Никогда
не знаешь заранее, какие встречи подарит тебе жизнь. Тем она и
интересна. В тот день мне нужна была информация о фильме «Балерина» с
Майей Плисецкой. Набрав в Яндексе ключевое слово и кликая на ссылки, я
оказалась на сайте неизвестной мне Светланы Дион и… застряла на нем
надолго, забыв о цели моих поисков. Рассматривала фотографии, читала
стихи, сразу запавшие в душу, и главы из готовившегося тогда к
публикации романа «Попрошайка любви»…
Передо
мной открылась удивительная судьба нашей соотечественницы, живущей в
Испании, – балерины, поэта, писательницы. Я люблю и балет, и поэзию, и
Испанию, так что здесь все сошлось. С тех пор я дружу со Светланой и
слежу за событиями ее творческой жизни, а их произошло немало. Светлана
Дион основала в Мадриде Международную ассоциацию граждан искусства
(МАГИ), выпустила в свет сновидческий роман «Попрошайка любви», вошедший
в лонг-лист престижной литературной премии «Национальный бестселлер», и
четвертый поэтический сборник «Небесный почтальон» c диском песен Игоря
Тукало на ее стихи, явилась инициатором и одним из составителей
Антологии прозы и поэзии МАГИ – «МАГИческое Слово», а недавно выступила
как автор либретто и исполнительница главной роли в поэтобалете «Любовь
Семиликая», поставленном по ее роману «Попрошайка любви» известным
хореографом Луисом Руффо. Кто-то из известных поэтов сказал, что балет
рифмуется с полетом, употребив по отношению к балету слово «рифма».
Действительно, и стихи, и балет – это поэзия души, музыка души, которая в
поэзии рифмуется из слов, а в балете – из движений. Не случайно в новом
балете в унисон движениям звучат стихи Светланы Дион на трех языках.
Со Светланой Дион мы беседуем по скайпу специально для портала
«Яблочный сок».
– Светлана, чем был вызван ваш отъезд за границу?
–
Уехала из Ленинграда с мамой в Америку, будучи старшеклассницей, по
семейным причинам. Напряженные отношения родителей после развода,
трагедия личных не сложившихся отношений с отцом, «заслуженным»
математиком… Пока ждали разрешения на выезд, мне «за измену Родине» не
дали закончить последние классы Вагановского училища. Доучивалась
профессиональному балету у М. Джафаровой во Дворце культуры имени не
помню какой пятилетки. Исход за железный занавес означал отказ от мечты
стать балериной в России. Но судьба пошла навстречу. Позже в Штатах я
смогла осуществить свое призвание. Мне дали стипендию в Манхэттэнской
танцевальной школе. Пришлось много поработать. Постоянно брала частные
уроки у русских педагогов, мастеров ленинградского балета Ирины
Колпаковой, Калерии Федичевой, Марины Ставицкой, Елены Куниковой,
оказавшихся в Нью-Йорке. Глубокая им благодарность.

– Вы добились известности на Западе как балерина?
–
Я танцевала среди звезд, это так, но одной из них не была. Мое имя
мелькало на афишах, но назвать меня известной – не совсем точно. Правда
превыше всего, и моя правда в балете в том, что я превзошла не столько
других, сколько саму себя. Несмотря на превратности судьбы, мне удалось
станцевать заветные партии, о которых мечтала с детства. Лучшими ролями,
от которых плакала Федичева, которые хвалили Колпакова и Ставицкая,
были «Умирающий лебедь», «Раймонда», Сильфида в «Шопениане» и Мария
Тальони в «Па де катре». Впервые станцевала па-де-де из «Лебединого
озера», в которое влюблена с четырех лет, с Андреем Журавлевым на
Международном фестивале звезд балета в Рино, штат Невада, в 1995 году.
Наутро вышла местная газета с моей фотографией – нас отметили среди
известных исполнителей того вечера. В фильме «Поэтический полет русской
Терпсихоры», снятом обо мне американским телевидением, запечатлены
классические па-де-де и сольные вариации в моем исполнении. Танцевала и
современный репертуар в труппе Эдди Туссэна во Флориде. Но по духу я
родилась лирической танцовщицей, стремилась, прежде всего, к гармонии и
красоте линий. Балет для меня священное искусство – он дарует
возможность танцевать музыку, прикоснуться к запредельному, испытать
чудо парения над землей посредством духовного взлета. Может, потому
балерины так тяжко переносят уход со сцены и внезапно стареют. Их
прижимает к земле жизнь – до этого они ее заменяли танцем. Счастье, если
находят искреннюю радость дарить свой опыт молодым – для этого нужно
любить, прежде всего, сам балет, а не себя в балете. Я ушла со сцены, но
не из балета – в самые тяжелые минуты спешила в класс, держалась рукой
за палку, а душой – за «допевание музыки телом» (как учили русские мои
педагоги), и балет выносил, словно спасательный круг, из водоворота
личных трагедий и утрат.
– Что больше всего запомнилось из вашего ленинградского детства?
–
Огромные голубые глаза мамы, ее печальную улыбку и ее слова: «Всегда
верь в себя, даже когда меня не будет». Воскресные лыжные прогулки в
Охтинском парке с родителями до их развода. Словно вчера помню Одетту на
сцене Кировского театра – Елена Евтеева в большом белом адажио. Шепот
моей задохнувшейся души: «Мамочка! Я буду балериной!» Строгую комиссию
богинь-балерин при поступлении в Вагановское училище и чью-то фразу: «У
нее лебединые руки». Букет бархатной вербы в руках няни в Парке Победы,
ее увлажненный радостью взгляд, когда меня «приняли в балет». А
несколькими годами раньше – первое плие в доме Ирины Колпаковой возле
рояля. Первую подаренную мне ею пачку «Спящей Красавицы» храню до сих
пор. Она плакала, узнав о смерти моей мамы. Мама была гинекологом и
спасла жизнь Ирине и ее новорожденной дочери Татьяне, ставшей в
Нью-Йорке талантливым дизайнером.

– Скажите, Дион – ваш псевдоним?
–
Это моя официальная фамилия в американском паспорте. Когда я получала
американское гражданство, мне было позволено сменить фамилию
полностью. Я сменила старую на... Дион. А «Дион» изобрела моя покойная
тетя Тамара, мамина сестра, которую я боготворила с детства. Очень
походит на сокращенный вариант старой фамилии прапрабабушки, кажется.
Так что и не псевдоним, и не совсем моя, но почти родовая фамилия из
прошлого.
– Вы пережили много потерь. Но ведь были и обретения. О каких «незабытых встречах» вам хотелось бы рассказать?
–
Как-то ехала в лифте между репетиционных этажей Линкольн-центра с
Лучано Паваротти. Великий певец протиснулся между Ириной Колпаковой и
мной, извинялся за то, что занял столько места в лифте. Паваротти
старался вобрать свой внушительных размеров живот, а мы с Колпаковой
просто не дышали. На фоне миниатюрной Ирины Александровны он
действительно выглядел, по собственному выражению, «непропорциональным».
Выйдя из лифта, мы облегченно выдохнули и потом долго смеялись.
В
Москве, где бывала не раз, подружилась с прекрасными балеринами из
Перми, покорившими столицу – Галиной Шляпиной и Светланой Смирновой. В
Лондоне познакомилась с обаятельной Ниной Ананиашвили, прима-балериной
Большого театра, – обедали вместе с философом Нодаром Джином, работавшим
тогда на Би-Би-Си, и пили за Грузию, за «Сакартвело». Удивительно
сентиментальные и искренние люди, последние из могикан. Нодар Джин –
выдающаяся личность (кстати, самый молодой доктор философии в СССР,
откуда он уехал в Америку), писатель, поэт, психолог, фотограф. Не
подпасть под его мощное обаяние было невозможно. У Нодара был
суперинтеллект, он ворочал глобальными духовными понятиями как
шахматными фигурами. В нем поражало удивительное сочетание интуиции и
заземленности. Сострадания и любви к правде… Он знал множество языков,
говорил афоризмами. Без его влияния и «благословения» я, наверное, не
осмелилась бы стать писателем. Он часто повторял: «Смотри в себя, и ты
познаешь весь мир»… Роман «Попрошайка любви» посмертно посвящен Нодару
Джину и моей дорогой маме, Ирине Герасимовой. По странному и горькому
совпадению я потеряла их в один год вскоре после рождения сына.
Встретилась
однажды в Нью-Йорке с великим русским танцовщиком Александром
Годуновым. Незабываемый кадр из памяти: весна в разгаре, мы шли втроем
по 72-й улице к Коламбус Авеню – справа высокий красавец блондин
Александр, слева возвышался шагающий такой же «героической» походкой
черноволосый пронзительный Нодар. На нас оглядывались прохожие. Я на
высоких каблуках, ступая по-балетному «выворотно», еле поспевала за их
большими размеренными шагами. Мне тогда показалось, что под ними
качалась земля – так, наверное, ходили Атланты. И неожиданно защемило
сердце – пришло в голову, что земля долго не выдержит носить на себе
таких исполинов… Прах Нодара, согласно его воле, развеян над океаном.
Где покоится прах Годунова, не знает никто.
Очень
дорожила знакомством с известным филологом, пушкиноведом, профессором
Надеждой Брагинской. К сожалению, она уже ушла из жизни. Через нее
писатель Илья Штемлер в 1998 году в Нью-Йорке передал мне привезенный им
из Питера сигнальный экземпляр моего первого сборника стихов. Надежда
Семеновна, отдавая книгу, попросила меня присесть. «Есть о чем
поговорить», – сказала она. Я сжалась в ужасе – сейчас будет ругать. Но
она взялась за меня, и с тех пор длилась наша дружба и ее литературное
покровительство. Автор книг о Пушкине, с тонким вкусом и глубочайшим
видением, она многому меня научила. Ее добрая рука листала немало моих
рукописей стихов и прозы. По ее рекомендации со мной работали лучшие
редакторы в Штатах.
Верю, что не
мирская слава, а душевная мощь всегда отличала для меня людей. Я
встречала многих известных, но в этом смысле «не выдающихся» личностей. И
наоборот, немало неизвестных, но необыкновенно «выдающихся» по своему
«свечению» людей подарила мне судьба, особенно после утрат моих родных и
любимых. А самой выдающейся личностью в этом смысле была моя няня –
прототип самого названия романа, преподавшая мне первые уроки «науки о
душе». Именно за общение с ней вплоть до отрочества, как с незаменимым
другом, я несказанно благодарна судьбе. Она была неграмотной, но
обладала врожденными знаниями самых важных для нас истин и таинств.
Потому, прочтя о них у Иосифа Бродского, я смогла оценить его не только
как уникального поэта, но и как гениальную душу.
– Вы были знакомы с Бродским?
–
Нет, но общалась в Америке с его друзьями, и это главное для меня.
Знала, что он был человек верный себе и в жизни, и в творчестве.
Искренний во всех своих проявлениях. Обладал знанием высшей правды. Умел
любить. Не носил ложных масок. Был самим собой – гением.
Его
смерть была тяжелой утратой для близких мне людей, в первую очередь,
для Нодара Джина, жившего по соседству с Бродским в Вашингтоне, и потому
скорбь о нем была и моей личной скорбью.
Помню,
Нодар рассказал мне о потрясшем его тогда происшествии. Когда тело
поэта увезли в морг, в квартире остался его любимый кот. Он сидел на
подоконнике и смотрел в окно. Вдруг с улицы прилетел голубь и тоже сел
на подоконник. Так они и сидели рядом – кот и голубь. Словно душа Иосифа
навестила своего покинутого любимца.
– Как случилось, что вы стали поэтом?
–
Буквально в первую ночь после смерти Бродского я начала внезапно писать
стихи. Не потому что захотела, а вот ни с того ни с сего. Никогда
ничего не писала и не думала об этом. Произошло (за отсутствием лучшего
объяснения) некое чудо: после сильных эмоциональных потрясений вдруг
проснулась на заре и в состоянии полусна написала залпом несколько
длинных стихотворений. Эти стихи позже вошли в мой первый сборник
«Тысяча и одна жизнь», изданный в России. Вот первая подаренная мне
тогда на рассвете строка: «Во мгле, без времени и края»…
За
ними в течение полугода последовали несколько сотен стихов. Многие
написаны на английском языке. Они были удостоены ряда наград и включены в
несколько антологий американской поэзии. Есть стихи на испанском и
французском. Стихи сами рвались из меня, я едва успевала их записывать.
При этом я не задумывалась ни о стиле, ни об оригинальности, ни о
последних тенденциях в поэзии. Писала, как струилось из души –
переводила на русский язык, мне родной, с универсального языка души. Так
же писала и роман, чуть ли не стенографируя «струящуюся», идущую мне
откуда-то информацию. В 1998 году я прожила всю осень и зиму в
андалузской деревне в Испании. Там и появились на свет 700 страниц
романа и будущие сборники «Не дыши без меня» и «Кружево Времени».
– Неужели ничто не предвещало такой поворот событий?
–
Знаете, был некий знак. В юности, живя в Нью-Йорке, я переживала
любовную драму. И отправилась за советом к гадалке. Помимо всего
прочего, она сказала мне странную на первый взгляд фразу: «Твое имя
станет известно на многих языках через слово». Придя домой, я долго
думала, что бы это значило. Какое «слово», ведь я танцую? Молча! Смысл
этого предсказания я поняла много позже, когда стала членом
Международного союза поэтов и финалисткой Международного конкурса
русских поэтов зарубежья «Пушкин в Британии».

–
Светлана, вы очень счастливый и светлый человек. Вы станцевали любимые
роли, открыли в себе поэтический дар, написали роман, а самое главное –
родили сына…
– Я иногда
думаю, за что мне столько счастья? За что так щедро ниспослано было
пережить не одну великую любовь: к мужчине, к матери, к ребенку, к
искусству? За утраты – потому тоже соответственные… И не устаю
благодарить Бога. За то, что Он выдал мне именно такую трудную судьбу,
за Его мудрость, которая становится понятна лишь в критические моменты
жизни, за то, что Он есть.
Когда
моему сыну Энрике было четыре года, то на вопрос воспитательницы
детского сада, кто его родители, он ответил: «Папа испанец, а мама –
лебедь». А однажды сын сказал мне, что на картине с дождем видит
спрятанное солнышко: «Просто надо стереть темный фон, и за ним окажется
солнце».
Балет, поэзия, музыка,
искусство – про это. Про то, что, стерев с полотна нарисованное
собственною рукой, увидишь не пустой холст, а невидимое солнце,
подаренное всем, кто умеет его видеть. Про это и мой роман «Попрошайка
любви». Счастлива, что он вышел на родине. Я не стремлюсь к
популярности. Просто очень хочется, чтобы роман прочли те люди, которым
необходима поддержка и надежда в тяжелые минуты жизни.