и спросил, знает ли она, кто это. Тут свидетельские показания разнятся: Швабе утверждает, что «Анастасия» ответила: «Эта дама мне незнакома».

Сама же «Анастасия» много лет спустя говорила: «Кто-то из русских эмигрантов принес мне портрет бабушки. Это был первый раз, когда я позабыла всякую осторожность, увидев фотографию, вскричала: «Это моя бабушка!»

Как бы то ни было, Швабе вышел из больницы в сильном волнении. Он отправился к председателю Союза русских монархистов в Берлине и убедил его произвести экспертизу — послать к больной кого-нибудь, кто близко знал раньше детей Императора.

Через два дня Швабе снова отправился в Дальдорф в сопровождении поручика С. Андреевского, графини Зинаиды Толстой, ее дочери и хирурга Винеке. Больная спуститься к ним не пожелала, и вся депутация поднялась к ней в палату. «Анастасия» лежала, закрыв лицо покрывалом. «Графиня Толстая и ее дочь очень мягко разговаривали с ней,— вспоминал впоследствии Швабе,— со слезами на глазах показывая незнакомке маленькие иконки, фотографии, и шепча ей на ухо какие-то имена. Больная ничего не отвечала; она была до крайности взволнована и часто плакала. Андреевский называл ее «Ваша светлость» — это, кажется, подействовало на нее больше всего. Винеке не стал осматривать больную, но добился у больничного начальства дозволения оставить ее здесь. По мнению графини Толстой и ее дочери, это была великая княжна Татьяна Николаевна».

3

Так кто же - Татьяна или Анастасия? Какое - то определенное сходство у неизвестной с Великими княжнами, видимо, все-таки было. Среди русских эмигрантов, осевших в Берлине, немедленно началось волнение. Баронесса Буксгевден, фрейлина, состоявшая при семействе Николая II почти неотлучно с 1913 по 1918 год, и расставшаяся с ними только в Екатеринбурге, за полтора месяца до кровавого финала, 12 марта 1922 года отправилась в клинику Дальдорф.

«Больная лежала в постели возле стены, неотрывно глядя в залитое светом окно,— вспоминает баронесса Буксгевден в своей книге.— Услышав, как мы вошли, она укрылась одеялом, не желая, чтобы мы ее разглядывали, и больше уже было невозможно было уговорить ее открыть лицо. Графиня Толстая объяснила мне, что незнакомка делает так всегда, когда кто-нибудь приходит к ней, но медсестра добавила, что она разговаривает иногда с госпожой Пойтерт, которая раньше тоже лежала в клинике, и что это единственный человек, кому она явно доверяет. Госпожа Пойтерт была здесь же. Они говорили по-немецки. Большую часть времени больная лежала, и, хотя врачи разрешали ей вставать, она все равно предпочитала оставаться в постели.

Она была в ночной рубашке и белом жакете. Высокий лоб, волосы забраны назад и уложены совсем просто. Я решила заговорить с ней и попросила моих спутников отойти от кровати. Гладя ее по голове, я обратилась к ней по-английски с тою же осторожностью, с какой стала бы беседовать с великой княжной, называя ее, впрочем, вполне нейтральным «darling» (дорогая). Она не отвечала ни слова, видимо, не поняв ничего из того, что я говорила ей. Когда она на мгновение откинула одеяло, так, что я смогла рассмотреть ее лицо, глаза ее не выражали ничего, что показало бы мне, что меня узнали. Лоб и глаза ее напомнили мне великую княжну Татьяну Николаевну, но стоило мне увидеть все лицо, как сходство перестало казаться столь разительным.

3.

«Я постаралась оживить ее воспоминания всеми возможными способами, – вспоминала баронесса - Показала ей одну из иконок с датами правления Романовых, подаренных Императором некоторым людям из свиты; потом перстень, принадлежавший некогда Императрице,— она часто, носила его и подарила его мне в присутствии великой княжны Татьяны. Но эти вещи не вызвали в ее памяти ни малейшего отклика. Она без интереса рассматривала эти предметы и только прошептала на ухо госпоже Пойтерт несколько слов.

Когда госпожа Пойтерт увидела, что незнакомка не отвечает и никак не обнаруживает, что узнает меня, она, видимо желая «помочь» ей, зашептала что-то по-немецки и принялась показывать фотографии Императорской семьи, тыча при этом пальцем в императрицу и спрашивая у больной: «Это Мама, правда?» Но все эти попытки потерпели крах: больная продолжала молчать и лишь старалась спрятать лицо, закрываясь одеялом и руками.

Хотя верхней частью лица незнакомка отчасти похожа на великую княжну Татьяну, я все-таки уверена, что это не она. Позже я узнала, что она выдает себя за Анастасию, но в ней нет абсолютно никакого внешнего сходства с Великой княжной, никаких особенных черт, которые позволили бы всякому, близко знавшему Анастасию, убедиться в истинности ее слов. (Кстати, напомним, что великая княжна Анастасия едва ли знала с десяток немецких слов и выговаривала их с неимоверным русским акцентом! – На том же настаивали и все близко знавшие "царскосельскую озорницу"! – С.М.).

4.

Но свое состояние в момент визита баронессы Буксгевден сама незнакомка описывала много лет спустя, так: «Если бы вы знали, как невыносимо тяжело мне стало, когда вдруг появилось несколько русских, и среди них женщина, бывавшая раньше у нас при Дворе! Они хотели меня видеть. Я стыдилась перед ними своего жалкого состояния. Я накрылась одеялом с головой и решила не говорить с ними...»

Баронесса Буксгевден вышла из палаты в полной уверенности, что разговаривала с самозванкой. Но не такого мнения были некоторые другие русские эмигранты — чуда хотелось многим. Барон фон Клейст и его супруга, у которых «сердце обливалось кровью при виде молодой женщины, которая была, быть может, дочерью государя», добились разрешения забрать больную из клиники к себе домой.

30 мая 1922 года незнакомка перебралась в дом Клейстов по Нетельбекштрассе, 9.

Первое свидание с незнакомкой шокировало добросердечную баронессу Клейст: придя за больной, она увидела, как та вырывает сама себе передние зубы, и что у нее уже не хватает многих зубов! Впрочем, позднее незнакомка объяснила, что вынуждена была это сделать, поскольку ее передние зубы шатались из-за удара прикладом, якобы полученного в Екатеринбурге. Вдобавок оказалось, что она страдает чахоткой и туберкулезом костей. Несчастная являла собой самое жалкое зрелище, и русские эмигранты, приходившие к Клейстам повидать «царскую дочь», уходили от них совершенно растерянными. Вдобавок «Анни», как стали называть в доме Клейстов незнакомку, объявила с таинственным видом, что у нее где-то есть сын, которого можно узнать «по белью с императорскими коронами и золотому медальону»...

Одни из эмигрантов, приходивших к Клейстам посмотреть на «чудесно спасшуюся Великую княжну», убеждались, что перед ними просто несчастная больная женщина. Другие, зачарованные фантастической историей и жаждавшие чуда, окружили «Анни» поклонением. Вокруг бывшей пациентки сумасшедшего дома формировалась атмосфера исключительности. Эмигранты приносили ей фотографии и книги об императорской фамилии, а Клейсты демонстрировали ее гостям, как ярмарочную диковинку. В такой атмосфере «Великая княжна», наконец, дозрела до решительных шагов...

5

«20 июня 1922 года,— вспоминал барон фон Клейст,— женщина, которую я забрал из сумасшедшего дома, пригласила меня к себе в комнату и в присутствии моей супруги, баронессы Марии Карловны фон Клейст, попросила у меня защиты и помощи в отстаивании своих прав. Я заверил ее в том, что готов находиться в полном ее распоряжении, но только при условии, что она откровенно ответит на все мои вопросы. Она поспешила уверить меня в этом, и я начал с того, что спросил, кто она на самом деле. Ответ был категорический: Великая княжна Анастасия, младшая дочь императора Николая II.

Затем я спросил ее, каким образом ей удалось спастись во время расстрела Царской семьи и была ли она вместе со всеми.

«Да, я была вместе со всеми в ночь убийства, и, когда началась резня, я спряталась за спиной моей сестры Татьяны, которая была убита выстрелом. Я же потеряла сознание от нескольких ударов. Когда пришла в себя, то обнаружила, что нахожусь в доме какого-то солдата, спасшего меня. Кстати, в Румынию я отправилась с его женой и, когда она умерла, решила пробираться в Германию в одиночку. Я опасалась преследования и потому решила не открываться никому и самой зарабатывать на жизнь. У меня совершенно не было денег, но были кое-какие драгоценности. Мне удалось их продать, и с этими деньгами я смогла приехать сюда. Все эти испытания настолько глубоко потрясли меня, что иногда я теряю всякую надежду на то, что придут когда-нибудь иные времена. Я знаю русский язык, но не могу говорить на нем: он пробуждает во мне крайне мучительные воспоминания. Русские причинили нам слишком много зла»! (*Замечу от себя, что просто немыслимо представить такие слова в устах порфирородной русской Цесаревны. Тирада «госпожи Анни», выдает в ней с головой иностранку, по моему убеждению – истинную полячку! – С. М.)

Дополнительные сведения позднее дала Клейсту графиня Зинаида Сергеевна Толстая:

«2 августа нынешнего (1922.— С. М..) года женщина, называющая себя Великой княжной Анастасией, рассказала мне, что ее спас от смерти русский солдат Александр Чайковский. С его семьей (его матерью Марией, восемнадцатилетней сестрой Верунечкой и младшим братом Сергеем) Анастасия Николаевна приехала в Бухарест и оставалась там до 1920 года. От Чайковского она родила ребенка, мальчика, которому сейчас должно быть около трех лет. У него, как и у отца, черные волосы, а глаза того же цвета, что у матери. В 1920 году, когда Чайковский был убит в уличной перестрелке, она, не сказав никому ни слова, бежала из Бухареста и добралась до Берлина. Здесь она сняла комнату в небольшом пансионе из Фридрихштрассе, названия его она не знает. Ребенок, по ее словам, остался у Чайковских, и она умоляла помочь ей найти его».

Что произошло дальше? Видимо, нечто для «Анастасии» малоприятное. Очевидно, что Клейсты окончательно убедились, что перед ними самозванка. Во, всяком случае, спустя два дня после заявления «Анастасии» о намерении «отстаивать свои права», она оказалась на улице. Биографы самозванки утверждают, что она покинула дом Клейстов сама, но в то же время известно, что Клейсты не горели желанием снова поселить ее у себя.

Через три дня после бегства «Анастасии» из дома Клейстов ее встретил инженер Айнике, тот самый, который приезжал к ней в клинику в Дальдорф вместе с ротмистром Швабе.

«Анастасия» как раз выходила из дома, где жила ее наперсница и бывшая соседка по палате — Мария Пойтерт. На все расспросы Айнике «Анастасия» не отвечала, замкнувшись в себе.

Какое- то время «Анастасия» жила у Айнике, затем ее взял на попечение важный немецкий чиновник: доктор Грунберг, инспектор полиции. Это было уже серьезно: судьбой самозванки заинтересовались власти!

6.

«Я решил отвезти Анни в наше поместье Нойхоф-Тельтоф,— вспоминал Грунберг,— отдых в деревне благотворно сказался бы на ее здоровье. Два года, проведенные в Дальдорфе, совершенно расстроили ее нервы. Рассудок временами ей не подчиняется: результат ранения головы, вернее, ужасного удара прикладом. Но об этом чуть позже. Кроме того, у нее не лучшая по части здоровья наследственность. Когда она жила у меня, я решил, согласовав это с правительственным советником, которому я рассказал всю историю, предпринять, наконец, какие-то шаги для того, чтобы официально удостоверить ее личность».

Грунберг кое-что не договаривает, но фигура «правительственного советника», выплывшая из его воспоминаний, ясно указывает на то, что судьбой самозванки заинтересовались на самом высоком уровне: если это действительно царская дочь, то эту карту можно было грамотно разыграть в интересах побежденной и униженной Версальским миром Германии. Если же это самозванка, то тоже не беда: «натаскать» эту пациентку психбольницы и сделать из нее «настоящую Анастасию» несложно, тем более что эмиграция уже взбудоражена ее появлением.

Так снова, уже в который раз в истории русского самозванничества, дело взяло в свои руки иностранное государство...

«Мы смогли уговорить Прусскую принцессу приехать к нам под вымышленным именем»,— пишет господин Грунберг. Кто это «мы»? Лично господин Грунберг со своим приятелем, «правительственным советником»? Можно ли верить в то, что столь владетельная особа, какою являлась сестра бывшей императрицы России, согласилась ехать в Германию под вымышленным именем, откликнувшись на приглашение и уговоры двух частных лиц?

7.

«В конце августа 1922 года, по просьбе советника Гэбеля и инспектора полиции доктора Грунберга, я согласилась приехать в Берлин, чтобы повидать загадочную женщину, называющую себя моей племянницей Анастасией,— вспоминает принцесса Прусская Ирэн,— Доктор Грунберг доставил меня в свой деревенский дом под Берлином, где незнакомка жила под именем «мадемуазель Анни». Мой приезд был неожиданным, она не могла знать заранее, кто я, и потому не была смущена моим появлением. Я убедилась тотчас же, что это не могла быть одна из моих племянниц. Хотя я не видела их в течение девяти лет, но что-то характерное в чертах лица (расположение глаз, форма ушей и т.д.) не могло измениться настолько. На первый взгляд незнакомка была немного похожа на великую княжну Татьяну. Я покинула дом в твердом убеждении, что это не моя племянница. Я не питала ни малейших иллюзий на сей счет».

Грунберг утверждает, что на следующий день «Анни» якобы сказала, что вчерашняя посетительница была «ее тетя Ирэн». Но в эти слова Грунберга как-то не очень верится — ведь он в этой истории явно - «лицо заинтересованное».

Первая газетная публикация о таинственной «Анастасии» под названием «Легенды дома Романовых» появилась в газете «Локаль Анцайгер» в декабре 1924 года. К тому времени у Грунберга уже вполне сложилось мнение о своей подопечной: «Анастасия ни в коем случае не авантюристка. Мне представляется, что бедняжка просто сошла с ума и вообразила себя дочерью русского императора». Судьба «Анастасии» его уже больше не интересовала, и он думал теперь только о том, как бы сбыть ее с рук. С помощью католического священника, профессора Берга, Грунберг подыскал для «Анастасии» некую госпожу фон Ратлеф, прибалтийскую немку, надеясь, что та станет достойной опекуншей для бедной больной женщины. Но... госпожа Ратлеф, особа истеричная и «себе на уме», стала в судьбе «Анастасии» «госпожой Пойтерт номер два» — ее стараниями миф о «Царской дочери» снова был вытащен на свет...

«Движения ее, осанка, манеры выдавали в ней Даму высшего света — с явной экзальтацией, взахлеб пишет госпожа Ратлеф.— Таковы были мои первые впечатления. Но что поразило меня более всего, так это сходство молодой женщины с вдовствующей императрицей. Говорила она по-немецки, но с явственным русским акцентом. От всей ее натуры веяло благородством и достоинством».

8.

Странно все это. И отчего ни принцесса Прусская Ирэн — особа королевской крови, ни фрейлина русского Императорского Двора баронесса Буксгевден, ни графиня Толстая, ни многочисленные русские эмигранты, ни германские правительственные чиновники ничего подобного не заметили?

Стараниями госпожи фон Ратлеф частыми посетителями «Анастасии» стали посол Дании в Берлине г-н Цале и его супруга. Напомним, что в Дании в ту пору доживала русская Вдовствующая Императрица Мария Федоровна, родная бабушка погибших Цесаревен.

Когда слухи о воскресшей «Анастасии» дошли до нее, Мария Федоровна была сильно взволнована: пусть даже один шанс из тысячи, что эта история окажется правдой,— но разве можно им пренебречь?! Императрица, ознакомившись с донесениями Цале, немедленно отправляет в Берлин старого камердинера императора Николая II, Волкова, много лет служившего Царской семье. Он был единственным, кому в 1918 году удалось бежать из Екатеринбурга, накануне кровавой драмы. Более авторитетного эксперта отыскать было трудно...

9.

«До госпожи Чайковской (* Так именовали «Анастасию» по фамилии ее «мужа», как она говорила "солдата Чайковского!  Именовали те, кто не были совершенно слепыми фанатиками легенды «чудесного воскрешения»!.— С. М..) я добрался не без труда,— рассказывал А. Волков.— В мое первое посещение мне не позволили говорить с ней, и я принужден был удовольствоваться тем, что рассматривал ее из окна; впрочем, даже этого мне было достаточно, чтобы убедиться, что женщина эта не имеет ничего общего с покойной великой княжной Анастасией Николаевной. Я решил все же довести дело до конца и попросил о еще одной встрече с ней.

Мы увиделись на следующий день. Выяснилось, что госпожа Чайковская не говорит по-русски; она знает только немецкий... Я спросил ее, узнает ли она меня; она ответила, что нет. Я задал ей еще множество вопросов; ответы были столь же не утвердительны. Поведение людей, окружающих госпожу Чайковскую (в течение всей нашей беседы госпожа фон Ратлеф не отходила от больной), показалось мне довольно подозрительным. Они беспрестанно вмешивались в разговор, отвечали иногда за нее и объясняли всякую ошибку плохим самочувствием моей собеседницы.

Еще раз должен подтвердить, и самым категоричным образом, что госпожа Чайковская не имеет никакого отношения к покойной Великой княжне Анастасии Николаевне. Если ей и известны какие-то факты из жизни Императорской фамилии, то она почерпнула их исключительно из книг.

К тому же ее знакомство с предметом выглядит весьма поверхностным. Это мое замечание подтверждается тем, что она ни разу не упомянула какой-нибудь детали, кроме тех, о которых писала пресса».

Оспорить Волкова было невозможно. Но госпожа Ратлеф постаралась создать собственную версию встреч «Анастасии» с царским камердинером, как, впрочем, и с другими лицами, приезжавшими для опознания «Царской дочери». В этих «воспоминаниях» имеется много душераздирающих подробностей, известных только г-же Ратлеф, но о которых почему-то умалчивают все остальные свидетели, в них много розовых соплей и умилительного сюсюканья, но в них нет главного — правды...

Между тем уцелевшие члены семьи Романовых, рассеянные по разным странам Европы, не оставляли надежды, что «Анастасия» все же действительно является чудесно спасшейся царской дочерью. По просьбе великой княгини Ольги Александровны, сестры Николая II, летом 1925 года в Берлин отправился француз Пьер Жильяр — бывший воспитатель Цесаревича Алексея. «Мы просим Вас,— писала Жильяру Великая княгиня,— не теряя времени, поехать в Берлин вместе с госпожою Жильяр, чтобы увидеть эту несчастную. А если и вдруг это окажется наша Малышка! И представьте себе: если она там одна, в нищете, если все это правда... Какой кошмар! Умоляю, умоляю вас, отправляйтесь как можно быстрее! Вы лучше, чем кто бы то ни было, сумеете сообщить нам истину. Да поможет вам Бог!»

10.

27 июля 1925 года Пьер Жильяр и его жена вошли в палату Мариинской больницы в Берлине, где лежала страдающая многими болезнями «Анастасия». «Я задал ей по-немецки несколько вопросов, на которые она отвечала невнятными восклицаниями. В полном молчании мы с необычайным вниманием вглядывались в это лицо в тщетной надежде отыскать хоть какое-то сходство со столь дорогим нам прежде существом. Большой, излишне вздернутый нос, широкий рот, припухшие полные губы — ничего общего с великой княжной: у моей ученицы был прямой короткий нос, небольшой рот и тонкие губы. Ни форма ушей, ни характерный взгляд, ни голос — ничего не оставляло надежды. Словом, не считая цвета глаз, мы не увидели ни единой черты, которая заставила бы нас поверить, что перед нами великая княжна Анастасия. Эта женщина была нам абсолютно незнакома».

Госпожа Ратлеф, неусыпно бдящая за своей протеже, увидев явное сомнение четы Жильяр, кинулась убеждать их, что перед ними — Великая княжна Анастасия. Речь госпожи Ратлеф напоминала речитатив рыночной торговки, отчаянно сбывающей растяпе-покупателю негодный товар. «Анастасия» приняла жену Жильяра за великую княгиню Ольгу Александровну? Не беда, это оттого, что она только что перенесла операцию* (* речь идет о свище на локтевом суставе.— С. М..). «Дочь русского Императора» не говорит по-русски? Видите ли, у нее частичная амнезия — что то помнит, что то - не помнит... Она не похожа на великих княжон вообще? Что же вы хотите, мсье, ее же прикладом ударили — вот она в лице и переменилась!

Госпожа Ратлеф так отчаянно старалась, что, поколебленный ее трескотней, Жильяр предложил снова встретиться с «Анастасией» позже, когда ей станет лучше.

Вторая встреча Жильяра с «Анастасией» состоялась в ноябре 1925 года. На этот раз к чете Жильяр присоединилась еще и Великая княгиня Ольга Александровна – младшая сестра покойного Государя.

«В прошлое наше посещение, как вы помните, госпожа Чайковская не только не узнала нас, но даже приняла мою жену за Великую княгиню Ольгу,— писал Жильяр в своей знаменитой книге,— На сей раз она явно знала о нас больше и ожидала нашего визита...

На следующий день по приезде в Берлин, не дожидаясь, пока приедет Великая княгиня Ольга, я в одиночестве отправился в клинику, чтобы побеседовать с госпожой Чайковской. Я нашел ее сидящей в кровати, она играла с подаренным ей котенком. Она подала мне руку, и я присел рядом. С этого момента и до тех пор, пока я не ушел, она не отводила от меня взгляд, но не промолвила ни слова — я настаивал напрасно — и никак не дала понять, что знает меня.

На другой день я опять появился в клинике, но усилия мои оставались столь же бесплодны, как и накануне.

Великая княгиня Ольга и моя жена посетили, наконец, клинику в Моммзене. Госпожа Чайковская очень мило встретила их, протянула им руки, но никто не заметил ни одного из тех неожиданных движений, которые диктует обычно нежность, и которых можно было бы ожидать, будь перед нами действительно Великая княжна Анастасия...

Великая княгиня Ольга Александровна, как и мы оба, не нашла ни малейшего сходства между больной и великой княжной Анастасией — исключение составлял только цвет глаз — и, как и нам прежде, эта женщина показалась ей совершенно незнакомой.

Мы начали разговор с того, что попытались изъясняться с ней по-русски, но вскоре убедились, что, хотя она и понимает русский язык, правда, не без труда, но говорить сама не может. Что же касается английского и французского, то это и вовсе был бесполезный труд, и мы вынуждены были общаться на немецком. Мы не смогли скрыть изумления: ведь великая княжна Анастасия прекрасно говорила по-русски, довольно хорошо — по-английски, сносно — по-французски и совсем не знала немецкого!»

Немало удивляясь такой странной «амнезии», когда «Анастасия» начисто забыла русский язык, но в совершенстве овладела немецким, гости стали показывать ей фотографии: покои Императорской фамилии в Царском Селе, путешествие императорской семьи по Волге в 1913 году... «Анастасия» не могла узнать ничего. Единственное, что она твердо могла назвать по фотографиям,— это имена членов Царской семьи, знакомые ей по немецким газетным публикациям.

11

Для Великой княгини Ольги Александровны и четы Жильяр явилось откровением то, что в 1922—1925 годах самозванка не раз бывала в обществе русских эмигрантов. Чета Жильяр отыскала ротмистра Швабе, чету Клейст — всех, кто стоял у истоков мифа об «Анастасии». Они подтвердили, что «госпожа Чайковская» общалась со многими русскими, в том числе с графиней Толстой, у которых узнала много подробностей о жизни Царской семьи и видела много фотографий, брошюр и других материалов, относящихся к Царской фамилии.

Ротмистр М.Н. Швабе и его супруга поведали много любопытных подробностей из жизни «Анастасии». Так, она часами разглядывала снимки членов императорской семьи, которые «неблагоразумно» приносили ей окружавшие ее люди, и постепенно научилась узнавать эти лица на любой фотографии. Госпожа Швабе, по ее словам, вначале была искренне уверена, что незнакомка и впрямь та, за которую она себя выдает, но вскоре ее начали мучить подозрения, постепенно убедившие ее в обратном. Теперь у нее не было сомнений в том, что «госпожа Чайковская» не только не была русской, но даже не была православной: об этом красноречиво свидетельствовало множество эпизодов. Так, например, она никогда не посещала православной церковной службы (* В Берлине у нее была такая возможность! – С. М.), путала церковные православные праздники.

Подробно расспросив свидетелей «явления Анастасии», Жильяр опять отправился в Мариинскую клинику и зарисовал расположение зубов «госпожи Чайковской». «Любому, взглянувшему на этот рисунок,— пишет Жильяр,— сделалось бы понятно, что недостающие зубы не были выбиты ударом: в этом случае их не хватало бы лишь в каком-то одном месте. У больной же они отсутствовали то здесь, то там, по всему ряду».

30 октября 1925 года Великая княгиня Ольга, утратив всякий интерес к самозванке, уехала из Берлина. На следующий день за ней последовала чета Жильяр.

«Итог нашего расследования был сугубо отрицателен: мы совершенно уверились в том, что перед нами чужой человек, и впечатление это лишь усиливалось тем немаловажным обстоятельством, что больная так и не сумела ничего поведать нам о жизни императорской фамилии. Сама она абсолютно убеждена в том, что она действительно - Анастасия Николаевна. Быть может, речь идет о каком-то случае психической патологии, о самовнушении больного человека, о сумасшествии, наконец?» - писал П. Жильяр впоследствии.

 

...Но миф об «чудесно спасшейся Анастасии» уже перешагнул пороги клиник и начал распространяться по миру. В 1926 году в Берлине при активном участии г-жи Ратлеф вышла брошюрка, подписанная каким-то доктором Рудневым, в которой, в частности, говорилось о том, что великая княгиня Ольга и чета Жильяр опознали больную. В ответ Жильяр направил госпоже Ратлеф резкий протест. Она испуганно извинилась: «она не знала о публикации и просит не предпринимать никаких решительных действий». Поднявшаяся было волна на какое-то время затихла….

12.

Вплоть до послевоенного времени «Анастасия», ставшая известной миру, как «фрау Анна Андерсон», странствовала по различным неврологическим клиникам. Нашлись весьма и весьма влиятельные силы, которые всячески поддерживали самозванку. В 1938 году Анна потребовала юридического признания того, что она — дочь русского Императора. Это дело не завершено до сих пор. Книги, доказывающие ее правоту, продолжали выходить одна за другой. О ней написали и поставили пьесу. Потом сняли фильм. Время от времени в газетах вновь поднималась шумиха о «дочери русского императора». К тому времени «Анастасия» уже перебралась в Америку, выйдя замуж за американского профессора Джона Мэнэхэна.

«Анастасия», она же «Анни», она же «госпожа Чайковская», она же Анна Андерсон - Мэнэхэн, скончалась в феврале 1984 года в американском городе Шарлоттсвиль, штат Вирджиния.

Урна с ее прахом захоронена в Германии, в фамильном склепе герцогов Лейхтенбергских, близких родственников семьи Романовых. Семья Лейхтенбергских при ее жизни была, как будто, полностью  на ее стороне. Но, вот странность, имеется  подлинное письмо герцога  Дмитрия Лейхтенбергского  от 5 марта 1961 года на имя Йена  Ворреса, биографа Великой княгини Ольги Александровны, сестры Государя. В нем есть такие строки:

"Мое личное впечатление таково, что госпожа Чайковская – Андерсон - выходец из семьи с низким  общественным положением, она была лишена природной воспитанности, свойственной детям Императорской  Семьи, и, несомненно, вела себя не так, как подобает даме благородного происхождения. Все лица, лично знавшие Великую княжну Анастасию, не нашли  в госпоже Чайковской никакого сходства с Нею или же нашли лишь  весьма незначительное. Некоторые из этих лиц имели корыстные помыслы, но, в большинстве своем, это были люди, преданные Императорской Семье, которые надеялись отыскать кого-то, кто уцелел из Императорской Семьи, и к проблеме  госпожи Андерсон - Чайковской относились как бы в ослеплении  именем Великой княжны… 

Мои впечатления, - заключает далее герцог Лейхтенбергский, -разумеется, не являются юридическими  доказательствами… Мой отец согласился принять у себя  в Зеоне госпожу Чайковскую, заявив: "Если это Великая княжна Анастасия, то было бы бесчеловечно не помочь ей. Если же это не Великая княжна, то я не совершу никакого преступления, предоставив кров бедной, больной, подвергающейся преследованиям женщине, одновременно приняв меры к установлению ее  личности…"  (Письмо цитируется по изданию  Й. Воррес. "Последняя Великая княгиня". СПб. ИД "Нева"; М. "Олма – Пресс" 2003 год. Приложение 5. "Анастасия". Стр.422. – С. М.)

Тело Анны Андерсон кремировали через несколько часов после ее смерти, однако частицы кожи остались в шарлоттсвильской больнице.

Дело Анны Андерсон — самое длительное в истории современной юриспруденции. При жизни «Анастасии» оно тянулось с 1938 по 1977 год и не разрешилось до сих пор.  Обратимся к официальным документам.

13.

В 1961 году суд в Гамбурге вынес вердикт о том, что госпожа  Анна Андерсон не является Великой княжной Анастасией Николаевной:

«Суд пришел к выводу, что госпожа Андерсон не может претендовать на титул Великой княжны по следующим соображениям:

1. Истица отказалась от медицинской и лингвистической экспертиз, на проведении которых настаивал суд.

2. Судебный референт, знающий русский язык, не смог засвидетельствовать, что она когда - либо владела им.

3. До 1926 года истица говорила лишь по-немецки. Славянский акцент, по утверждениям свидетелей, появился значительно позже, примерно в то же время, когда она выучила английский язык.

4. Ни один из свидетелей, лично знавших Анастасию, не опознал истицу. Последняя тоже не сумела однозначно вспомнить никого из свидетелей.

5. Воспоминания, которым она придает столь важное значение, вполне могли быть заимствованы из обширной литературы, посвященной императорской фамилии.

6. Графологическую и антропологическую экспертизы по ряду причин следует считать неудовлетворительными.

Суд постановил, что госпожа Андерсон не может претендовать на имя Великой княжны Анастасии Романовой».

 

 

14.

Но госпожа Андерсон все никак   не успокаивалась! По ее требованию были назначены новые разбирательства.

В конце 70-х годов полицейская экспертиза во Франкфурте-на-Майне вроде бы нашла сходство между формой ушей Анны Андерсон и настоящей Анастасии. В уголовном законодательстве ФРГ это считается достаточным для окончательного установления личности человека. Однако, к тому времени претендентка была практически невменяемой и дело не получило дальнейшего хода.

Точку в этой истории должен был поставить сложный генетический анализ. Но и на пути к нему возникли препоны. В 1994 году суд города Шарлоттсвил отклонил иск ассоциации русского дворянства в США к Ричарду Швейцеру, мужу внучки последнего Царя Марины Боткиной. Швейцер потребовал доступа к образцам тканей тела Анны Андерсон, сохранившимся в городской больнице Шарлоттсвила, для проведения генетического исследования. Ассоциация настаивала на необходимости анализа в другой лаборатории для обеспечения объективности результатов.

Генетический анализ тканей «Анастасии» провели в Бирмингеме британские ученые во главе с Питером Гиллом, одним из наиболее авторитетных в этой области экспертов.

Оказалось, что самозванка, скорее всего, была Франциской Шансковской, немкой польского происхождения, бывшей работницей завода боеприпасов под Берлином. Анализ показал, что у госпожи Андерсон генетический код куда ближе совпадает с генетическими характеристиками ныне живущих родственников Франциски Шансковской, чем с кодом герцога Эдинбургского Филиппа, мужа королевы Елизаветы II, генеалогически связанного с семейством Романовых. Исследования велись с использованием фрагментов кишечника госпожи Андерсон, которые были удалены у нее во время давней операции и до последнего времени хранились в лаборатории в США.

Анализ мог быть проведен и раньше, однако ассоциация российских дворян США, израсходовав немалые деньги, в судебном порядке в течение года блокировала любые попытки заняться таким исследованием. Зачем? Почему? Это так  и  остается загадкой.

Окончательный вывод генетиков:  госпожа Анна Андерсон, которая на протяжении 64 лет, с тех пор как ее после неудачной попытки покончить жизнь самоубийством доставили в берлинскую больницу, утверждала, что она дочь Николая II,— самозванка!

Франциска Шансковская, жестоко пострадавшая во время взрыва на заводе, где она работала в 1916 году, несколько лет провела в психиатрической клинике, а в 1920 году куда-то исчезла. Зато в феврале 1920 года появилась «Анни»... В последнее время в печати были опубликованы материалы генетической экспертизы волос Анны Андерсон и А. Н. Романовой. Сходства между ними не было обнаружено.

Итак, наконец, точка в длинной мистическо – детективной истории поставлена - спросит меня читатель?

...Нет, отнюдь! В тумане зеркал Истории встает еще  два  образа «русской Цесаревны» пожалуй, самый трагичные и самый странные из всех. На этот раз – на родной земле. О нем – последнем ли? - несколькими страницами ниже…

 

 Образ третий. «Анастасия, ставшая Надеждой»…

Третья история о воскресшей Анастасии ошеломила меня своей похожестью на Быль. Страшной похожестью. Не странной, а именно - страшной. Только то, о чем я расскажу далее, и могло бы случиться с «Царственной лилией Александровского дворца», если бы Она выжила в кровавом зареве рождения новой «Страны без прошлого», что появилась на свет в темных недрах подвала Ипатьевского дома в ночь с 17 на 18 июля 1918 года!

Никакого иного пути для уцелевшей чудом Русской Принцессы, кроме того, о котором я расскажу ниже - просто не могло бы быть.

Совершенно другое дело – моя полная авторская уверенность в том, что последняя Принцесса из рода Романовых в этой Стране без прошлого и традиций просто не смогла - выжить..... Потому – то финал истории, рассказанной мной – бесконечно трагичен. Впрочем, обо всем по порядку.....

Я вновь поворачиваю зеркало Истории лицом к себе и терпеливо вчитываюсь в газетные и книжные страницы. А читателю остается лишь воспринимать и обдумывать, рассказанное... На вере я – не настаиваю.

 

 

1.

…На стрелке Волги и Свияги - небольшой речки, впадающей в более великую водную гладь России, находится крохотный город – островок Свияжск. Когда-то, во времена Ивана Грозного, он был крепостью – форпостом для взятия Казани. Он же стал последним земным приютом странной узницы - пациентки местного специализированного интерната для хронических душевнобольных при Казанской тюрьме. Сорок лет узница эта, заполнявшая летящим, чуть наискось, почерком страницы бесчисленных тетрадей и блокнотов, вяжущая тонкими длинными пальцами красивые белые воротнички и манжеты, рисующая на листах бумаги карандашом и акварелью бесчисленные портреты и библейские сюжеты, и упорно называла себя Анастасией Николаевной Романовой, русской Великой княжною, дочерью последнего Русского Государя Николая Второго и Императрицы Александры Феодоровны.

Врачи же звали ее просто Надеждой Владимировной Ивановой – Васильевой. Именно они, врачи – психиатры, да еще следователи НКВД и были более сорока лет единственными биографами ее и теми единственными адресатами, к кому в руки попадали ее бесчисленные письма и просьбы - крики о помощи. Такие, как, например, вот это:

 

«Уважаемая Екатерина Павловна!*

Вас, как знающую мои многолетние страдания в заключении, умоляю о помощи! Больше терпеть и скрываться не в состоянии. Политикой я никогда не интересуюсь. Не почестей ни славы, а тем более власти я не желаю. Единственное мое желание – быть с родственниками и умереть среди меня любящих. Я едва жива. Умоляю сходить в шведское консульство. Там меня знают. Любящая Вас - Романова»..

 

(*Письмо обращено к первой жене М. Горького, Е. П. Пешковой, возглавляющей отдел помощи Красного Креста политзаключенным и перемещенным лицам. – С.М.)

 

2.

Странная пациентка психоневрологического интерната, а попросту – тюремной лечебницы - объясняла свое чудесное спасение помощью красного командира Николая Владимирова, который вытащил ее, полуживую, израненную, исколотую, из под груды тел убитых, в платье уже облитом известью, и долго прятал в подвале одного из домов Екатеринбурга, выхаживая после почти смертельного ранения в голову. Она очень долго болела, они скрывались, а в 1920 году, уже при отступлении адмирала Колчака, пытались перейти дальневосточную границу, но были схвачены в Иркутске. «Александровский централ, городок Кадников, Вологодская губерния Бутырская тюрьма, камера в «Крестах», Соловки» – адреса тюрем и ссылок. Николай Владимиров, видимо, бесследно сгинул в казематах, ибо более о нем ничего не известно. Таинственная же особа вскоре снова возникла из "ниоткуда!....

Удалось ли ей, в конце концов, как то бежать из - под ареста или все же она была освобождена, доподлинно – неизвестно.

…В начале 1934 года она появилась в церкви Вознесения на Семеновском кладбище в Ленинграде и призналась на исповеди священнику Ивану Синайскому, что она – Великая Княжна Анастасия Николаевна Романова, дочь последнего русского Императора. Отцу Ивану ее лицо показалось смутно знакомым - не в газетах ли видел? – да, кроме того, кто же лжет на исповеди?!

Вместе иеромонахом Афанасием (Иваньшиным) отец Иван принял деятельное участие в судьбе таинственной скиталицы. Он познакомил ее со своими прихожанами, которые всячески поддерживали несчастную женщину, снабжали одеждой, провизией, деньгами. В конце концов, отцу Ивану удалось отправить свою новую прихожанку в Ялту.

В Ялте за нею немедленно был установлен негласный надзор. И уже 11 сентября 1934 года органами НКВД был выписан ордер на арест «Ивановой Васильевой Надежды Владимировны, 1901 года рождения, уроженки Ленинграда, из дворян». Надежда Владимировна была осуждена по статье 58, пункт 10. « за создание контрреволюционной монархической группировки», куда вместе с нею вошли, по произволу «белопогонников», и иеромонах Афанасий и священник Иван Синайский.

Тройка «особого совещания» постановила «направить Надежду Иванову – Васильеву на принудительное лечение, взяв по месту жительства под стражу». Остальные участники «заговора» отделались сравнительно легко: пятью или тремя годами ссылки.

3.

Судебные психиатры Института имени Сербского, маститые профессора Введенский и Бунеев, свидетельствовали о пациентке спецкорпуса Казанской тюремной больницы: Испытуемая среднего роста, астенического телосложения, выглядит значительно старше своего возраста. В области нижней трети обеих костей плеча имеются обширные мягкие рубцы, согласно заключению специалиста, огнестрельного происхождения… Больная целиком заполнена бредовыми мыслями о своем происхождении из семьи Романовых, и бред этот никакой коррекции не поддается»

Светила психиатрии, в конце концов, вынесли вердикт о полной невменяемости гражданки Ивановой – Васильевой, в отношении инкриминируемого ей деяния о заговоре и рекомендовали перевести ее из – под стражи в тюремном лазарете в обычную гражданскую психиатрическую лечебницу.

Но «особая тройка» с рекомендациями профессоров не согласилась. Больную самозванку навечно заперли в тюремном интернате для умалишенных. Быть может, слишком опасно было то имя, которым она себя называла? Пусть и в сумасшедшем бреду. Со времени расстрела Царской семьи в Екатеринбурге прошло всего семнадцать лет. Малый срок для полного забвения. Потому в лечебном предписании появилась строгая запись «тюремного консилиума»: «Ввиду активности процесса и относительной сохранности личности, (*т.е. не наблюдалось полного распада морального облика. Своенравная пациентка упрямо не желала становиться «овощем!» – С. М.) является социально опасной. Нуждается в принудительном лечении в психиатрической больнице НКВД»

Иванова - Васильева продолжала писать письма на французском, английском, русском и немецком(!) языках на имя Кирилла Владимировича и Михаила Александровича Романовых, английского короля Георга Пятого, фрейлины императрицы Анны Вырубовой, и некой сотрудницы шведского посольства Гретты Янсон. Вот строки из уцелевшего письма к фру Янсон:

»Любимая моя Гретти!

Будучи больна, я не в силах переносить страдания, я рассказала врачу все обстоятельства моей прошлой жизни, переписки с Вырубовой А. Г. (*На самом деле Вырубову звали Анна Александровна! – С. М.) в 1934 году, и про высланные ей мои фотографические карточки Очень прошу документально подтвердить истинность моего « я» и передать дяде Георгу в Англию, что я не в силах больше страдать и прошу взять меня к себе. Любящий друг Анастасия".

 

Естественно, что ни неизвестная нам доселе Гретта Янсон, ни Великие князья Романовы писем узницы не получили. Врачи в белых погонах тщательно собирали листочки писем, рисунки, портреты, - на которых была изображена высокая темноглазая женщина с жемчужным ожерельем на шее и бриллиантовой диадеме, чем - то отдаленно напоминающая бывшую императрицу, - открытки - и все подшивали к истории болезни пациентки, в которой время от времени появлялись такие записи:

«Себя держит высоко, считает дочерью царя Николая Второго. Очень правдоподобно об этом рассказывает. Проследить развитие болезни из анамнеза невозможно, так как нет ни малейшего следа жизни иной, чем та, которую больная описывает, как царевна..»

4.

В спецкорпусе Казанской тюремной больницы загадочную «Царевну» продержали вплоть до 1956 года, пока, наконец, коллегия Московского городского суда не приняла решение о снятии с Ивановой – Васильевой принудительного лечения. Но без надзора ее все равно не оставили. После трех лет пребывания в Казанской республиканской психиатрической больнице ее отправили на скорбный остров Свияжск. Там она и скончалась в палате острого отделения, сознательно отказавшись от еды и лекарств, и до самого конца считая себя Анастасией Романовой. Точная дата и год ее смерти неизвестны. *(*Приблизительно, это может быть середина восьмидесятых годов. – С. М.) Ее личное дело за номером 15977 давно отправлено в архив и никому выдано быть не может. О «третьей Анастасии Романовой» – Надежде Ивановой - Васильевой вспоминала только ее соседка по палате в Казанской тюремной больнице – многострадальная матушка Валерия Макеева – инокиня, причисленная властями к зловредным диссидентам, и потому - много претерпевшая за веру свою.

Матушка Валерия искренне считала Надежду Владимировну Иванову - Васильеву младшей дочерью последнего Императора, как и многие в больнице.

Она говорила: « Мы верили, что это была Анастасия Романова. Я видела многочисленные рубцы и шрамы на ее теле Она приводила подробности быта семьи в Тобольске и Царскоселье, тепло вспоминала Анну Вырубову, которую хорошо знала, рассказывала в деталях, как происходил расстрел в подвале Ипатьевского дома.. От нее мы узнали, что женщины сидели под стеной, а царь и его сын – стояли*. (*Прошу читателя запомнить эту фразу – мы вернемся к ней в эпилоге повествования! – С. М.) Она нигде не могла почерпнуть эти и другие факты, поскольку была лишена такой возможности. К тому же, в то время, такие материалы не публиковались».

Матушка Валерия планировала забрать больную приятельницу к себе в Москву, в Медведково, где она многотрудно основывала православный приют, но ей не позволили этого сделать…. Переписка Валерии Макеевой с больной подругой - пациенткой Свияжского специнтерната оборвалась в начале восьмидесятых годов.. Старинное зеркало, некогда отражавшее облик прелестной озорницы Царскоселья треснуло и распалось на несколько кусочков. В них, тех кусочках, еще мелькнули раз – другой таинственно - строгий силуэт некой настоятельницы польского православного монастыря, приезжавшей в СССР по приглашению самого И. Сталина и слушающей в Большом театре оперу «Иван Сусанин»; и расплывчатый абрис столетней Наталии Белиходзе, только недавно заверявшей весь бывший СССР в своей истинной принадлежности к Романовской династии. Но мелькнули как - то неуверенно, отстраненно холодно, в них уже не было полноты жизненного рисунка. Не было некоей Судьбы. Пусть лишь - похожей на чью – то другую, пусть искаженной чужою болью, но все же - Судьбы. Той, что так властно присутствовала, к примеру, в изломанном, странном, страшном начертании круга земного Анны Андерсон и Надежды Ивановой – Васильевой…. Да и самой Анастасии Николаевны Романовой, «прелестной лилии из рая Царскоселья…».

 

Легенда о чудесном «воскрешении» младшей Дочери русской Императорской четы получила право на жизнь почти в самый момент ужасной гибели Царственного ребенка. Некоторые исследователи и историки твердо указывали на то, что Цесаревна Анастасия и даже Цесаревич Алексей могли уцелеть, поскольку пресловутая «расстрельная комната» была слишком мала и темна, в ней в минуты казни царил полный хаос, и трудно было различить что то в пороховом дыму. Анастасия могла упасть, ее могло накрыть чье то тело, в конце концов, ее мог защитить корсет и пояс с нашитыми внутрь бриллиантами и изумрудами – остатками драгоценностей семьи. Кстати, этим - то бриллиантовым поясом и объясняли свое чудесное спасение все лже – цесаревичи и лже – цесаревны, появившиеся вскоре после расстрела пред очами безмерно жаждущих чудесного воскрешения!

Все, конечно, могло быть и так, но почему то верится в сие - с трудом. Я снова и снова упрямо перечитываю знаменитую записку Юровского, помещенную в различных изданиях:: и солидных исторических исследованиях и обстоятельных беллетризованных биографиях, какою, например, является книга Г. Кинга «Императрица Александра Феодоровна». Привожу отрывки из нее:

«Романовы, ни о чем не догадывались. Комната была пуста. Александра Феодоровна спросила: «Что ж, и стула нет? Разве сесть нельзя? Юровский распорядился принести два стула. На один села Государыня, на другой – Государь, державший на руках больного сына.* (*Алексей перестал ходить в результате кризиса болезни, настигшего его еще в Тобольске. Играя снежками, он неудачно упал с ледяной горки и сильно повредил больной коленный сустав. О том, что Алексей последнее время не мог ходить и Император носил его на руках по саду и комнатам, свидетельствуют члены команды охраны и Пьер Жильяр в своей книге!– С. М.). За ними, чуть в стороне, встали четыре Великие княжны и прислуга, во главе с доктором Боткиным. Стрельба продолжалась минуты две. Император и его Супруга были убиты сразу, четыре Великих княжны с плачем кинулись друг к другу. Пули отскакивали от стен, и одной из них была убита Великая княжна Ольга. Остальные Цесаревны с криками и мольбами забились в угол. Палачи набросились на них, стреляя и нанося колющие удары штыками. Штыки не могли пронзить корсетов, и истерзанные княжны, залитые кровью, затихли лишь через несколько минут.» ( Г. Кинг. Указ соч. Стр. 429 - 430. Личное собрание автора статьи.) Трупы завернули в простыни с их же кроватей и погрузили в грузовик: «Фиат», стоявший во дворе. Мотор его работал, по приказанию Юровского, чтобы заглушить выстрелы в подвале. Страшный груз повезли в Коптяковский лес, к урочищу «Четыре брата», но на половине пути грузовик застрял в грязи, свернув не в ту колею. Убитых Романовых решили перенести на телегу, что плелась следом. Юровский вспоминал: «Сейчас же начали очищать карманы – пришлось пригрозить расстрелом и поставить часовых. Тут и обнаружилось, что на Татьяне, Ольге и Анастасии были надеты какие то особые корсеты. Решено было раздеть трупы догола, но не здесь, а на месте погребения….".

 2.

…Местом же «погребения»* (*Каков цинизм «расстрельщиков»! – С. М.) послужила отработанная шахта, каких было предостаточно в Коптяковском лесу. Сложив в сумку описанные Юровским драгоценности, трупы туда и опустили, а чтобы взорвать шахту – могильник, бросили на ее дно гранаты. Но стенки шахты не обрушились. Тогда трупы несчастных просто забросали ветками деревьев и вернулись в Екатеринбург, решив следующей же ночью перепрятать их в более надежном месте.

В ночь на 19 июля 1918 года Юровский с помощниками вновь приехал к заброшенной шахте. Тела с помощью веревок вытащили наверх, опять погрузили в «Фиат», повезли по дороге вглубь леса. Но «Фиат» снова увяз. Солдаты, переругиваясь, тщетно толкали его, но потом, все – таки, устав, просто решили захоронить тела поблизости.

Развели большой костер, в котором уничтожили остатки одежды убитых. Тела же облили серной кислотой и, обезобразив до неузнаваемости, забросали землей в неглубокой яме у самой дороги.

Заметим здесь, что Юровский ни слова не говорит о количестве трупов, но твердо называет Анастасию в числе тех, на ком был обнаружен бриллиантовый «хранительный» пояс. Значит, она была среди мертвых тел, а не живых?

Но почему же тогда эксперты, работавшие в 1992 году под руководством доктора медицинских наук Владимира Плаксина, на этом втором, окончательном могильнике в Екатеринбурге, при обнаружении скорбных останков, высказали осторожное предположение, что в захоронении возле дороги в Коптяковском лесу отсутствуют два скелета – Цесаревны Анастасии Николаевны и Цесаревича Алексея Николаевича? Что дало повод оживить давние загадки и гипотезы, искать новые объяснения старым легендам? Все дело в том, что Юровский и сам подвел потомков к рождению таких сомнений, случайно обмолвившись, что два трупа из одиннадцати пришлось сжечь отдельно, в другом месте, якобы, по желанию разъяренных и усталых солдат, что толкали грузовик и тяжелую подводу с телами по грязи. Об этом, в частности, упоминает в своем драматургически - историческом расследовании «Николай Второй. Жизнь и смерть» Э. Радзинский.

 

3.

Но, постой, читатель, может быть, Юровский просто все выдумал о двух трупах, сожженных отдельно? Чтобы таким образом просто обезопасить себя от гнева начальства? А что, если ночью 19 июля 1918 года солдаты просто-напросто не смогли вытащить из полузатопленной грунтовою водою шахты все 11 трупов и два из них остались лежать на дне? Причин тому, думается, было много: темнота, обрыв веревок, да и, наконец, наплевательское отношение к заданию солдат, готовившихся внутренне к бегству - к городу подходили белые и чехи? Когда же трупы пересчитали, снимая их с застрявшего грузовика на подводу, то хоть и обнаружилась жуткая «недостача», но возвращаться за телами никому не захотелось! Вот и написал Юровский, что еще два тела сожгли в другом месте, раньше, тем самым, дав в руки не только любителям, но и профессионалом клубок сложных версий, догадок и гипотез. Да и какая, в сущности, разница, в каком костре – большом или малом  - сожгли два несчастных, изувеченных штыками и пулями* (*в Цесаревича и Наследника Алексея Николаевича  Г. Никулин,  например, выпустил более десяти пуль, а контрольный выстрел  - самого Юровского - был  нацелен в голову! – С. М.),   юных тела?

И сожгли ли -  вообще или оставили на дне шахты, полной гнилой, тухлой воды? Какая разница! Главное - не изменить.  Их всех предали  мучительной смерти и глумлению. Не погребенными эти останки лежали на земле много десятилетий, и ужасно, на самом-то деле то, что для того, чтобы установить  теперь их подлинность, нужна  генетическая, сложная, дорогостоящая экспертиза! 

Споры о возможности спасения Анастасии или Алексея не умолкают и до сих пор. Но ни одна из легенд «воскрешения» не выдерживает критики. Взять хотя бы историю Надежды Ивановой – Васильевой. Ее еще никто не анализировал, кроме журналистки Е. Светловой, напечатавшей в газете «Культура» обширный очерк «Дело о мертвой царевне». Я попытаюсь подвергнуть исследованию лишь некоторые факты из него, не касаясь строгостью анализа ни стиля очерка, ни профессионального уровня подачи очередной сенсации – именно эту задачу преследовала, на мой взгляд, Елена Светлова

4

Итак, факт первый. Два письма Надежды Ивановой – Васильевой – к Екатерине Павловне Пешковой и Грете Янсон. Вызывает сомнение не само написание писем, а то, что Цесаревна Анастасия Николаевна (если это действительно была - она!) могла лично знать адресатов.

Между тем, приведенная переписка подразумевает как бы непременный факт личного знакомства (обращение к адресату, стиль, манера писем.)

Но Екатерина Павловна Пешкова совершенно не была вхожа в придворные круги в бытность Анастасии Романовой в Петербурге - Петрограде, а во времена широкой известности Екатерины Павловны в 1918 – 1920 - ых годах, как политического деятеля, Великой княжны не было в столице, да уже и вообще – на свете. О деятельности Е. П. Пешковой таинственная узница психиатрической лечебницы могла узнать только из газет, но давали ли их ей, находящейся на принудительном лечении, почти под стражей?! Вопрос риторический.

 Еще одно. Анастасия Николаевна, будучи еще несовершеннолетней, к моменту последних лет царствования своего Отца, не посещала вечерние посольские приемы, а потому и - не могла быть знакома с сотрудницей шведского посольства Гретой Янсон. Мне также, к сожалению, не удалось найти имя Гретты Янсон в списке лиц как - то соприкасавшихся с Императорской фамилией. (Впрочем, может быть, я просто не располагаю достаточным количеством данных.!) Но, повторю опять же, - зная строгие правила этикета, которые  всегда царили при русском Императорском дворе, трудно допустить, чтобы несовершеннолетняя Цесаревна могла общаться и переписываться с незнакомыми ей особами, пусть даже и обладающими определенным дипломатическим статусом. Значит, всерьез письмо «Царевны» к таинственной Гретте Янсон принимать  никак нельзя!

 

Факт второй, подтвержденный многочисленными воспоминаниями.

Великая княжна Анастасия никогда не владела немецким языком в таком совершенстве, чтобы писать на нем письма. В больничной же карте Н. В. Ивановой – Васильевой сохранились обширные письма на немецком языке. Кому они принадлежат? Графологической экспертизы почерка таинственной узницы не проводилось.

 

Факт третий, и самый важный. Уже упомянутые нами воспоминания Надежды Ивановой – Васильевой о том, что во время расстрела, царь и его сын стояли под стеной, а женщины - сидели. Цесаревич Алексей к моменту расстрела совершенно не мог ходить. В подвал его принес на руках отец. При всех разночтениях записки Юровского - стул мог быть принесен и Цесаревичу Алексею, и он мог сидеть на нем один, а Император встретил смерть стоя, – не меняется основной смысл упрямого факта - доказательства: Цесаревич Алексей физически не мог стоять под стеной во время расстрела! Таким образом, «мельчайшие «документально верные» детали расстрела царской семьи в Ипатьевском доме документально – не подтверждаются!

 

5

Но кто же тогда таинственная узница из Свияжского специнтерната??! Боюсь, что это так и останется загадкой. Выдавать себя за Цесаревну Анастасию могла особа с тяжелой формой острого психически – параноидального бреда или шизофрении. В этом случае, как известно из специальной медицинской литературы, часто у пациентов наблюдается раздвоение личности, и вот, вторая часть сознательного, личностного «я» как бы исполняющая роль, «живущая» в чьем то образе, сливается с ним, образом, столь талантливо, что трудно провести границу между подлинным и придуманным, настоящим и самовнушением, больной фантазией и реальностью!

Таким образом, Власть предержащих могла испугать в Надежде Ивановой – Васильевой, прежде всего, именно цельность ее второго,

«ролевого», шизоидного образа – образа ни много ни мало! – младшей дочери русского Царя!

Ведь в Стране Советов становилось все меньше и меньше живых свидетелей, современников. Попади Надежда Владимировна Иванова - Васильева на волю из каземата психушки, вырвись она на свободу, тогда, кто знает, может быть. ей, и действительно, нетрудно было бы увлечь своими рассказами о бытие и мученичестве Венценосной семьи уже не только священника скромной церкви в Ленинграде, но и других? Семена бы упали на благодатную почву. Проверять правдоподобие и точность ее мемуарных деталей в рассказах – вряд ли стали бы.

Читатель убедился в этом на примере статьи Е. Светловой.

Здесь, кстати, вспоминается еще одна, весьма правдоподобная и яркая легенда, сочиненная, сыном Лаврентия Берии, Серго Берия, о том, что однажды в Большом театре, на представлении оперы «Иван Сусанин» (« Жизнь за царя») он видел своими глазами выжившую Анастасию Романову, настоятельницу крупного православного монастыря в Польше, приглашенную в СССР, самим Иосифом Сталиным.. Красивую и трогательную легенду эту Серго Берия – весьма талантливый, экспрессивный писатель - мемуарист - сочинил, наверное, специально для того, чтобы добавить в образ державного коршуна немного обеляющей, «рыцарской» краски… Но получилось ли это? В романтически – благородную сагу о воскрешении последней Цесаревны мало кто поверил, ибо к моменту выхода книги Серго Берия *(* «Мой отец – Лаврентий Берия» М. 1994 год. – С. М.) страшная и трагическая тайна захоронения в Коптяковском лесу уже была раскрыта в деталях.

6.

Может быть, в такой  вот "саге" нуждались те, кто был близок к окружению Властителя? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…» - как говорил великий Поэт…

Тогда, может быть, и судьба Надежды Ивановой - Васильевой была всего лишь началом или продолжением какой – то очередной легенды, трагический финал которой Вершители Судеб в режимном концлагере Советов никак не могли предугадать, а мы – разгадать??, – задаю я еще один риторический вопрос. Не читателям. Самой себе. И не ищу на него ответа. Я уже не могу найти его в треснувшем зеркале Истории, затянутом кисеей Времен…

 

 

 

 

Образ  четвертый.  Знающая  "золотые тайны" Анастасия – Н. П. Билиходзе.

 

….И к тому же, там, посреди самых крупных зеркальных трещин, появляется еще один образ, четвертый, совершенно  расплывчатый, мутный, не похожий ни на грезу, ни на миф. Скорее, на насмешку.  Злую. Горькую. Вот только - над кем? Над нами ли, махнувшими рукой  на знание хотя бы элементарных  дат и фактов и все время позволяющими себя  самих дурачить и ошельмовывать, или  же - над невинно убиенным  ребенком, девушкой, юной женщиной из древнего и благородного  рода? К моменту расстрела  Великой княжне Анастасии  едва исполнилось семнадцать лет! Она страстно хотела жить, вопреки всем предчувствиям и  мучительным озарениям, вопреки едва не  попавшей ей в  висок  шальной пуле, вопреки безнадежности и глухой ненависти окружающего ее  мира, сузившегося летом 1918 года до размеров темного подвала  Дома  Свободы!

Но ей вряд ли захотелось бы жить так, как предлагалось в четвертом варианте легенды "с грузинским акцентом", рассказанной от лица Натальи Билиходзе, которую поддерживал Фонд со странно – длинным названием "Межрегиональный общественный благотворительный христианский фонд Великой княжны Анастасии Николаевны Романовой". Она появилась на экранах страны летом 1995 года. Старая, седовласая, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. И  со странно – неправильной  русской речью, с ошибочными,  почти " современными"" ударениями Явно, это был  человек не из девятнадцатого столетия! *(* Так, например, она произносила  не "ГосудАря Императора", а "ГосударЯ", что недопустимо  даже и современной литературной нормой, а не только  нормами произношения позапрошлого века. И тем более  - для той Особы, за которую Билиходзе  так упорно себя выдавала! – С. М.) Но, тем не менее,  госпожа Билиходзе  поведала нам с экрана, что спаслась июльской ночью из   подвала дома Ипатьева благодаря тому, что в России  очень давно, еще во времена Александра Третьего была разработана система "царских двойников". Были двойники и у Последней Царской Семьи. Семья Суровцевых -  Березкиных, почти идентично похожая на них, и даже носившая одинаковые  с ними имена!

Накануне страшной ночи Анастасию увел из дома Ипатьева некто Петр Верховцев, который прежде был сотрудником  Столыпина(!) и ведал двойниками Царской Семьи. Верховцев являлся, ни больше, ни меньше, как "крестным отцом" Великой княжны(!)  и на момент ее  побега сотрудничал с большевиками. После некоторого периода "странствий по Руси", они оказались в Тбилиси, где Анастасия - Наталья чуть позже вышла замуж за гражданина Билиходзе – то ли "чекиста", то ли - не чекиста,  его расстреляли в 1937 году, и личность так и осталось невыясненной! Парадокс!  Игорь Теплов, автор материала об Анастасии – Н. П.  Билиходзе в газете  "Секретные материалы" пишет, что с документальной стороной в этом деле, все обстоит "не просто  плохо, а вообще – никак!" (И.Теплов. Операция "Анастасия".  "Секретные материалы",  № 18. сентябрь 2002 года. стр. 14 – 15. Личный архив автора книги -  С. М.)  Трагедия в Ипатьевском доме излагалась  новой, "грузинской" Анастасией, вообще  очень  смутно: она не  помнила, спаслась ли она одна, или вся Царская Семья была тайно вывезена куда то, а расстреляли некий набор похожих (в том числе и по ДНК!) людей, заранее подготовленных. Упоминалось Анастасией-Натальей некая группа офицеров " Консул" или  "Балтикум", которая занималась планами  спасения Царской семьи. Семью вывезли в Грузию лишь  потому, что   та была оккупирована немецкими войсками, и здесь Романовы могли считать себя находящимися в безопасности.

Почему, собственно?! – недоуменно спрашиваю я сама себя в этом месте. – Ведь даже большевики опасались, что Романовы, попадя в руки немцев, станут пешками – заложниками в крупной политической игре, в которой предадутся праху не только амбиции Лениных и Троцких с Брест – Литовским договором, но  и самые призрачные надежды на восстановление былой, имперской России. Сильный и  огромный сосед  не был нужен всей Европе, а не то, что одной Германии кайзера Вильгельма!  Большевики начинали понимать истинную цель затеянной войны, в которой они послушно исполняли чужую волю. Но остановиться  командармы – комиссары (*Или – эмиссары? – С. М.) не желали, не хотели, не имели возможности. Запущенный механизм разрушения срабатывал, как  огромная волна – цунами. Оставалось одно – работать в согласии с ним, чтобы уцелеть: грабить, убивать, насиловать, создавать карательную систему власти, чтобы  хоть как-то удержаться на плаву, сопротивляться мятежам и бунтам, охватившим постепенно всю страну,  от Ярославля,  до Кубани и Дона!

Сами же  уцелевшие  на юге России, в Крыму, Романовы всячески отстранялись от возможного  контакта с "дорогим кузеном Вилли", "никогда не понимавшим, где кончается казарма"* (* слова Императрицы Александры Феодоровны – С. М.) и его ставленниками…  Вдовствующая Государыня Мария Феодоровна наотрез отказалась разговаривать с представителями немецких войск в Киеве и в Крыму! Часть уцелевшей  Семьи Романовых во главе с Нею согласилась принять помощь лишь от союзников  - англичан, ведь именно они прислали крейсер "Мальборо" к берегам Севастопольской бухты, не немцы! Но, по словам  профессора  Владлена Сироткина, молниеносно поддержавшего  "грузинскую" версию о спасении  Анастасии, ключ ко  всем "тайнам воскрешения, увоза и спасения Семьи Романовых" надо искать не в "странном немецком благоволении", а в….   царском золоте.

Золото, золото! Никому оно и  никак не дает покоя! По  вольным подсчетам профессора Сироткина  на  иностранных банковских счетах Романовых "шифры, коды и цифры" которых  могла знать, (знала?) Анастасия Билиходзе – Романова лежит, на данный момент, свыше  400 миллиардов долларов!*  (*Фонд поддержки  Анастасии Билиходзе считал суммы  и вовсе – на триллионы. Намного шире размах! – С. М.) Профессор Сироткин утверждал в своей  книге  "Золото и недвижимость России за рубежом", что еще  в 2001 году обнаружил в подвалах одного из шотландских замков английской королевской семьи 150 больших ящиков личного имущества, отправленного Романовыми в Англию еще за два месяца  до отречения, в январе 1917 года. Но у меня возникает встречный вопрос к  профессору Сироткину: кто мог впустить его в подвалы частной собственности, принадлежащей коронованному семейству, без соответствующе оформленных документов: и  протоколов??! Без разрешения  полиции и   пресс - службы Букингемского дворца или  же -  хозяйственного  управления шотландского замка Бэлморал, если речь идет о нем?

Не иначе как  за фантазию  господина профессора рассказ о сундуках с "романовским добром"  принять нельзя, ибо документы такие получить просто так, по " щучьему хотению – велению, " не то, что трудно, а  – невозможно!  Знаю это по личному опыту. Скорее всего, господин  Сироткин читал о кофрах и сундуках, увозимых Романовыми в Тобольск и Екатеринбург, просто  решил  вольно поменять в своей памяти их  местопребывание. И  сибирские подвалы  "переписать " в своей книге - на шотландские.

О том, что  Государь Николай Александрович, по словам  В. Сироткина,"отправил через Мурманск английским кораблем "пять тонн  золота", я вообще говорить более не  стану, ибо эта  фантастика не нуждается в том, чтобы ее как -то  опровергали или утверждали. О "мифических кладах" Романовых уже говорилось  на страницах моего    повествования чуть выше и нет никакого  смысла повторяться.

Н. П. Белиходзе – Анастасия успела вспомнить многое, " чудное и дивное" из жизни своей в Александровском дворце  Царского села, в том числе,  "и о землетрясениях, при  которых   двигалась мебель, качались люстры  и все в панике  выбегали во двор, зимою так и  вовсе - полуголые".  (!) Но, неизвестно, удалось ли ей вспомнить хоть один шифр или код таинственных заграничных фамильных счетов, деньги с которых  " тридцать – какая - то  по счету" (И. Теплов.) "Анастасия"  обещала вернуть в Россию. Обещала, но не успела.

27 октября 2000  года она была привезена на машине "скорой помощи" из подмосковного  Подольска в ЦКБ города Москвы, с диагнозом "двухстороннее воспаление легких и аритмия сердечной деятельности". Свидетельство о смерти Н. П. Билиходзе выписано Кунцевским отделением ЗАГСа Москвы в феврале 2001 года. Еще два месяца тело  престарелой женщины пролежало в морге ЦКБ, никем  не востребованное. По настоянию специальной рабочей группы при администрации Президента РФ была проведена молекулярно – генетическая экспертиза, давшая следующее заключение: "Митотип Билиходзе Н. П., который характеризует матрилинейную ветвь ее родословной и в норме должен присутствовать у всех ее кровных родственников по материнской линии, не совпадает с профилем Мт ДНК (митотипом)  российской императрицы А. Ф. Романовой. Происхождение  Н. П. Билиходзе по материнской генетической линии английской королевы Виктории Первой  также не подтверждается. На этом основании кровное родство по материнской линии в любом качестве  Н. П. Билиходзе и А. Ф. Романовой исключается".  Как и мои дальнейшие комментарии, читатель….

 

Маленький эпилог.

 

Да,  их  было  много. Очень много. Слишком.  Ольга  из  Львова.  Безвестная и тихая Татьяна  - "псковитянка".   Княгиня Мария Долгорукова. Художница  Евгения Смит, (Сметиско) уроженка  Буковины, которая смело  написала  целую книгу о том, кто она, помпезно  назвав ее   "Анастасия. Автобиография  российской  Великой  княжны", и категорически отказавшись от экспертизы ДНК, предложенной ей. После выхода книги и ряда статей цены на ее  картины сильно возросли!

Анна  Андерсон – Чайковская, не менее  знаменитая ее  предшественница,  что  дала разрешение  на  съемку  художественного фильма о себе с " оскароносной" Ингрид Бергман в главной роли. И на написание романа,  в котором много   психологически, художественно, но, увы, не документально убедительных, черточек и деталей! Читая этот объемный, весьма  талантливо  написанный роман - хронику, я сама, кстати, попала под обаяние блестяще изложенной истории жизни  госпожи Андерсон -  Чайковской. Как оказалось позже –  полностью вымышленной. Ибо,   последующее тщательное  изучение фактологического, исторического материала разочаровало меня  в хорошо скроенном сюжете книги Питера Курта  окончательно!    

Кстати, скажу честно, что   ни в одном из  списков (и полных и кратких!)  членов "расстрельной команды" в Екатеринбурге, приведенных в различных изданиях, посвященных истории уничтожения династии Романовых я  так  и не нашла  фамилии   " Чайковский ".  Юровский, Никулин, Якимов, Голощекин, Белобородов, Ермаков,  Медведев, Родионов, Стрекотин, Лукоянов,  шофер  Сергей Люханов, выходящие и входящие караульные Дерябин и Добрынин. Но  - Чайковский??! Эта благозвучная фамилия так и не встретилась мне в зловещем списке, который я добросовестно попыталась составить сама. Мне могут возразить: "Да, да, но ведь были же еще  "латыши!"  Таинственные латыши! Они были, но согласитесь, ни один из них не мог бы носить  фамилию "Чайковский"! Какой – нибудь Петерс, Янис,  Райнис, Иварс, в конце  концов,  (*Я не ищу  никаких конкретностей,  просто, в происхождении фамилий, в их корнях, у каждого народа существуют свои древние законы, а мы их чаще всего – не знаем, а лишь  ощущаем на слух! Законы языковедения, филологии, фонетической  традиции, наконец! – С. М.)  но -  не Чайковский, никак ни  потомок "обедневшей знатной фамилии с  польскими корнями", каким представляла его всем  госпожа Андерсон  Но не  потому ли  госпожа Андерсон  и выбрала польскую фамилию для своего " спасителя", что она была ей близка, "легла на душу"  безвестной ранее  работницы завода Франциски Шансковской?

Тщеславие человеческое безгранично и принимает, порою, разные формы,  и  с "подсознательной  искрой" и с несознательными фантазиями.  Имеет ли оно право на существование, заслуживает ли прощения и понимания – вопрос совершенно иного  порядка.

 

Но  все, здесь, в этом  маленьком эпилоге  изложенное,   -  лишь мои личные  догадки.   Лишь  очередное "озарение души, "  хрупкое дополнение к объемистым томам расследований, гипотез,  версий, умозаключений. Утешительных,  часто греющих сердце  такой красивой, но такой пустой, ложной надеждой.  А  имеем ли мы право на нее,   надежду,  на такую вот  "легендарную ложь", тянущуюся уже почти столетие?!  Может быть, лучше все-таки взглянуть в лицо горькой правде? И больше  уже не закрывая глаза прямо и бесстрашно смотреть на звериный оскал "октябрьского вихря", который продолжает  разбрасывать нас "по разные стороны баррикад",- так до сих пор разрушительна его сила?!!

Правда, какой бы  тяжкой и горестной, какою бы нелицеприятной  не была она,   все же -  сильнее. Правда – есть трудный, но верный и сильный путь к очищению, катарсису, возрождению Души, к знанию непреложных истин Сердца и Памяти, ради которых живет на Земле каждый из нас.  Это   доказано не мною, а еще древними греками: Софоклом, Еврипидом, Гомером…

 

Я обещала тебе, читатель, что книга  эта будет о Любви.  

Короткая, как  начало утра, как  блистающая на небесах звезда зари Веспер,  жизнь русских Цесаревен, Великих княжон, Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии Романовых была до краев наполнена Ею, Любовью.  Наполнена, как бесценная чаша. Они несли эту  чашу в сердцах и Душах   до самого последнего мига своего.  Любовь и только она, подарила им столь дерзновенную и высокую силу Духа, с которой они встретили мертвящий  холод Небытия. Кажется, они сумели завещать ее и нам. 

За нами лишь право  выбора: следовать этому  Завещанию или нет.   Ведь: "Вера, Надежда, Любовь, это все, что имеет значение в этом бренном мире, ибо не зло победит зло, а только  Она – Любовь"…     Но – победит ли??   Еще - надеюсь…  

___________________________________________

© Макаренко Светлана.

Член МСП "Новый современник"  Октябрь 2007 г.